Cочинение «Анализ Стихотворения А. С. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»»

Это, пожалуй, одно из самых знаменитых стихотворений Пушкина. Содержание его выражено в простой и доступной форме. Но известно, что простота гениальных произведений искусства часто бывает обманчивой. Увлеченные гармоничностью стихотворной речи, энергией ее ритмов, необыденностью всего ее строя, мы незаметно для самих себя приобщаемся к ее поэтическому содержанию. И вместе с тем обнаруживаем, что оно необычайно сложно; мы снова и снова перечитываем или даже заучиваем наизусть стихи великих поэтов.

И вот, когда мы перечитываем «Памятник», наше внимание прежде всего задерживается на латинских словах эпиграфа: Я памятник себе воздвиг». Во времена Пушкина среди образованных людей это латинское словосочетание было хорошо известно, как ходовая поговорка, потому что им начинается самый, может быть, знаменитый из всех изучавшихся тогда латинских текстов — ода Горация «Памятник». Вероятно, по этой причине Пушкин не называл его имени. Пушкин напомнил читателю древнее сочинение прежде всего потому, что в нем провозглашена мысль о величии подвига

поэта:

* Создал памятник я, меди нетленнее,
* Пирамидных высот, царственных, выше он

В наше время мысль о том, что наиболее совершенные произведения поэзии переживают время своего создания и что в духовной жизни человечества поэзия имеет неизмеримо большее значение, чем подвиги царей и завоевателей, кажется само собой разумеющейся. При Пушкине было не так. Правящая Россия ценила человеческое достоинство и гражданские заслуги по табели о рангах, а в ней ее создатель— Петр I — чин поэта не предусмотрел. Отношение к Пушкину эта Россия выразила устами министра просвещения С. С. Уварова. Когда он узнал, что в «Литературных прибавлениях» к газете «Русский инвалид» было напечатано краткое извещение о гибели Пушкина, начинавшееся словами: «Солнце нашей поэзии закатилось!», то приказал вызвать редактора газеты в цензурный комитет и сделать ему строгое внушение. «К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе… «Солнце поэзии!!» — помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался… в середине своего великого поприща!» Какое это такое поприще?.. Разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж?! Писать стишки не значит еще… проходить великое поприще!»

Свой «Памятник» Пушкин, по-видимому, намеревался опубликовать, и ссылка на Горация в предстоящих цензурных хлопотах могла стать важным доводом. Классическая древность тогда была государственно одобряемой и почитаемой: в основе главных положений официально признанной классицистской эстетики лежала мысль о непререкаемом авторитете античного искусства; даже некоторые государственные установления прямо связывались с традициями Римской империи. Достаточно вспомнить хотя бы то, что титулование русских царей (император, августейшая особа и т. п.) было заимствовано из терминологии императорского Рима, сложившейся как раз в эпоху Горация, которому покровительствовал сам император Август. Не трудно понять, почему в России этот римский поэт был чем-то вроде государственно учрежденной поэтической инстанции. И если русский поэт «прибегал» под защиту Горация, то цензура не могла с этим не считаться. Потому-то и Державин свой «Памятник» начал (первые семь стихов) весьма точным переводом соответствующих строк «Памятника» Горация. Пушкин, разумеется, знал это популярнейшее произведение Державина. И он хотел, чтобы его «Памятник» напомнил читателям «Памятник» Державина. Напомнил и возбудил желание сравнить. Ведь не случайны же эти совпадения:

* в «Памятнике» Державина: «От тлена убежав…»;
* в «Памятнике» Пушкина: «…и тленья убежит…»;
* у Державина: «Слух пройдет обо мне…»;
* у Пушкина: «Слух обо мне пройдет…» (в черновике это полустишие было написано в точности «по Державину»: «Слух пройдет обо мне…»);
* у Державина: «Всяк будет помнить то в народах неие-четных…»;
* у Пушкина: «И назовет меня всяк сущий в ней язык…»; (здесь слово «язык» имеет утраченное в наше время значение— народ).

Державин в конце XVIII века и в первые десятилетия XIX века был государственно признанным классиком, певцом Фелицы (то есть Екатерины II) и «екатерининских орлов», поэтом российской самодержавной государственности. С точки зрения правящих верхов, его литературный авторитет был неколебим; Пушкин не мог не знать, что почтительная ориентация на художественные идеи Державина, на его стиль была в глазах властей и прежде всего цензуры верным признаком благонамеренности.