Реферат: Роль советско-германского договора о ненападении в возникновении предвоенного политического кризиса

Обстоятельства, приведшие ко второй мировой войне в сентябре 1939 г., относятся к тем “вечным” темам, которыми еще долго будет заниматься историческая наука. Прежде всего, это касается двух стерж­невых событий 1939 г.—провала советско-англо-французских (“трой­ственных”) переговоров и заключения советско-германского договора о ненападении.

На протяжении 50 лет продолжается дискуссия о том, какое место занимали и какую роль сыграли эти события в возникновении предвоен­ного политического кризиса. Если по поводу “тройственных” перегово­ров позиции исследователей постепенно сближаются и в настоящее вре­мя практически нет серьезных историков, которые рискнули бы оправ­дать кого-либо из участников этих переговоров, то иная ситуация сло­жилась вокруг трактовки советско-германского договора о ненападении 23 августа 1939 года. Основная причина этого заключалась в упорном нежелании советской стороны признать наличие важнейшей составной части договора—секретного протокола, предопределившего участь ря­да стран Восточной Европы.

Еще на этапе советско-германских переговоров заключили договора первым (и, пожалуй, тогда единственным) из влиятельных государ­ственных деятелей СССР, кто возразил против сближения с гитлеров­ской Германией, был народный комиссар иностранных дел М. М. Лит­винов. Впоследствии, когда договор стал фактом, неприятие его в раз­ных слоях населения Советского Союза сохранялось. Подобные наст­роения побудили одного из архитекторов этого документа, председателя Совнаркома и наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова, с трибуны Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г., во время ратифика­ции договора, предупредить “некоторых близоруких людей, которые, увлекшись упрощенной антифашистской агитацией”, проявляют “непо­нимание самых простых основ начавшегося улучшения политических от­ношений между Советским Союзом и Германией”. Тема договора ста­ла одной из “.неудобных” для исследователей.

С началом агрессии Германии против Советского Союза договор был автоматически аннулирован. Проблема его происхождения и ха­рактера стала менее актуальной. Но наличие секретного протокола обе стороны по-прежнему замалчивали. Новая вспышка интереса широкой общественности к проблеме проявилась в связи с открывшимся в нояб­ре 19-15 г. Нюрнбергским процессом над главными нацистскими воен­ными преступниками. На нем впервые было упомянуто о существовании этого протокола, но по инициативе советской стороны и по договорен­ности между представителями стран антигитлеровской коалиции воп­рос этот не поднимался. В 1946 г. внимание общественности к этой те­ме привлекла американская печать, а в 1948 г. госдепартамент США издал сборник трофейных документов о советско-германских отношени­ях кануна войны, включив в него и тексты секретных протоколов. В ответ на эту “идеологическую диверсию” США по указанию министра иностранных дел СССР Молотова появилась брошюра “Фальсификато­ры истории (историческая справка)”, в которой была предпринята попытка опровергнуть факты.

Широкое обсуждение за рубежом этой проблемы на базе опублико­ванных документов не могло остаться не замеченным советскими историками. При жизни Сталина многие из них, придерживаясь официаль­ной тачки зрения, характеризовали договор как “мудрое решение вож­дя”. С 1953 г. появилась возможность уточнить эту оценку и назвать договор “вынужденной” со стороны Советского Союза мерой. Одновре­менно в умы ряда наших историков закрадывалось сомнение в право­мерности и этой дефиниции. Но свои взгляды они могли высказывать только на научных конференциях, а не в печати.

В настоящее время, постепенно и с большими усилиями освобож­даясь от некоторых идеологизированных догм, советские историки пред­принимают серьезные попытки анализировать не только советско-германский договор, но и весь комплекс событий предвоенного времени. Эта работа принесла определенные результаты, особенно в связи с обнародованием некоторых советских документов, большой доступностью для наших исследователей трудов зарубежных специалистов, проведением ряда международных и национальных на­учных форумов. В журналах и газетах опубликован ряд интересных, хотя иногда и спорных, статей.

Принципиальное значение для оценки событий 1939 г. имеют сооб­щение Комиссии по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939г., сделанное ее пред­седателем Л. Н. Яковлевым на Втором съезде народных депутатов СССР, соответствующее постановление съезда, а также статья пер­вого заместителя министра иностранных дел СССР А. Г. Ковалева, убедительно подтвердившие существование секретного протокола к советско-германскому договору от 23 августа 1939 года. В итоге более четко вырисовываются реальные события того сложного и противоречи­вого времени.

