В прекрасном и яростном мире

    В Толубеевском депо лучшим паровозным машинистом считался Александр
    Васильевич Мальцев.
    Ему было лет тридцать, но он уже имел квалификацию машиниста первого
    класса и давно водил скорые поезда. Когда в наше депо прибыл первый мощный
    пассажирский паровоз серии "ИС", то на эту машину назначили работать
    Мальцева, что было вполне разумно и правильно. Помощником у Мальцева
    работал пожилой человек из деповских слесарей по имени Федор Петрович
    Драбанов, но он вскоре выдержал экзамен на машиниста и ушел работать на
    другую машину, а я был, вместо Драбанова, определен работать в бригаду
    Мальцева помощником; до того я тоже работал помощником механика, но только
    на старой, маломощной машине.
    Я был доволен своим назначением. Машина "ИС", единственная тогда на
    нашем тяговом участке, одним своим видом вызывала у меня чувство
    воодушевления; я мог подолгу глядеть на нее, и особая растроганная радость
    пробуждалась во мне - столь же прекрасная, как в детстве при первом чтении
    стихов Пушкина. Кроме того, я желал поработать в бригаде первоклассного
    механика, чтобы научиться у него искусству вождения тяжелых скоростных
    поездов.
    Александр Васильевич принял мое назначение в его бригаду спокойно и
    равнодушно; ему было, видимо, все равно, кто у него будет состоять в
    помощниках.
    Перед поездкой я, как обычно, проверил все узлы машины, испытал все
    ее обслуживающие и вспомогательные механизмы и успокоился, считая машину
    готовой к поездке. Александр Васильевич видел мою работу, он следил за
    ней, но после меня собственными руками снова проверил состояние машины,
    точно он не доверял мне.
    Так повторялось и впоследствии, и я уже привык к тому, что Александр
    Васильевич постоянно вмешивался в мои обязанности, хотя и огорчался
    молчаливо. Но обыкновенно, как только мы были в ходу, я забывал про свое
    огорчение. Отвлекаясь вниманием от приборов, следящих за состоянием
    бегущего паровоза, от наблюдения за работой левой машины и пути впереди, я
    посматривал на Мальцева. Он вел состав с отважной уверенностью великого
    мастера, с сосредоточенностью вдохновенного артиста, вобравшего весь
    внешний мир в свое внутреннее переживание и поэтому властвующего над ним.
    Глаза Александра Васильевича глядели вперед отвлеченно, как пустые, но я
    знал, что он видел ими всю дорогу впереди и всю природу, несущуюся нам
    навстречу, - даже воробей, сметенный с балластного откоса ветром
    вонзающейся в пространство машины, даже этот воробей привлекал взор
    Мальцева, и он поворачивал на мгновение голову вслед за воробьем: что с
    ним станется после нас, куда он полетел.
    По нашей вине мы никогда не опаздывали; напротив, часто нас
    задерживали на промежуточных станциях, которые мы должны проследовать с
    ходу, потому что мы шли с нагоном времени и нас посредством задержек
    обратно вводили в график.
    Обычно мы работали молча; лишь изредка Александр Васильевич, не
    оборачиваясь в мою сторону, стучал ключом по котлу, желая, чтобы я обратил
    свое внимание на какой-нибудь непорядок в режиме работы машины, или
    подготавливая меня к резкому изменению этого режима, чтобы я был бдителен.
    Я всегда понимал безмолвные указания своего старшего товарища и работал с
    полным усердием, однако механик по-прежнему относился ко мне, равно и к
    смазчику-кочегару, отчужденно и постоянно проверял на стоянках
    пресс-масленки, затяжку болтов в дышловых узлах, опробовал буксы на
    ведущих осях и прочее. Если я только что осмотрел и смазал какую-либо
    рабочую трущуюся часть, то Мальцев вслед за мной снова ее осматривал и
    смазывал, точно не считая мою работу действительной.
    - Я, Александр Васильевич, этот крейцкопф уже проверил, - сказал я
    ему однажды, когда он стал проверять эту деталь после меня.
