Степка

    И пришла весна -- добрая и бестолковая, как недозрелая девка.
     В переулках на селе -- грязь по колено. Люди ходят вдоль плетней, держась руками за колья. И если ухватится за кол какой-нибудь дядя из "Заготскота", то и останется он у него в руках, ибо дяди из "Заготскота" все почему-то как налитые, с лицами красного шершавого сукна. Хозяева огородов лаются на чем свет стоит:
     -- Тебе, паразит, жалко сапоги замарать, а я должен каждую весну плетень починять?!
     -- Взял бы да накидал камней, если плетень жалко.
     -- А у тебя что, руки отсохли? Возьми да накидай...
     -- А тогда не лайся, если такой умный.
     А ночами в полях с тоскливым вздохом оседают подопревшие серые снега. А в тополях, у речки, что-то звонко лопается с тихим ликующим звуком: пи-у. Лед прошел на реке. Но еще отдельные льдины, блестя на солнце, скребут скользкими животами каменистую дресву; а на изгибах речных льдины вылезают синими мордами на берег, разгребают гальку, разворачиваются и плывут дальше -- умирать. Шалый сырой ветерок кружится и кружит голову... Остро пахнет навозом. Вечерами, перед сном грядущим, люди добреют.
     Во дворах на таганках потеют семейные чугуны с похлебкой. Пляшут веселые огоньки, потрескивает волглый хворост. Задумчиво в теплом воздухе... Прожит день. Вполсилы ведутся неторопливые, необязательные разговоры -- завтра будет еще день, и опять будут разные дела. А пока можно отдохнуть, покурить, поворчать на судьбу, задуматься бог знает о чем: что, может, жизнь -- судьба эта самая -- могла бы быть какой-нибудь иной, малость лучше?.. А в общем-то и так ничего -- сойдет.
     В такой-то задумчивый, хороший вечер, минуя большак, пришел к родному селу Степан Воеводин.
     Пришел с той стороны, где меньше дворов, сел на косогор, нагретый за день солнышком, вздохнул, И стал смотреть на деревню. Он, видно, много отшагал за день и крепко устал.
     Долго сидел так, смотрел.
     Потом встал и пошел в деревню.
     Ермолай Воеводин копался еще в своей завозне -- тесал дышло для брички. В завозне пахло сосновой стружкой, махрой и остывающими тесовыми стенами. Свету в завозне было уже мало. Ермолай щурился и, попадая рубанком на сучки, по привычке ласково матерился.
     ...И тут на пороге, в дверях, вырос сын его -- Степан.
     -- Здорово, тять.
     Ермолай поднял голову, долго смотрел на сына... Потом высморкался из одной ноздри, вытер нос подолом сатиновой рубахи, как делают бабы, и опять внимательно посмотрел на сына.
     -- Степка, что ли?
     -- Но... Ты чо, не узнал?
     -- Хот!.. Язви тя... Я уж думал, причудилось.
     Степан опустил худой вещмешок на порожек, подошел к отцу... Обнялись, чмокнулись.
     -- Пришел?
     -- Пришел.
     -- Чо-то раньше? Мы осенью ждали.
     -- Отработал... отпустили пораньше.
     -- Хот... Язви тя!.. -- Отец был рад сыну, рад был видеть его. Только не знал, что делать, -- А Борозя-то живой ишо, -- сказал.
     -- Ну? -- удивился Степан. Он тоже не знал, что делать. Тоже рад был видеть отца. -- А где он?
     -- А шалается где-нибудь. Этта в субботу вывесили бабы бельишко сушить -- все изодрал. Разыгрался, сукин сын, и давай трепать...
     -- Шалавый дурак.
     -- Хотел уж пристрелить его, да подумал; придешь -- обидишься...
     Присели на верстак, закурили.
     -- Наши здоровы? -- спросил Степан.
     -- Ничо, здоровы. Как сиделось-то?
     -- Ничо, хорошо. Работали.
     -- В шахтах небось?
     -- Нет, зачем -- лес валили.
     -- Ну да. -- Ермолай кивнул головой. -- Дурь-то вся вышла?
     -- Та-а... -- Степан поморщился. -- Не в этом дело, тять.
     -- Ты вот, Степка... -- Ермолай погрозил согнутым прокуренным пальцем. -- Понял теперь: не лезь с кулаками куда не надо. Нашли, черти полосатые, время драться... Тут без этого...
     -- Не в этом дело, -- опять сказал Степан.
     В сарайчике быстро темнело. И все так же волнующе пахло стружкой и махрой.
