Сочинение «Государь распровеликий» в восприятии поэтов послеоктябрьского периода

    В молодости Марина Цветаева не скрывала своей неприязни к Петру Великому. Она очень любила Москву и не могла простить того, кто лишил этот город венца столицы. Москва для Цветаевой была символом старой, патриархальной Руси, которой противостояла грубая сила царского каприза. Старая Русь была для Цветаевой как бы даром Божьим, и ее разрушение поэтесса воспринимала как богоборческий бунт земной власти, бессильной, однако, утвердить свое превосходство в высшем смысле: “Но выше вас, цари, колокола”.
    Петр в изображении Цветаевой претендует на власть не только над частью материального мира, но и над иными мирами, что превращает его в слугу дьявола (недаром же многие религиозные люди воспринимали его как Антихриста). Эту мысль Цветаева выражает в стихотворении “Петру” из цикла “Лебединый стан”.

    ...Нет, Государь Распровеликий,
    Распорядитель снов,
    Не на своих сынов работал, —
    Бесам на торжество!..

    Построив на крови свою сатанинскую империю и ее новую столицу, Петр как бы заранее обрекает все это на гибель:

    Родоначальник — ты — развалин.
    Твоею же рукой провален
    Твой баснословный град...

    Нормальная жизнь в таком царстве невозможна. Стихотворение Цветаевой перекликается и с “Ужо тебе!” героя “Медного всадника”, и со стихотворением Якова Полонского “Миазм”, где рассказывается страшная история о том, как в петербургский дом является призрак одного из тех, на чьих костях был построен город. Болотными испарениями привидение губит невинного ребенка. Судьба этого ребенка, как и трагедия пушкинского Евгения, говорит о том, что пролитая кровь рано или поздно напомнит о себе тем, кто живет на земле, ее впитавшей. И петровская империя взорвалась, расплескивая кровь, которая была в ее фундаменте.
    Тема Петра и его эпохи звучит у многих поэтов — современников революции. Так, Сергей Есенин в “Песне о великом походе” поставил в ряды Красной Армии призраки мужиков, погибших при строительстве Петербурга. Осип Мандельштам воспринял падение Керенского как конец европейского пути России, связанного с именем Петра:

    ...Как будто слышу я в октябрьский тусклый день:
    “Вязать его, щенка Петрова!”

    А для Цветаевой революция — прямой результат деятельности ненавистного императора. Она винит его не только в крови, пролитой в его царствование, но и в той крови, которая пролилась двести лет спустя:

    Державного однофамильца
    Кровь на тебе, бунтарь.

    И стихотворение завершается призывом покончить с этим двухсотлетним ужасом:

    Но нет! Конец твоим затеям.
    У брата есть сестра!
     На Интернацьенал — за терем!
     За Софью — на Петра!

    Сила Бога противостоит дьяволу, старая Русь сопротивляется обрушившемуся на нее валу зла. Олицетворением этого сопротивления для Цветаевой является не только царевна Софья, но и боярыня Морозова из “горящих скитов”. В образе этой древнерусской мученицы Москва протестует против грозового вихря, сорвавшего с нее “княжеский” венец. В стихотворении “Москве” Петр выступает как открытый внешний враг — в одном ряду с Самозванцем и Бонапартом:

    Как Петр-Царь, презрев закон сыновий,
     Позарился на голову твою —
    Боярыней Морозовой на дровнях
    Ты отвечала Русскому Царю.

    Но все бесполезно. Старая Русь погибает. Ее главный символ сиротеет:

    Что ты делаешь, голубка? — Плачу.
     Где же спесь твоя, Москва? — Далече.
    Голубочки где твои? — Нет корму.
    Кто унес его? — Да ворон черный.
    Где кресты твои святые? — Сбиты.
    Где сыны твои, Москва? — Убиты.

    Интересное совпадение: в стихотворении возникает образ “черного ворона” — зловещей птицы, превратившейся в автомобиль ВЧК, которая была создана как раз в те дни, когда писались эти стихи (в декабре 1917 года). Для многих поколений “черные вороны” (или, иначе, “черные маруси”) стали одним из самых мрачных символов эпохи. Вспомним “Реквием” Анны Ахматовой:

    Звезды смерти стояли над нами,
    И — безвинная — корчилась
    Русь Под кровавыми сапогами
    И под шинами “черных марусь”.

    Так поэтический образ, созданный Цветаевой, превратился в суровую “прозу жизни”.
    Марина Цветаева, как и другие поэты той эпохи, не сумела внушить современникам, что пролитая кровь обязательно напомнит о себе в будущем. Десятилетиями миллионам россиян вдалбливалось, что во имя “светлого будущего” дозволено все. Сама поэтесса покончила с собой, раздавленная жестоким временем. И, лишь пройдя через все кошмары XX века, люди начали понимать простую истину: зло может породить только зло.