    - А я сам хочу, - улыбнувшись, ответил Мальцев, и в улыбке его была
    грусть, поразившая меня.
    Позже я понял значение его грусти и причину его постоянного
    равнодушия к нам. Он чувствовал свое превосходство перед нами, потому что
    понимал машину точнее, чем мы, и он не верил, что я или кто другой может
    научиться тайне его таланта, тайне видеть одновременно и попутного
    воробья, и сигнал впереди, ощущая в тот же момент путь, вес состава и
    усилие машины. Мальцев понимал, конечно, что в усердии, в старательности
    мы даже можем его превозмочь, но не представлял, чтобы мы больше его
    любили паровоз и лучше его водили поезда, - лучше, он думал, было нельзя.
    И Мальцеву поэтому было грустно с нами; он скучал от своего таланта, как
    от одиночества, не зная, как нам высказать его, чтобы мы поняли.
    И мы, правда, не могли понять его умения. Я попросил однажды
    разрешить повести мне состав самостоятельно; Александр Васильевич позволил
    мне проехать километров сорок и сел на место помощника. Я повел состав, и
    через двадцать километров уже имел четыре минуты опоздания, а выходы с
    затяжных подъемов преодолевал со скоростью не более тридцати километров в
    час. После меня машину повел Мальцев; он брал подъемы со скоростью
    пятидесяти километров, и на кривых у него не забрасывало машину, как у
    меня, и он вскоре нагнал упущенное мною время.

    
    2

    Около года я работал помощником у Мальцева, с августа по июль, и 5
    июля Мальцев совершил свою последнюю поездку в качестве машиниста
    курьерского поезда...
    Мы взяли состав в восемьдесят пассажирских осей, опоздавший до нас в
    пути на четыре часа. Диспетчер вышел к паровозу и специально попросил
    Александра Васильевича сократить, сколь возможно, опоздание поезда, свести
    это опоздание хотя бы к трем часам, иначе ему трудно будет выдать порожняк
    на соседнюю дорогу. Мальцев пообещал ему нагнать время, и мы тронулись
    вперед.
    Было восемь часов пополудни, но летний день еще длился, и солнце
    сияло с торжественной утренней силой. Александр Васильевич потребовал от
    меня держать все время давление пара в котле лишь на пол-атмосферы ниже
    предельного.
    Через полчаса мы вышли в степь, на спокойный мягкий профиль. Мальцев
    довел скорость хода до девяноста километров и ниже не сдавал, наоборот -
    на горизонталях и малых уклонах доводил скорость до ста километров. На
    подъемах я форсировал топку до предельной возможности и заставлял кочегара
    вручную загружать шуровку, в помощь стоккерной машине, ибо пар у меня
    садился.
    Мальцев гнал машину вперед, отведя регулятор на всю дугу и отдав
    реверс на полную отсечку. Мы теперь шли навстречу мощной туче, появившейся
    из-за горизонта. С нашей стороны тучу освещало солнце, а изнутри ее рвали
    свирепые, раздраженные молнии, и мы видели, как мечи молний вертикально
    вонзались в безмолвную дальнюю землю, и мы бешено мчались к той дальней
    земле, словно спеша на ее защиту. Александра Васильевича, видимо, увлекло
    это зрелище: он далеко высунулся в окно, глядя вперед, и глаза его,
    привыкшие к дыму, к огню и пространству, блестели сейчас воодушевлением.
    Он понимал, что работа и мощность нашей машины могла идти в сравнение с
    работой грозы, и, может быть, гордился этой мыслью.
    Вскоре мы заметили пыльный вихрь, несшийся по степи нам навстречу.
    Значит, и грозовую тучу несла буря нам в лоб. Свет потемнел вокруг нас;
    сухая земля и степной песок засвистели и заскрежетали по железному телу
    паровоза; видимости не стало, и я пустил турбодинамо для освещения и
    включил лобовой прожектор впереди паровоза. Нам теперь трудно было дышать
    от горячего пыльного вихря, забивавшегося в кабину и удвоенного в своей
    силе встречным движением машины, от топочных газов и раннего сумрака,
    обступившего нас. Паровоз с воем пробивался вперед, в смутный, душный мрак
    - в щель света, создаваемую лобовым прожектором. Скорость упала до
    шестидесяти километров; мы работали и смотрели вперед, как в сновидении.