Цель настоящей работы состоит в том, чтобы, используя имеющиеся возможности, высказать некоторые соображения относительно того, как вписывалась сталинская внешнеполитическая концепция в предвоенный политический кризис и как она соизмерялась с политикой Англии, Франции и Германии.

К середине 30-х годов Советское государство убедительно демонстрировало свою заинтересованность в мирном сосуществовании с капиталистическими странами. Комиссия по политической и правовой оценке советско-германского договора в ненападении сформулировала еле дующий важный тезис. “В дипломатической документации СССР 1937—1938 годы не обнаружено свидетельств, которые говорили бы о советских намерениях добиваться взаимопонимания с Берлином” Но случаи зондажа, правда, неудачные, в то время имели место. Углубившиеся сталинские деформации во внутриполитической жизни СССР находили отражение и в его международной политике. Являясь Генеральным секретарем ЦК ВКП (б), Сталин официально и непосредственно н” занимался текущими внешнеполитическими делами: не участвовал в переговорах с другими государствами, не принимал послов, не подписывал дипломатических документов. Вместе с тем его внешнеполитическая концепция и “особый почерк” чувствовались во всех шагах Советского правительства в области внешней политики.

В принципиальном плане это проявлялось, прежде всего, в том, что советское руководство под давлением Сталина давало одностороннюю оценку расстановки и соотношения политических сил в мире. Утверждалось, например, что в центре мировой политики стояла борьба двух мировых систем—капиталистической и социалистической. Отсюда и тезис: СССР является крепостью, осажденной врагами, одиноким островком в бушующем океане империализма, который только и ждет случая, чтобы смыть этот островок с лица Земли. Из этого тезиса сле­довал вывод, который настойчиво навязывал советскому народу Сталин чтобы оправдать свою внутреннюю политику: необходимо усиливать эту крепость (то есть сталинский террористический режим) и всячески под­держивать закрытый характер советского общества.

Важный гуманистический принцип приоритетности в международных отношениях общечеловеческих интересов над классовыми Сталин полностью игнорировал. Да и как он мог уважать этот принцип, если в 1937 г. выдвинул концепцию об обострении классовой борьбы в со­ветском обществе, а в международных делах не учитывал классовой и политической разнородности сил, действовавших на мировой арене Сталин и его окружение, прежде всего Молотов, придерживались своего, субъективного и дилетантского, подхода к советской внешнеполи­тической стратегии, заложенной В. И. Лениным и успешно проводив­шейся наркомами иностранных дел Г. В. Чичериным, а затем Литви­новым. Искусственно созданный Сталиным в сфере внешней политики дух конфронтации (которому пытался противодействовать Литвинов) пронизывал действия советского руководства, что мешало ему трезво оценить интересы СССР и реально определить, где враги, а где силы, могущие стать его союзниками. Этому препятствовал, прежде всего, франко-английский синдром Сталина. Сталинский режима политическом и в моральном плане был больше подготовлен к сговору с Гитлером.

Командно-административные методы и примитивно идеологизиро­ванный подход Сталина ко многим внешнеполитическим проблемам до­влели над советской дипломатией. Процесс принятия важных внешне­политических решений имел узкоэлитарный характер и нередко прохо­дил без оперы на выводы науки. Вследствие неверных идеологических концепций авторитарной практики во внешней политике СССР слож­ные и противоречивые процессы, протекавшие в мире в период пред­военного политического кризиса, воспринимались неадекватно и объек­тивно не соответствовали коренным интересам Советского государства.

Не подлежит сомнению, что главными виновниками предвоенного политического кризиса, а затем и поджигателями мировой войны были Германия, Италия и Япония, которым содействовали их сателлиты. Однако немалая доля ответственности ложится и на правящие круги

Англии и Франции, которые в Мюнхене пошли на преступное попусти­тельство Гитлеру, открывшее “зеленый свет” войне. Трудно уйти и от мысли, что в тот сложный момент советских руководителей также по­кинуло чувство реализма и выдержки. Они не могли не знать о глобаль­ных планах Гитлера, жертвами которых неизбежно должны были стать и западные державы, и поэтому мюнхенскую политику со всеми ее пороками нельзя было расценивать как последнее слово их прави­тельств. Это позволяет сказать, что наряду с политикой Англии и Фран­ции сталинизм стал одной из основных причин, помешавших Советско­му Союзу достигнуть соглашения с ними о совместных действиях про­тив фашизма.

