Сочинение «Байронический герой» в русской литературе. Сравнительная характеристика Онегина и Печорина

    "Байроническими» называют тех героев, которые напоминают персонажей романтических поэм лорда Байрона, особенно скитальца Чайльд Гарольда. Первым таким героем в русской литературе стал пушкинский Онегин, вторым — лермонтовский Печорин, свою фамилию получивший по образцу пушкинского героя в честь известной северной реки. Однако герой Лермонтова был ориентирован и на реального прототипа, Владимира Сергеевича Печорина, поэта, философа, утопического социалиста, не нашедшего себя в русском обществе и в 1836 г. эмигрировавшего. И Онегин и Печорин, каждый по-своему, разочарованы в жизни, пресыщены нравами высшего света. Они удаляются из столицы, один — в деревню, другой — на Кавказ. Оба оказываются в конечном счете неудачниками в любви. Однако между Онегиным и Печориным имеются весьма существенные различия. Герой Пушкина ближе байроновскому. Неслучайно поэт неоднократно называет Онегина Чайльд Гарольдом, отмечая, что Евгений, как и персонаж поэмы Байрона, «к жизни вовсе охладел», став угрюмым и томным. При этом Онегин все же никому не желает и сознательно не творит зла. Не то что Печорин, куда дальше отстоящий в этом отношении от байроновского героя. Он сознательно делает несчастной Мери, не испытывает никаких угрызений совести, убив на дуэли бывшего друга, Грушницкого. Выдающийся русский философ Лев Шестов сделал следующий вывод из сравнений романов Пушкина и Лермонтов: «Онегин и Печорин — родные братья, близнецы, если угодно, вскормленные грудью одной матери. А что же? Лермонтов спасовал, уничтожился перед своим Печориным. Пушкин восторжествовал над своим Онегиным... Куда ни является Печорин, он всюду, подобно ангелу смерти, вносит горе, несчастие, разрушение. Никто и ничего не в силах противостоять его могучей силе. Лермонтов словно говорит нам: вот все, что есть, что может быть в жизни. Вам не нравится Печорин: он зол, мстителен, беспощаден. А все-таки — он лучший, все-таки все остальное — ничтожность в сравнении с ним... У Пушкина мы, с восторгом, с радостью видим прямо противоположное. И его Онегин сперва является перед нами победителем. Он везде первый, и в гостиных, и в деревне... Следя за перипетиями романа, видя повсюду торжество Онегина, читатель с тревогой спрашивает себя: неужели этот победит? неужели во всей России, во всей русской жизни Пушкин не отыскал ничего и никого, кто мог бы остановить победоносное шествие бездушного героя?.. Но тут является на сцену Татьяна».
    Бросающееся в глаза родство Печорина и Онегина легко объяснить как их принадлежностью к байроническому типу героя, так и их общественным положением. Ведь оба славились своими успехами в петербургском свете. Но Шестов не прав, когда утверждает, что Лермонтов не справился со своей творческой задачей, позволив Печорину торжествовать в современной жизни и не сумев противопоставить ему равного по силе героя. Ведь в предисловии к роману поэт прямо указывал своим критикам: «Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии... Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастию, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж Бог знает!» Лермонтовский Печорин в минуту откровенности с самим собой признает никчемность прожитой жизни: «Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и,, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные... Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений, — лучший цвет жизни. И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как орудье казни, я упадал на голову обреченных жертв, часто без злобы, всегда без сожаления... Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия; я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их нежность, их радости и страданья — и никогда не мог насытиться». Он уже куда пессимистичнее героев Байрона, романтизма в нем почти не осталось, и
    неслучайно роман Лермонтова стал первым собственно реалистическим романом в русской литературе. Здесь непосредственно раскрывается, внутренний мир героя, и картина эта безрадостна. Печорин раскаивается лишь в том, что не достиг в жизни того, к чему будто бы имел призвание, а не в страданиях, причиненных своим жертвам. Он никогда бы не смог ответить так, как ответил Онегин на предельно искреннее письмо Татьяны, никогда бы не написал такого письма, какое написал Евгений своей возлюбленной. Пушкинский герой еще вполне в традициях Байрона ищет в жизни идеал красоты и любви, ему ведомы духовные боренья. Вспомним, как Онегин после того, как Татьяна отвергла его, оказывается «сердцем погружен» в «бурю ощущений». Печорина же никогда не оставляют женщины, наоборот, он их бросает, как сам признается, «всегда без сожаления».
    Почему же лермонтовский герой оставляет у нас гораздо более мрачное ощущение, чем пушкинский? Причина, думается, в том, что писались два романа, по сути, в разные эпохи. Пушкин еще помнил «дней Александровых прекрасное начало» и задумал и во многом написал своего «Онегина» еще во времена декабристов, до воцарения Николая I с его идеалом полицейского государства. Лермонтов творил уже после разгрома декабристского движения, в эпоху наступившей реакции. Его герой жил уже не в конце 1810-х — начале 1820-х годов, как Онегин, а уже в николаевской России, где его способности не могли быть востребованы в принципе. Может быть, поэтому Печорин замкнулся в своем эгоизме и мизантропии. Это — последний байронический герой русской литературы. Романтические черты у него постепенно вырождаются в почти буржуазный эгоизм. Если Онегина от такого перерождения все-таки спасла любовь к Татьяне, то Печорину так и не довелось встретить подобную сильную натуру. Княжна Мери и Бэла способны только на роль жертвы. Романтизм постепенно уходил и из жизни, и из литературы. Готовился отойти в прошлое и байронический тип героя. На смену ему должен был прийти бальзаковский тип молодого циника и приобретателя. Печорин еще лишен одной важной страсти — страсти к наживе. С добавлением же ее подобные ему герои очень легко превращаются в бальзаковских, ибо цинизмом Печорин не уступает Растиньяку.