    Вдруг крупная капля ударила по ветровому стеклу - и сразу высохла,
    испитая жарким ветром. Затем мгновенный синий свет вспыхнул у моих ресниц
    и проник в меня до самого содрогнушегося сердца; я схватился за кран
    инжектора, но боль в сердце уже отошла от меня, и я сразу поглядел в
    сторону Мальцева - он смотрел вперед и вел машину, не изменившись в лице.
    - Что это было? - спросил я у кочегара.
    - Молния, - сказал он. - Хотела в нас попасть, да маленько
    промахнулась.
    Мальцев расслышал наши слова.
    - Какая молния? - спросил он громко.
    - Сейчас была, - произнес кочегар.
    - Я не видел, - сказал Мальцев и снова обратился лицом наружу.
    - Не видел! - удивился кочегар. - Я думал - котел взорвался, во как
    засветило, а он не видел.
    Я тоже усомнился, что это была молния.
    - А гром где? - спросил я.
    - Гром мы проехали, - объяснил кочегар. - Гром всегда после бьет.
    Пока он вдарил, пока воздух расшатал, пока туда-сюда, мы уже прочь его
    пролетели. Пассажиры, может, слыхали, - они сзади.
    Далее мы вошли в ливень, но скоро миновали его и выехали в утихшую,
    темную степь, над которой неподвижно покоились смирные, изработавшиеся
    тучи.
    Потемнело вовсе, и наступила спокойная ночь. Мы ощущали запах сырой
    земли, благоухание трав и хлебов, напитанных дождем и грозой, и неслись
    вперед, нагоняя время.
    Я заметил, что Мальцев стал хуже вести машину - на кривых нас
    забрасывало, скорость доходила то до ста с лишним километров, то снижалась
    до сорока. Я решил, что Александр Васильевич, наверно, очень уморился, и
    поэтому ничего не сказал ему, хотя мне было очень трудно держать в
    наилучшем режиме работу топки и котла при таком поведении механика. Однако
    через полчаса мы должны остановиться для набора воды, и там, на остановке,
    Александр Васильевич поест и немного отдохнет. Мы уже нагнали сорок минут,
    а до конца нашего тягового участка мы нагоним еще не менее часа.
    Все же я обеспокоился усталостью Мальцева и стал сам внимательно
    глядеть вперед - на путь и на сигналы. С моей стороны, над левой машиной,
    горела на весу электрическая лампа, освещая машущий, дышловой механизм. Я
    хорошо видел напряженную, уверенную работу левой машины, но затем лампа
    над нею припотухла и стала гореть бедно, как одна свечка. Я обернулся в
    кабину. Там тоже все лампы горели теперь в четверть накала, еле освещая
    приборы. Странно, что Александр Васильевич не постучал мне ключом в этот
    момент, чтобы указать на такой непорядок. Ясно было, что турбодинамо не
    давала расчетных оборотов и напряжение упало. Я стал регулировать
    турбодинамо через паропровод и долго возился с этим устройством, но
    напряжение не поднималось.
    В это время туманное облако красного света прошло по циферблатам
    приборов и потолку кабины. Я выглянул наружу.
    Впереди, во тьме, близко или далеко - нельзя было установить, красная
    полоса света колебалась поперек нашего пути. Я не понимал, что это было,
    но понял, что надо делать.
    - Александр Васильевич! - крикнул я и дал три гудка остановки.
    Раздались взрывы петард под бандажами наших колес. Я бросился к
    Мальцеву; он обернул ко мне свое лицо и поглядел на меня пустыми покойными
    глазами. Стрелка на циферблате тахометра показывала скорость в шестьдесят
    километров.
    - Мальцев! - закричал я. - Мы петарды давим! - и протянул руку к
    управлению.
    - Прочь! - воскликнул Мальцев, и глаза его засияли, отражая свет
    тусклой лампы над тахометром.
    Он мгновенно дал экстренное торможение и перевел реверс назад.