Сталин испытывал недоверие к политике Англии и Франции обо­стрившееся после Мюнхена, когда эти страны небезуспешно стремились сделать все возможное, чтобы СССР оказался в международной изоля­ции, и свели практически на нет усилия советской дипломатии по созда­нию системы коллективной безопасности. Однако до мая 1939 г. он все же не терял надежды на сотрудничество с Лондоном и Парижем не возражал против реанимации системы коллективной безопасности, од­новременно давая понять, что не исключена возможность улучшения отношений с Германией. В докладе на XVIII съезде ВКП (б) 10 марта 1939 г. Сталин заявил, что советская дипломатия будет проводить по­литику мира и укрепления деловых связей со всеми странами, соблюдая при этом осторожность и не давая провокаторам войны втянуть СССР в конфликт. Эти слова с озабоченностью были восприняты в столицах западных держав. В Берлине же их поняли как приглашение к диалогу

Это было время, когда резко усилилась угроза возникновения вой­ны в Европе. Германия захватила и расчленила Чехословакию. Эти аг­рессивные действия вызвали тревогу во многих странах, однако, пути обеспечения своей безопасности они видели по-разному. Усиливавшая­ся агрессивность Германии, которая уже непосредственно угрожала ин­тересам Великобритании и Франции в Европе, и нараставшее недоволь­ство общественности этих стран политикой умиротворения Гитлера ока­зали влияние на эволюцию внешнеполитической - линии глав их пра­вительств—Н. Чемберлена и Э. Даладье. Правда, менялась она непо­следовательно, но все же это не было тактическим приемом, за которым скрывалось сознательное продолжение попустительства Гитлеру.

Перемены в политике Англии и Франции состояли в следующем: во-первых, со второй половины марта 1939 г., когда Англию и Францию по­стигло горькое разочарование, так как Гитлер, оккупировав Чехослова­кию, перешел тот рубеж, непосредственно за которым лежали интере­сы этих держав, Чемберлен и Даладье предприняли шаги к началу переговоров с Советским Союзом, как по политическим, так и по воен­ным вопросам. Подобное развитие событий свидетельствовало о том, что Англия и Франция перестали игнорировать, как делали это до Мюнхена, роль СССР в европейской политике и вынуждены были считать­ся с ним как с важным политическим фактором в Европе. Во-вторых, 31 марта 1939 г. Чемберлен заявил в парламенте, что в случае возникновения угрозы независимости Польши и если последняя окажет при этом сопротивление, английское правительство “будет считать себя обязан­ным немедленно оказать польскому правительству всю находящуюся в его силах помощь”. Эти односторонние гарантии вскоре приобрели взаимный характер, что и было зафиксировано в англо-польском ком­мюнике от 6 апреля 1939 года. Позже подобное заявление сделало и французское правительство. Летом того же года эти документы были оформлены в международно-правовые обязательства о гарантиях.

Казалось Сталину следовало бы в полном объеме использовать сложившуюся исключительно благоприятную ситуацию для углубления контактов с Лондоном и Парижем для внешнеполитической изоляции Берлина. В какой-то мере он так и поступал, хотя, по-прежнему не до­веряя политике Англии и Франции, продолжал двойную игру. Он улучшал отношения с Германией, не учитывая того, что в диалоге с Совет­ским Союзом Гитлер преследовал цель сорвать наметившиеся тройственные переговоры. Столкнувшись с первыми затруднениями на пере­говорах с западными державами. Советское правительство стало терять веру в возможность серьезного сотрудничества с ними. Задолго до на­чала военных переговоров секретарь ЦК ВКП (б) А. А. Жданов в статье “Английское и Французское правительства не хотят равного договора с СССР” утверждал, что затягивание переговоров вызывает сомнение в искренности и подлинных намерений.