     Степан встал с верстака, затоптал окурок... Поднял свой хилый вещмешок.
     -- Пошли в дом, покажемся,
     -- Немая-то наша, -- заговорил отец, поднимаясь, -- чуток замуж не вышла. -- Ему все хотелось сказать какую-нибудь важную новость, и ничего как-то не приходило в голову.
     -- Ну? -- удивился Степан.
     И смех и грех...
     Пока шли от завозни, отец рассказывал:
     -- Приходит один раз из клуба и маячит мне: жениха, мол, приведу, Я, говорю, те счас такого жениха приведу, что ты неделю сидеть не сможешь.
     -- Может, зря?
     -- Чо зря? Зря... Обмануть надумал какой-то -- и выбрал полегче. Кому она к шутам нужна такая. Я, говорю, такого те жениха приведу...
     -- Посмотреть надо было жениха-то. Может, правда...
     А в это время на крыльцо вышла и сама "невеста" -- крупная девка лет двадцати трех. Увидела брата, всплеснула руками, замычала радостно. Глаза у нее синие, как цветочки, и смотрела она до слез доверчиво.
     -- Мэ-эмм, мм, -- мычала она и ждала, когда брат подойдет, и глядела на него сверху, с крыльца... И до того она в эту минуту была счастлива, что у мужиков навернулись слезы.
     -- Вот те и "мэ", -- сердито сказал отец и шаркнул ладонью по глазам. -- Ждала все, крестики на стене ставила -- сколько дней осталось, -- пояснил он Степану. -- Любит всех, как дура.
     Степан нахмурился, поднялся по ступенькам, неловко приобнял сестру, похлопал ее по спине... А она вцепилась в него, целовала в щеки, в лоб, в губы.
     -- Ладно тебе, -- сопротивлялся Степан и хотел освободиться от крепких объятий.
     И неловко ему было, что его так нацеловывают, и рад был тоже, и не мог оттолкнуть сестру.
     -- Ты гляди, -- смущенно бормотал он. -- Ну, хватит, хватит... Ну, все...
     -- Да пусть уж, -- сказал отец и опять вытер глаза. -- Вишь, соскучилась.
     Степан высвободился наконец из объятий сестры, весело оглядел ее.
     -- Ну как живешь-то? -- спросил.
     Сестра показала руками -- "хорошо".
     -- У ей всегда хорошо, -- сказал отец, поднимаясь на крыльцо. -- Пошли мать обрадуем.
     Мать заплакала, запричитала:
     -- Господи-батюшка, отец небесный, услыхал ты мои молитвы, долетели они до тебя...
     Всем стало как-то не по себе.
     -- Ты, мать, и радуисся и горюешь -- все одинаково, -- строго заметил Ермолай. -- Чо захлюпала-то? Ну, пришел теперь, радоваться надо.
     -Да я и радуюсь, не радуюсь, что ли...
     -- Ну и не реви.
     -- Здоровый ли, сынок? -- спросила мать. -- Может, по хвори какой раньше-то отпустили?
     -- Нет, все нормально. Отработал свое, отпустили.
     Стали приходить соседи, родные.
     Первой прибежала Нюра Агапова, соседка, молодая, красивая баба с круглым, добрым лицом. Еще в сенях говорила излишне радостно и заполошно:
     -- А я гляжу из окошка-то: осподи-батюшка, да ить эт Степан пришел?! И правда -- Степан...
     Степан улыбнулся ей:
     -- Здорово, Нюра.
     Нюра обвила горячими руками соседа, прильнула наголодавшимися вдовьими губами к его потрескавшимся, пропахшим табаком и степным ветром губам...
     -- От тебя, как от печки, пышет, -- сказал Степан. -- Замуж-то не вышла?
     -- А где они тут, женихи-то? Два с половиной мужика на всю деревню.
     -- А тебе что, пять надо?
     -- Я, может, тебя ждала? -- Нюра засмеялась,
     -- Пошла к дьяволу, Нюрка! -- возревновала мать. -- Не крутись тут -- дай другим поговорить. Шибко чижало было, сынок?
     -- Да нет, -- стал рассказывать Степан. -- Там хорошо. Я, например, здесь раз в месяц кино смотрю, так? А там -- в неделю два раза. А хошь -- иди в красный уголок, там тебе лекцию прочитают: "О чести и совести советского человека" или "О положении рабочего класса в странах капитала".
     -- Что же, вас туда собрали кино смотреть? -- спросила Нюра весело,
     -- Почему?.. Не только, конечно, кино...
     -- Воспитывают, -- встрял в разговор отец. -- Мозги дуракам вправляют.