    Меня прижало к котлу, я слышал, как выли бандажи колес, стругавшие
    рельсы.
    - Мальцев! - сказал я. - Надо краны цилиндров открыть, машину
    сломаем.
    - Не надо! Не сломаем! - ответил Мальцев.
    Мы остановились. Я закачал инжектором воду в котел и выглянул наружу.
    Впереди нас, метрах в десяти, стоял на нашей линии паровоз, тендером в
    нашу сторону. На тендере находился человек; в руках у него была длинная
    кочерга, раскаленная на конце до красного цвета; ею и махал он, желая
    остановить курьерский поезд. Паровоз этот был толкачом товарного состава,
    остановившегося на перегоне.
    Значит, пока я налаживал турбодинамо и не глядел вперед, мы прошли
    желтый светофор, а затем и красный и, вероятно, не один предупреждающий
    сигнал путевых обходчиков. Но отчего эти сигналы не заметил Мальцев?
    - Костя! - позвал меня Александр Васильевич.
    Я подошел к нему.
    - Костя! Что там впереди нас?
    Я объяснил ему.
    - Костя... Дальше ты поведешь машину, я ослеп.
    На другой день я привел обратный состав на свою станцию и сдал
    паровоз в депо, потому что у него на двух скатах слегка сместились
    бандажи. Доложив начальнику депо о происшествии, я повел Мальцева под руку
    к месту его жительства; сам Мальцев был в тяжком удручении и не пошел к
    начальнику депо.
    Мы еще не дошли до того дома на заросшей травою улице, в котором жил
    Мальцев, как он попросил меня оставить его одного.
    - Нельзя, - ответил я. - Вы, Александр Васильевич, слепой человек.
    Он посмотрел на меня ясными, думающими глазами.
    - Теперь я вижу, ступай домой... Я вижу все - вон жена вышла
    встретить меня.
    У ворот дома, где жил Мальцев, действительно стояла в ожидании
    женщина, жена Александра Васильевича, и ее открытые черные волосы блестели
    на солнце.
    - А у нее голова покрытая или безо всего? - спросил я.
    - Без, - ответил Мальцев. - Кто слепой - ты или я?
    - Ну, раз видишь, то смотри, - решил я и отошел от Мальцева.

    
    3

    Мальцева отдали под суд, и началось следствие. Меня вызвал
    следователь и спросил, что я думаю о происшествии с курьерским поездом. Я
    ответил, что думал, - что Мальцев не виноват.
    - Он ослеп от близкого разряда, от удара молнии, - сказал я
    следователю. - Он был контужен, и нервы, которые управляют зрением, были у
    него повреждены... Я не знаю, как это нужно сказать точно.
    - Я вас понимаю, - произнес следователь, - вы говорите точно. Это все
    возможно, но не достоверно. Ведь сам Мальцев показал, что он молнии не
    видел.
    - А я ее видел, и смазчик ее тоже видел.
    - Значит, молния ударила ближе к вам, чем к Мальцеву, - рассуждал
    следователь. - Почему же вы и смазчик не контужены, не ослепли, а машинист
    Мальцев получил контузию зрительных нервов и ослеп? Как вы думаете?
    Я стал в тупик, а затем задумался.
    - Молнию Мальцев увидеть не мог, - сказал я.
    Следователь удивленно слушал меня.
    - Он увидеть ее не мог. Он ослеп мгновенно - от удара
    электромагнитной волны, которая идет впереди света молнии. Свет молнии
    есть последствие разряда, а не причина молнии. Мальцев был уже слепой,
    когда молния засветилась, а слепой не мог увидеть света.
    - Интересно, - улыбнулся следователь. - Я бы прекратил дело Мальцева,
    если бы он и сейчас был слепым. Но вы же знаете, теперь он видит так же,
    как мы с вами.
    - Видит, - подтвердил я.
    - Был ли он слепым, - продолжал следователь, - когда на огромной
    скорости вел курьерский поезд в хвост товарному поезду?
    - Был, - подтвердил я.
    Следователь внимательно посмотрел на меня.