11 августа 1939 г, когда еще не было ясно, как пойдут начавшиеся в Москве военные переговоры с Англией и Францией, Политбюро ЦК ВКП (б) приняла окончательное решение в пользу приоритета перегово­ров с Германией. Молотову было предложено вступить в официальное обсуждение поднятых немцами вопросов. 15 августа его встречей с пос­лом Германии ё СССР Ф. фон Шуленбургом начались официальные советско-германские переговоры. Поначалу обсуждались проблемы, реше­ние которых привело бы к нормализации германо-советских отношении: о совместных гарантиях независимости прибалтийских республик о по­средничестве Берлина в нормализации отношении между СССР и Япони­ей в частности о прекращении боев на Халхин-Голе, о развитии советско-германских торговых отношений и некоторые другие. Вопросы, связанные с территориальными изменениями в других странах, не под­нимались. Как докладывал в Берлин Шуленбург, Молотов с интересом выслушал предложение о краткосрочном приезде в Москву министра иностранных дел Германии И. Риббентропа, а также спросил относи­тельно идеи заключения договора о ненападении.

Таким образом, судьба “тройственных” переговоров была предреше­на. По предложению Сталина советская делегация во главе с К. Е. Во­рошиловым прервала переговоры, отметив при этом, что заключение советско-германского договора вполне совместимо с подписанием трой­ственного пакта между СССР, Англией и Францией. Французскому послу П. Наджиару Молотов заявил, что переговоры с англо-французской делегацией могли бы быть продолжены через неделю после заключения советско-германского договора ". Эти заявления, во-первых, были сделаны чтобы успокоить мировое общественное мнение: народам трудно было поверить что руководитель социалистического государства может пойти на переговоры с фашистским диктатором (о существовании секретного протокола они вообще не знали); во-вторых, они представляли собой элементарный блеф, ибо нельзя одновременно быть союзником агрессора и его жертв.

Конечно, западные партнеры не проявляли активности и должной заинтересованности в заключение военного соглашения с Советским Со­юзом и поэтому несут свою долю ответственности, за срыв “тройствен­ных” переговоров. Но советское руководство также не все сделало, что­бы добиться такого соглашения. Следовательно, всем участникам переговоров.

Утверждение, что Сталин пошел на сближение с Германией лишь за несколько дней до 23 августа, находясь в безвыходной и опасной си­туации, не соответствует действительности. Советско-германский дого­вор не был экспромтом. Он стал итогом эволюции, которую советская внешнеполитическая линия претерпела за несколько предшествующих месяцев при пассивности западных держав и энергичном подталкива­нии с немецкой стороны, действовавшей весьма инициативно. 22 авгус­та, выступая перед высшим командным составом вермахта, Гитлер за­явил, что решение “идти со Сталиным” он принял с осени 1938 года. Интересное признание сделал 27 августа и немецкий военный атташе генерал Э. Кестринг, приехавший в отдел внешних сношений Нарко­мата оборот, с поздравлением по случаю подписания советско-германского договора, В ходе беседы он сказал, что еще пять лет тому назад предлагал подписать подобный договор, а после доклада Сталина на XVIII партсъезде напомнил своему руководству об этом предложении, однако тогда Германия еще не была готова сделать такой шаг

На этом завершился важный этап предвоенного политического кри­зиса. Подписание советско-германского договора о ненападении 23 ав­густа 1939 г. и секретного протокола к нему стало решающим событием накануне второй мировой войны и одним из самых крупных политиче­ских просчетов Сталина, хотя сам он считал это “победой” (удалось обмануть Гитлера!). В свою очередь, гитлеровская верхушка с боль­шим основанием рассматривала договор как свою великую победу. Гитлер заявил, что отныне весь мир в его кармане.

Почему Сталин предпринял столь рискованный шаг и пошел на договор с гитлеровской Германией? По-видимому, он опасался, что Ан­глия и Франция совместно с Германией образуют единый антисоветский фронт. Однако реалистическая оценка международной ситуации того периода, которую, в частности, давал Литвинов, показывает, что в цент­ре европейской и, в конечном счете, мировой полкики были противо­речия между англо-французским блоком и Германией. В то же время опасность нападения Германии на СССР в 1939 г. Сталиным сильно преувеличивалась. К такой войне Германия не была готова. Впослед­ствии заместитель начальника оперативного управления ОКВ генерал В. Варлимонт подтвердил, что германская армия никогда не была так плохо подготовлена к войне, как в 1939 г.: не хватало боеприпасов, тя­желых танков, автомашин, средств связи и железнодорожных войск, плохо обстояло дело с подготовкой резерва, особенно офицерского со­става 14. В 1938—1939 гг. Гитлеру удавалось добиваться успеха в своих внешнеполитических авантюрах преимущественно путем шантажа, что признавали и его генералы.

