Сочинение "Евгений Онегин" - роман в стихах. Автор в системе художественных образов романа.

    "Евгений Онегин", пожалуй, самое трудное для понимания произве¬дение русской литературы. Про него не скажешь словами Твардовского: "Вот стихи, а все понятно, все на русском языке". Язык этого романа (в широком смысле, не только лингвистическом) очень труден для совре¬менного читателя. Не понимали этот язык и современники поэта. Однако они верно уловили, что художественный нерв "Евгения Онегина", средото¬чие творческих задач, поставленных Пушкиным перед собою, связаны с формой повествования или формой авторского присутствия в тексте.
    Поначалу, после выхода отдельного издания первой главы, совре¬менники решили, что Пушкин подражает байроновскому "Дон Жуану". Действительно, повествователь "Евгения Онегина" перескакивает с пред¬мета на предмет, говорит много необязательного ("светская болтовня"), и все это обильно приправлено шутками и иронией, так что понять мысль автора невозможно, да и облик автора получается каким-то несерьезным. В конце 1-й главы Пушкин пишет: "Перечитал все это строго: /Противоречий очень много, /Но их исправить не хочу". Признание принципиальное, ибо здесь сам автор обозначил ведущий принцип построения текста своего ро¬мана в стихах. Этот принцип - противоречие. Например, 5-я строфа 1-й гла¬вы весьма критически оценивает уровень образованности Онегина, но за¬тем идет перечисление "всего, что знал еще Евгений", и в 8-й строфе дела¬ется вывод, что знал он не так уж и мало. Но главное противоречие всего романа и особенно 1-й, ключевой главы - соотношение личности Онегина и личности этого самого Я, от лица которого ведется все повествование. Строфы XV - 1 позволяют заключить, что Онегин и Я, кек говорит народ, два сапога пара, близкие по духу, романтически настроенные друзья. Но строфа V решительно объявляет, что "Всегда я рад заметить разность /Между Онегиным и мной... Как будто нам уж не возможно писать поэмы о другом, /Как только о себе самом".
    Откуда берутся эти противоречия и почему автор их "терпит"? Дело в том, что на протяжении текста романа значение местоимений 1-го лица (я, мне, мой и т.п.) все время меняется. В одних случаях они обозначают автора-поэта, пишущего роман об Онегине и др. персонажах. (Вспомните все многочисленные рассуждения о литературе, ее истории, теории и прак¬тике сочинительства.) В других случаях Я обозначает реального человека, который параллельно писанию романа об Онегине живет своей, "биогра¬фической" жизнью Пушкина, которая теперь нам хорошо известна, да и многим первым читателям была знакома. Таковы, например, три предпо¬следние строфы 1-й главы. И наконец, в ряде эпизодов первой главы Я обозначает некоего вымышленного персонажа, безымянного знакомого Оне¬гина по петербургскому свету.
    В результате получился очень сложный текст, совмещающий в себе все три мира, причем переходы из одного мира в другой происходят мгно¬венно, в пределах двух соседних строчек, без всякого предуведомления со стороны "автора". Вот 2-я строфа - первая "авторская" (в 1-м - внутренний монолог Онегина). "Друзья Людмилы и Руслана! С героем моего рома¬на..." - здесь Я-поэт представляет героя своего нового творения. "Онегин, добрый мой приятель, /Родился на брегах..." - перед нами Я - вымышленный безымянный персонаж, человек онегинского круга (вряд ли Пушкин стал бы смешивать свою реальность поэта и человека с вымышленной, ил¬люзорной "реальностью" романных персонажей). "Или блистали, мой чи¬татель..." - опять Я-поэт, имеющий читателя. "Там некогда гулял и я: /Но вреден север для меня" - с пушкинским примечанием, глухо намекающим, что реальный "биографический" человек сейчас находится в южной ссылке.
    В результате такого построения романный текст все время меняется, объекты описания то и дело оборачиваются разными сторонами, описыва¬ются с разных точек зрения. Текст "Евгения Онегина" заключает в себе целых три художественных мира, лежащих рядом, часто переходящих один в другой самым незаметным образом и тем ее менее нигде не смешиваю¬щихся, не путающихся друг с другом.