    - Почему же он не передал управление паровозом вам или, по крайней
    мере, не приказал вам остановить состав?
    - Не знаю, - сказал я.
    - Вот видите, - говорил следователь. - Взрослый сознательный человек
    управляет паровозом курьерского поезда, везет на верную гибель сотни
    людей, случайно избегает катастрофы, а потом оправдывается тем, что он был
    слеп. Что это такое?
    - Но ведь он и сам бы погиб! - говорю я.
    - Вероятно. Однако меня больше интересует жизнь сотен людей, чем
    жизнь одного человека. Может быть, у него были свои причины погибнуть.
    - Не было, - сказал я.
    Следователь стал равнодушен; он уже заскучал от меня, как от глупца.
    - Вы все знаете, кроме главного, - в медленном размышлении сказал он.
    - Вы можете идти.
    От следователя я пошел на квартиру Мальцева.
    - Александр Васильевич, - сказал я ему, - почему вы не позвали меня
    на помощь, когда ослепли?
    - А я видел, - ответил он. - Зачем ты нужен мне был?
    - Что вы видели?
    - Все: линию, сигналы, пшеницу в степи, работу правой машины - я все
    видел...
    Я озадачился.
    - А как же так у вас вышло? Вы проехали все предупреждения, вы шли
    прямо в хвост другому составу...
    Бывший механик первого класса грустно задумался и тихо ответил мне,
    как самому себе:
    - Я привык видеть свет, и я думал, что вижу его, а я видел его тогда
    только в своем уме, в воображении. На самом деле я был слепой, но я этого
    не знал. Я и в петарды не поверил, хотя и услышал их: я подумал, что
    ослышался. А когда ты дал гудки остановки и закричал мне, я видел впереди
    зеленый сигнал, я сразу не догадался.
    Теперь я понял Мальцева, но не знал, почему он не скажет о том
    следователю - о том, что после того, как он ослеп, он еще долго видел мир
    в своем воображении и верил в его действительность. И я спросил об этом
    Александра Васильевича.
    - А я ему говорил, - ответил Мальцев.
    - А он что?
    - "Это, говорит, ваше воображение было; может, вы и сейчас
    воображаете что-нибудь, я не знаю. Мне, говорит, нужно установить факты, а
    не ваше воображение или мнительность. Ваше воображение - было оно или нет
    - я проверить не могу, оно было лишь у вас в голове; это ваши слова, а
    крушение, которое чуть-чуть не произошло, - это действие".
    - Он прав, - сказал я.
    - Прав, я сам знаю, - согласился машинист. - И я тоже прав, а не
    виноват. Что же теперь будет?
    - В тюрьме сидеть будешь, - сообщил я ему.

    
    4

    Мальцева посадили в тюрьму. Я по-прежнему ездил помощником, но только
    уже с другим машинистом - осторожным стариком, тормозившим состав еще за
    километр до желтого светофора, а когда мы подъезжали к нему, то сигнал
    переделывался на зеленый, и старик опять начинал волочить состав вперед.
    Это была не работа: я скучал по Мальцеву.
    Зимою я был в областном городе и посетил своего брата, студента,
    жившего в университетском общежитии. Брат сказал мне среди беседы, что у
    них, в университете, есть в физической лаборатории установка Тесла для
    получения искусственной молнии. Мне пришло в голову некоторое соображение,
    неуверенное и еще не ясное для меня самого.
    Возвратившись домой, я обдумал свою догадку относительно установки
    Тесла и решил, что моя мысль правильна. Я написал письмо следователю,
    ведшему в свое время дело Мальцева, с просьбой испытать заключенного
    Мальцева на подверженность его действию электрических разрядов. В случае,
    если будет доказана подверженность психики Мальцева либо его зрительных
    органов действию близких внезапных электрических разрядов, то дело
    Мальцева надо пересмотреть. Я указал следователю, где находится установка
    Тесла и как нужно произвести опыт над человеком.
    Следователь долго не отвечал мне, но потом сообщил, что областной
    прокурор согласился произвести предложенную мною экспертизу в
    университетской физической лаборатории.