     -- Людей интересных много, -- продолжал Степан. -- Есть такие орлы!.. А есть образованные. У нас в бригаде два инженера было...
     -- А эти за что?
     -- Один -- за какую-то аварию на фабрике, другой -- за драку. Дал тоже кому-то бутылкой по голове...
     -- Может, врет, что инженер? -- усомнился отец.
     -- Там не соврешь. Там все про всех знают.
     -- А кормили-то ничего? -- спросила мать.
     -- Хорошо, всегда почти хватало. Ничего.
     Еще подошли люди. Пришли товарищи Степана. Стало колготно в небольшой избенке Воеводиных. Степан снова и снова принимался рассказывать:
     -- Да нет, там, в общем-то, хорошо! Вы здесь кино часто смотрите? А мы -- в неделю два раза. К вам артисты приезжают? А к нам туда без конца ездили. Жрать тоже хватало... Один раз фокусник приезжал. Вот так берет стакан с водой...
     Степана слушали с интересом, немножко удивлялись, говорили "хм", "ты гляди", пытались сами что-то рассказать, но другие задавали новые вопросы, и Степан снова рассказывал. Он слегка охмелел от долгожданной этой встречи, от расспросов, от собственных рассказов. Он незаметно стал даже кое-что прибавлять к ним.
     -- А насчет охраны строго?
     -- Ерунда! Нас последнее время в совхоз возили работать, так мы там совсем почти одни оставались.
     -- А бегут?
     -- Мало. Смысла нет.
     -- А вот говорят: если провинился человек, то его сажают в каменный мешок...
     -- В карцер. Это редко, это если сильно проштрафился... И то -- уркаганов, а нас редко.
     -- Вот жуликов-то, наверно, где! -- воскликнул один простодушный парень. -- Друг у дружки воруют, наверно?..
     Степан засмеялся. И все посмеялись, но с любопытством посмотрели на Степана.
     -- Там у нас строго за это, -- пояснил Степан. -- Там если кого заметют, враз решку наведут...
     Мать и немая тем временем протопили баню на скорую руку, отец сбегал в лавочку... Кто принес сальца в тряпочке, кто пирожков, оставшихся со дня, кто пивца-медовухи в туеске -- праздник случился нечаянно, хозяева не успели подготовиться. Сели к столу затемно.
     И потихоньку стало разгораться неяркое веселье. Говорили все сразу, перебивали друг друга, смеялись... Степан сидел во главе стола, поворачивался направо и налево, хотел еще рассказывать, но его уже плохо слушали. Он, впрочем, и не шибко старался. Он рад был, что людям сейчас хорошо, что он им доставил удовольствие, позволил им собраться вместе, поговорить, посмеяться... И чтоб им было совсем хорошо, он запел трогательную песню тех мест, откуда только что прибыл:
     Прости мне, ма-ать,
     За все мои поступки,
     Что я порой не слушалась тебя-а!..
     На минуту притихли было; Степана целиком захватило чувство содеянного добра и любви к людям. Он заметно хмелел.
     Эх, я думала-а, что тюрьма д это шутка,
     И этой шуткой сгубила д я себя-а! --
     пел Степан.
     Песня не понравилась -- не оценили чувства раскаявшейся грешницы, не тронуло оно их...
     -- Блатная! -- с восторгом пояснил тот самый простодушный парень, который считал, что в тюрьме -- сплошное жулье. -- Тихо вы!
     -- Чо же, сынок, баб-то много сидит? -- спросила мать с другого конца стола.
     -- Хватает.
     И возник оживленный разговор о том, что, наверно, бабам-то там несладко.
     -- И вить дети небось пооставались.
     -- Детей -- в приюты...
     -- А я бы баб не сажал! -- сурово сказал один изрядно подвыпивший мужичок. -- Я бы им подолы на голову -- и ремнем!
     -- Не поможет, -- заспорил с ним Ермолай. -- Если ты ее выпорол -- так? -- она только злей станет. Я свою смолоду поучил раза два вожжами -- она мне со зла немую девку принесла.
     Кто-то поднял песню. Свою. Родную,
     Оте-ец мой был природный пахарь,
     А я работал вместе с им...
     Песню подхватили. Заголосили вразнобой, а потом стали помаленьку выравниваться.
     ...Три дня, три ноченьки старался --
     Сестру из плена выруча-ал...
     Увлеклись песней -- пели с чувством, нахмурившись, глядя в стол перед собой.
     Злодей пустил злодейку пулю,
     Уби-ил красавицу сестру-у.
