Сочинение Изображение высшего света в романе Л. Н. Толстого «Война и мир»
В романе “Война и мир” Л. Н. Толстой со всей строгостью вершит нравственный суд над высшим светом и бюрократической верхушкой самодержавной России.
Ценность человека, по мнению Л. Н. Толстого, определяется тремя понятиями: простота, доброта и правда. Нравственность, как считает писатель, — это умение почувствовать свое “я” как часть общечеловеческого “мы”. И любимые толстовские герои просты и естественны, добры и сердечны, честны перед людьми и своею совестью. Совсем иначе видит писатель людей, принадлежащих к высшему свету, “завистливому и душному для сердца вольного и пламенных страстей”, как сказал еще М. Ю. Лермонтов.
С первых же страниц романа мы, читатели, попадаем в петербургские гостиные большого света и знакомимся со “сливками” этого общества: вельможами, сановниками, дипломатами, фрейлинами. Толстой срывает покровы внешнего блеска, утонченных манер с этих людей, и перед читателем предстает их духовное убожество, нравственная низость. В их поведении, в их взаимоотношениях нет ни простоты, ни добра, ни правды. Все неестественно, лицемерно в салоне А. II. Шерер. Все живое, будь то мысль и чувство, искренний порыв или злободневная острота, гаснет в бездушной обстановке. Вот почему естественность и открытость в поведении Пьера так напугали Шерер. Здесь привыкли к “приличьем стянутым маскам”, к маскараду.
Князь Василий говорит лениво, как актер слова старой пьесы, сама хозяйка держится с искусственным энтузиазмом. Пьер почувствовал себя мальчиком в игрушечной лавке. Л. Н. Толстой сравнивает вечерний прием у Шерер с прядильной мастерской, в которой “веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели”. Но в этих “мастерских” решаются важные дела, плетутся государственные интриги, решаются личные проблемы, намечаются корыстные планы: подыскиваются места для неустроенных сынков, вроде идиота Ипполита Курагина, намечаются выгодные партии для женитьбы или замужества. В этом свете, как рисует Л. Н. Толстой, “кипит вечная бесчеловечная вражда, борьба за блага бренные”. Вспомним искаженные лица “скорбной” Друбецкой и “благостного” князя Василия, когда они вдвоем вцепились в портфель с завещанием у постели умирающего графа Безухова. А охота на Пьера, ставшего богачом?! Ведь это целая “военная операция”, тщательно продуманная Шерер и князем Василием. Так и не дождавшись объяснения Пьера с Элен, сватовства, князь Василий врывается в комнату с иконой в руках и благословляет молодых — мышеловка захлопнулась. Начинается осада Марьи Болконской, богатой невесты для шалопая Анатолия, и только случай помешал успешно завершить эту операцию. О какой любви может идти речь, когда браки совершаются по откровенному расчету?
С иронией, даже с сарказмом рисует Л. Н. Толстой “объяснение в любви” Бориса Друбецкого и Жюли Карагиной. Жюли знает, что этот блестящий, но нищий красавец не любит ее, но требует за свое богатство объяснения в любви по всей форме. А Борис, произнося нужные слова думает, что всегда можно устроить так, что он жену будет видеть крайне редко.
Все приемы хороши, чтобы добиться “славы, денег и чинов”. Можно вступить в масонскую ложу, делая вид, что тебе близки идеи любви, равенства, братства. А на самом деле такие, как Борис Друбецкой, вступали в это общество с одной целью — завести выгодные знакомства. И Пьер, искренний и доверчивый человек, вскоре увидел, что этих людей интересовали не вопросы истины, блага человечества, а мундиры и кресты, которых они добивались в жизни.
Ложь и фальшь в отношениях между людьми особенно ненавистны Л. Н, Толстому. С какой иронией он рассказывает о князе Василии, когда тот просто обворовывает Пьера, присвоив доходы с его имений и оставив у себя несколько тысяч оброка с рязанского имения. И все это под маской добра и заботы о юноше, которого он не может бросить на произвол судьбы. Лжива и развратна и Элен Курагина, ставшая графиней Безуховой. Она открыто изменяет мужу и цинично заявляет, что не желает иметь от него детей. Что может быть ужаснее этого в женщине? Даже красота и молодость у людей высшего света принимают отталкивающий характер, ибо эта красота не согрета душевным теплом.
Лгут, играя в патриотизм Жюли Карагина, ставшая наконец-то Друбецкой, и ей подобные. Их патриотизм проявился в отказе от французской кухни, французского театра и шутливого установления штрафа за употребление французских слов.
Вспомним, с каким энтузиазмом двуличный князь Василии восхищается, говоря с гордостью пророка: “Что я говорил про Кутузова? Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона”. А ведь когда до придворных дошло известие о том, что Москва оставлена французам, князь Василий непререкаемо говорил, что “нельзя было ожидать ничего другого от слепого развратного старика”.
Толстому особенно ненавистна императорская “игра в войну”: для Александра Первого действительное поле сражения и парад на Царицынском Лугу — это одно и то же (вспомним его спор с Кутузовым перед Аустерлицким сражением). В военной среде, которую Л. Н. Толстой знал хорошо, процветает карьеризм, боязнь личной ответственности за принятое решение. Вот почему так невзлюбили многие офицеры честного и принципиального Андрея Болконского. Даже накануне Бородинского сражения офицеры штаба обеспокоены не столько возможным результатом, сколько заботами о своих будущих наградах. Они внимательно следили за флюгером царской милости.
С суровой беспощадностью Л. Н. Толстой срывал маски с представителей высшего света, обличая антинародную сущность их идеологии — идеологии людского разъединения, эгоизма, тщеславия и презрения к людям.