    Через несколько дней следователь вызвал меня повесткой. Я пришел к
    нему взволнованный, заранее уверенный в счастливом решении дела Мальцева.
    Следователь поздоровался со мной, но долго молчал, медленно читая
    какую-то бумагу печальными глазами; я терял надежду.
    - Вы подвели своего друга, - сказал затем следователь.
    - А что? Приговор остается прежний?
    - Нет. Мы освободим Мальцева. Приказ уже дан, - может быть, Мальцев
    уже дома.
    - Благодарю вас. - Я встал на ноги перед следователем.
    - А мы вас благодарить не будем. Вы дали плохой совет: Мальцев опять
    слепой...
    Я сел на стул в усталости, во мне мгновенно сгорела душа, и я захотел
    пить.
    - Эксперты без предупреждения, в темноте, провели Мальцева под
    установкой Тесла, - говорил мне следователь. - Включен был ток, произошла
    молния, и раздался резкий удар. Мальцев прошел спокойно, но теперь он
    снова не видит света - это установлено объективным путем,
    судебно-медицинской экспертизой.
    Следователь попил воды и добавил:
    - Сейчас он опять видит мир только в одном своем воображении... Вы
    его товарищ, помогите ему.
    - Может быть, к нему опять вернется зрение, - высказал я надежду, -
    как было тогда, после паровоза...
    Следователь подумал.
    - Едва ли... Тогда была первая травма, теперь вторая. Рана нанесена
    по раненому месту.
    И, не сдерживаясь более, следователь встал и в волнении начал ходить
    по комнате.
    - Это я виноват... Зачем я послушался вас и, как глупарь, настоял на
    экспертизе! Я рисковал человеком, а он не вынес риска.
    - Вы не виноваты, вы ничем не рисковали, - утешил я следователя. -
    Что лучше - свободный слепой человек или зрячий, но невинно заключенный?
    - Я не знал, что мне придется доказать невиновность человека
    посредством его несчастья, - сказал следователь. - Это слишком дорогая
    цена.
    - Вы следователь, - объяснил я ему. - Вы должны знать про человека
    все, и даже то, чего он сам про себя не знает...
    - Я вас понимаю, вы правы, - тихо произнес следователь.
    - Вы не волнуйтесь, товарищ следователь... Тут действовали факты
    внутри человека, а вы искали их только снаружи. Но вы сумели понять свой
    недостаток и поступили с Мальцевым как человек благородный. Я вас уважаю.
    - Я вас тоже, - сознался следователь. - Знаете, из вас мог бы выйти
    помощник следователя...
    - Спасибо, но я занят: я помощник машиниста на курьерском паровозе.
    Я ушел. Я не был другом Мальцева, и он ко мне всегда относился без
    внимания и заботы. Но я хотел защитить его от горя судьбы, я был ожесточен
    против роковых сил, случайно и равнодушно уничтожающих человека; я
    почувствовал тайный, неуловимый расчет этих сил - в том, что они губили
    именно Мальцева, а, скажем, не меня. Я понимал, что в природе не
    существует такого расчета в нашем человеческом, математическом смысле, но
    я видел, что происходят факты, доказывающие существование враждебных, для
    человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти гибельные силы сокрушают
    избранных, возвышенных людей. Я решил не сдаваться, потому что чувствовал
    в себе нечто такое, чего не могло быть во внешних силах природы и в нашей
    судьбе, - я чувствовал свою особенность человека. И я пришел в ожесточение
    и решил воспротивиться, сам еще не зная, как это нужно сделать.

    
    5

    На следующее лето я сдал экзамен на звание машиниста и стал ездить
    самостоятельно на паровозе серии "СУ", работая на пассажирском местном
    сообщении. И почти всегда, когда я подавал паровоз под состав, стоявший у
    станционной платформы, я видел Мальцева, сидевшего на крашеной скамейке.
    Облокотившись рукою на трость, поставленную между ног, он обращал в
    сторону паровоза свое страстное, чуткое лицо с опустевшими слепыми
    глазами, и жадно дышал запахом гари и смазочного масла и внимательно
    слушал ритмичную работу паровоздушного насоса. Утешить его мне было нечем,
    и я уезжал, а он оставался.