     Взошел я на гору крутую,
     Село-о родное посмотреть:
     Гори-ит, горит село родное,
     Гори-ит вся родина-а моя-а!..
     Степан крепко припечатал кулак в столешницу.
     -- Ты меня не любишь, не жалеешь! -- сказал он громко. -- Я вас всех уважаю, черти драные! Я сильно без вас соскучился.
     У порога, в табачном дыму, всхлипнула гармонь -- кто-то предусмотрительный смотался за гармонистом. Взревели... Песня погибла. Вылезали из-за стола и норовили сразу попасть в ритм "подгорной". Старались покрепче дать ногой в половицу.
     Бабы образовали круг и пошли и пошли с припевом. И немая пошла и помахивала над головой платочком. На нее показывали пальцем, смеялись... И она тоже смеялась -- она была счастлива.
     -- Верка! Ве-ерк! -- кричал изрядно подпивший мужичок. -- Ты уж тогда спой, ты спой, чо же так ходить-то! -- Никто его не слышал, и он сам смеялся своей шутке -- просто закатывался.
     Мать Степана рассказывала какой-то пожилой бабе:
     -- Кэ-эк она на меня навалится, матушка, у меня аж в грудях сперло. Я насилу насилу вот так голову-то приподняла да спрашиваю: "К худу или к добру?" А она мне в самое ухо дунула: "К добру!"
     Пожилая баба покачала головой:
     -- К добру?
     -- К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.
     -- Упредила.
     -- Упредила, упредила, А я ишо подумай вечером-то: "К какому добру, -- думаю, -- мне суседка-то предсказала?" Только так подумала, а дверь-то открывается -- и он вот он, на пороге,
     -- Господи, господи, -- прошептала пожилая баба и вытерла концом платка повлажневшие глаза. -- Надо же!
     Бабы втащили на круг Ермолая. Ермолай недолго думая пошел вколачивать одной ногой, а второй только каблуком пристукивал... И приговаривал: "Оп-па, ат-та, оп-па, ат-та". И вколачивал и вколачивал ногой так, что посуда в шкафу вздрагивала.
     -- Давай, Ермил! -- кричали Ермолаю, -- У тя седня радость большая -- шевелись!
     -- Ат-та, оп-па, -- приговаривал Ермолай, а рабочая спина его, ссутулившаяся за сорок лет работы у верстака, так и не распрямилась, и так он и плясал -- слегка сгорбатившись, и большие узловатые руки его тяжело висели вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои горести -- долго ждал этого дня, без малого пять лет.
     В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, нечеткую дробь:
     -- Давай, тять...
     -- Давай -- батька с сыном! Шевелитесь!
     -- А Степка-то не изработался -- взбрыкивает.
     -- Он же говорит: им там хорошо было. Жрать давали...
     -- Там дадут -- догонют да еще дадут.
     -- Ат-та, оп-па!.. -приговаривал Ермолай, приноравливаясь к сыну.
     Плясать оба не умели, но работали ладно -- старались. Людям нравилось, смотрели на них с удовольствием,
     Так гуляли.
     Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер. Видели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан вышел с ним на улицу. А в избе продолжали гулять: решили, что так надо, наверно, явиться Степану в сельсовет -- оформить всякие там бумаги. Только немая что-то забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот спьяну отмахнулся.
     -- Отстань, ну тя! Пляши вон.
     Вышли за ворота. Остановились.
     -- Ты что, сдурел, парень? -- спросил участковый, вглядываясь в лицо Степана.
     Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмехнулся:
     -- Чудно? Ничего... Бывает.
     -- Тебе же три месяца сидеть осталось!
     -- Знаю не хуже тебя... Дай закурить.
     Участковый дал ему папиросу, закурил сам.
     -- Пошли.
     -- Пошли.
     -- Может, скажешь дома-то?.. А то хватятся...
     -- Сегодня не надо -- пусть погуляют. Завтра скажешь.
     -- Три месяца не досидеть и сбежать!.. -- опять изумился милиционер. -- Прости меня, но я таких дураков еще не встречал, хотя много повидал всяких. Зачем ты это сделал?
     Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в сумраке знакомые избы, ворота, прясла... Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холодок, задумчиво улыбался.
     -- А?
     -- Чего?
     -- Зачем ты это сделал-то?
     -- Сбежал-то? А вот -- пройтись разок... Соскучился. Сны замучили.
     -- Так ведь три месяца осталось! -- почти закричал участковый. -- А теперь еще пару лет накинут.