Япония также не была готова к большой войне, что показали со­бытия на Халхин-Голе. Ее правящие круги не рискнули напасть на СССР даже в гораздо более благоприятный для них период — в 1941 и 1942 гидах. Нельзя не согласиться с выводом, сделанным В. И. Дашичевым в одном из его выступлений: в 1939 г. военно-стратегические планы Японии были связаны, прежде всего, с экспансией в Юго-Восточной Азии, Китае и южной части Тихого океана.

В литературе встречаются утверждения, что и при отсутствии советско-германского договора Германия напала бы на Польшу и раз­громила ее, и тогда вермахт оказался бы непосредственно у границ Советского Союза, который находился бы к тому же в международной изоляции; что в подготовке агрессии Гитлер зашел слишком далеко, чтобы отказаться от своих планов 16. Но такое развитие событий было маловероятным, Не исключено, что в то время Германия не рискнула бы прибегнуть военной авантюре против Польши. Необеспеченность стратегического; тыла на востоке, чреватая борьбой на два фронта, мог­ла бы вызвать опасную для Гитлера оппозицию в немецких военных кругах: он, как {подтверждают последующие события, неоднократно от­кладывал свои агрессивные акции, если для их осуществления не было подходящих условий.

Итак, сговор двух диктаторов совершился. Сталин дал согласие на заключение договора, а Молотов и Риббентроп подписали его в ночь с 23 на 24 августа 1939 г. в Москве. Решение Сталина и Молотова озна­чало, что они опирались не на глубокий анализ стратегических последст­вий этого шага, а на сиюминутную, тактическую выгоду. А. Н. Яковлев на Втором съезде народных депутатов СССР отметил, что всесторон­ний анализ этой проблемы пока отсутствует, но “все же документы го­ворят, что советская политика строилась тогда чаще на оперативных сообщениях, нежели на глубоких стратегических выкладках”.

Обосновывая неизбежность советско-германского договора о нена­падении, иногда ссылаются на то, что Англия и Франция еще раньше заключили с Германией аналогичные договоры о ненападении: англо­германская декларация была подписана Чемберленом 30 сентября 1938 г., перед его отъездом из Мюнхена, германо-французская—6 декабря того же года. Однако сравнение эти документов неправомерно по ря­ду причин. Во-первых, общая военно-политическая обстановка осени 1939 г. несопоставима с тем же периодом предыдущего года — тогда война не стояли у порога. Во-вторых, в 1938 г. стороны договорились о развитии добрососедских отношений, признали отсутствие каких-либо территориальных споров и установили, что существующая граница между ними является окончательной. Можно ли такую договоренность считать предосудительной и почему она должна была вести к дестаби­лизации обстановки? В-третьих, и это особенно важно, обе эти деклара­ции имели открытый характер и не сопровождались секретными прото­колами, направленными против интересов третьих стран. В-четвертых, это были декларации, отличавшиеся от других договорных документов тем, что представляли собой заявления государств, устанавливающие их взгляды на Определенные проблемы и излагающие общие принципы отношении между этими странами. Такие декларации соответствовали принципам международного права и не могли быть источником между­народной напряженности.

Было ли неизбежным подписание советско-германского договора? В. М. Фалин считает, “что в момент принятия решения — заключать или нет договор о ненападении с Германией (19—20 августа 1939 г.) — у Сталина выбора не существовало. Все шансы на достижение соглаше­ний с Англией и Францией были полностью исчерпаны, что лишало аль­тернативы”. Сторонники этой точки зрения А. С. Орлов и С. А. Тюшкевич так и назвали свою статью: “Пакт 1939 года: альтернативы не бы­ло” 19. Однако на вопрос, был ли советско-германский договор следст­вием сложившейся в то время международной обстановки, вряд ли можно дать положительный ответ. Подписание договора не было неизбеж­ным, ибо альтернатива все-таки существовала. Да, альтернатива была, но отсутствовало желание ею воспользоваться.

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--