    Шло лето; я работал на паровозе и часто видел Александра Васильевича
    - не только на вокзальной платформе, но встречал его и на улице, когда он
    медленно шел, ощупывая дорогу тростью. Он осунулся и постарел за последнее
    время; жил он в достатке - ему определили пенсию, жена его работала, детей
    у них не было, но тоска, безжизненная участь снедали Александра
    Васильевича, и тело его худело от постоянного горя. Я с ним иногда
    разговаривал, но видел, что ему скучно было беседовать о пустяках и
    довольствоваться моим любезным утешением, что и слепой - это тоже вполне
    полноправный, полноценный человек.
    - Прочь! - говорил он, выслушав мои доброжелательные слова.
    Но я тоже был сердитый человек, и, когда, по обычаю, он однажды велел
    уходить мне прочь, я сказал ему:
    - Завтра в десять тридцать я поведу состав. Если будешь сидеть тихо,
    я возьму тебя в машину.
    Мальцев согласился.
    - Ладно. Я буду смирным. Дай мне там в руки что-нибудь, - дай реверс
    подержать: я крутить его не буду.
    - Крутить его ты не будешь! - подтвердил я. - Если покрутишь, я тебе
    дам в руки кусок угля и больше сроду не возьму на паровоз.
    Слепой промолчал; он настолько хотел снова побыть на паровозе, что
    смирился передо мной.
    На другой день я пригласил его с крашеной скамейки на паровоз и сошел
    к нему навстречу, чтобы помочь ему подняться в кабину.
    Когда мы тронулись вперед, я посадил Александра Васильевича на свое
    место машиниста, я положил одну его руку на реверс и другую на тормозной
    автомат и поверх его рук положил свои руки. Я водил своими руками, как
    надо, и его руки тоже работали. Мальцев сидел молчаливо и слушался меня,
    наслаждаясь движением машины, ветром в лицо и работой. Он сосредоточился,
    забыл свое горе слепца, и кроткая радость осветила изможденное лицо этого
    человека, для которого ощущение машины было блаженством.
    В обратный конец мы ехали подобным же способом: Мальцев сидел на
    месте механика, а я стоял, склонившись, возле него и держал свои руки на
    его руках. Мальцев уже приноровился работать таким образом настолько, что
    мне было достаточно легкого нажима на его руку, и он с точностью ощущал
    мое требование. Прежний, совершенный мастер машины стремился превозмочь в
    себе недостаток зрения и чувствовать мир другими средствами, чтобы
    работать и оправдать свою жизнь.
    На спокойных участках я вовсе отходил от Мальцева и смотрел вперед со
    стороны помощника.
    Мы уже были на подходе к Толубееву; наш очередной рейс благополучно
    заканчивался, и шли мы вовремя. Но на последнем перегоне нам светил
    навстречу желтый светофор. Я не стал преждевременно сокращать ход и шел на
    светофор с открытым паром. Мальцев сидел спокойно, держа левую руку на
    реверсе; я смотрел на своего учителя с тайным ожиданием...
    - Закрой пар! - сказал мне Мальцев.
    Я промолчал, волнуясь всем сердцем.
    Тогда Мальцев встал с места, протянул руку к регулятору и закрыл пар.
    - Я вижу желтый свет, - сказал он и повел рукоятку тормоза на себя.
    - А может быть, ты опять только воображаешь, что видишь свет! -
    сказал я Мальцеву.
    Он повернул ко мне свое лицо и заплакал. Я подошел к нему и поцеловал
    его в ответ:
    - Веди машину до конца, Александр Васильевич: ты видишь теперь весь
    свет!
    Он довел машину до Толубеева без моей помощи. После работы я пошел
    вместе с Мальцевым к нему на квартиру, и мы вместе с ним просидели весь
    вечер и всю ночь.
    Я боялся оставить его одного, как родного сына, без защиты против
    действия внезапных и враждебных сил нашего прекрасного и яростного мира.

К-во Просмотров: 11570
Найти или скачать В прекрасном и яростном мире