     -- Ничего... Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть. А то меня сны замучили -каждую ночь деревня снится... Хорошо у нас весной, верно?
     -- Н-да... -- раздумчиво сказал участковый.
     Долго шли молча, почти до самого сельсовета.
     -- И ведь удалось сбежать!.. Один бежал?
     -- Трое.
     -- А те где?
     -- Не знаю. Мы сразу по одному разошлись.
     -- И сколько же ты добирался?
     -- Две недели.
     -- Тьфу!.. Ну, черт с тобой, сиди.
     В сельсовете участковый сел писать протокол. Степан задумчиво смотрел в темное окно. Хмель прошел.
     -- Оружия нет? -- спросил участковый, отвлекаясь от протокола.
     -- Сроду никакой гадости не таскал с собой,
     -- Чем же ты питался в дороге?
     -- Они запаслись -- те двое-то...
     -- А им по сколько оставалось?
     -- По много...
     -- Но им-то хоть был смысл бежать, а тебя-то куда черт дернул?
     -- Ладно, надоело! -- обозлился Степан. -- Делай свое дело, я ж тебе не мешаю.
     Участковый качнул головой, склонился опять к бумаге. Еще сказал:
     -- А я, честно говоря, не поверил, когда мне позвонили. Думаю: ошибка какая-нибудь -- не может быть, чтоб на свете были такие придурки. Оказывается, правда.
     Степан смотрел в окно, спокойно о чем-то думал.
     -- Небось смеялись над тобой те двое-то? -- не вытерпел и еще спросил словоохотливый милиционер.
     Степан не слышал его.
     Милиционер долго, с любопытством смотрел на него. Сказал:
     -- А по лицу не скажешь, что дурак. -- И продолжал сочинять протокол.
     В это время в сельсовет вошла немая. Остановилась на пороге, посмотрела испуганными глазами на милиционера, на брата...
     -- Мэ-мм? -- спросила брата.
     Степан растерялся:
     -- Ты зачем сюда?
     -- Мэ-мм?! -- замычала сестра, показывая на милиционера.
     -- Это сестра, что ли? -- спросил тот.
     -- Ну...
     Немая подошла к столу, тронула участкового за плечи и, показывая на брата, руками стала пояснять свой вопрос: "Ты зачем увел его?!"
     Участковый понял.
     -- Он... он, -- показал на Степана, -- сбежал из тюрьмы! Сбежал! Вот так!.. -- Участковый показал на окно и показал, как сбегают. -- Нормальные люди в дверь выходят, а он в окно -- раз, и ушел. И теперь ему будет... -- Милиционер сложил пальцы в решетку и показал немой на Степана. -- Теперь ему опять вот эта штука будет! Два! -- Растопырил два пальца и торжествующе потряс ими. -- Два года еще!
     Немая стала понимать... И когда она совсем все поняла, глаза ее, синие, испуганные, загорелись таким нечеловеческим страданием, такая в них отразилась боль, что милиционер осекся. Немая смотрела на брата. Тот побледнел и замер -- тоже смотрел на сестру.
     -- Вот теперь скажи ему, что он дурак, что так не делают нормальные люди...
     Немая вскрикнула гортанно, бросилась к Степану, повисла у него на шее...
     -- Убери ее, -- хрипло попросил Степан. -- Убери!
     -- Как я ее уберу?..
     -- Убери, гад! -- заорал Степан не своим голосом, -- Уведи ее, а то я тебе расколю голову табуреткой!
     Милиционер вскочил, оттащил немую от брата... А она рвалась к нему и мычала. И трясла головой.
     -- Скажи, что ты обманул, пошутил... Убери ее!
     -- Черт вас!.. Возись тут с вами, -- ругался милиционер, оттаскивая немую к двери. -- Он придет сейчас, я ему дам проститься с вами! -- пытался он втолковать ей. -- Счас он придет!.. -- Ему удалось наконец подтащить ее к двери и вытолкнуть. -- Ну, здорова! -- Он закрыл дверь на крючок. -- Фу-у... Вот каких ты делов натворил -- любуйся теперь.
     Степан сидел, стиснув руками голову, смотрел в одну точку.
     Участковый спрятал недописанный протокол в полевую сумку, подошел к телефону.
     -- Вызываю машину -- поедем в район, ну вас к черту... Ненормальные какие-то.
     А по деревне серединой улицы бежала, спотыкаясь, немая и горько плакала. Она торопилась всем сказать, закричать всем, которые пляшут и не знают, что брата опять зачем-то хотят увезти. Она торопилась.

К-во Просмотров: 7814
Найти или скачать Степка