Сочинение Жизнь Арсеньева - Роман Бунина «Жизнь Арсеньева» запечатлел старую Россию

Бунин "Жизнь Арсеньева" - сочинение "Роман Бунина «Жизнь Арсеньева» запечатлел старую Россию"

В известном смысле бунинский роман (вместе с повестью А. Н. Толстого «Детство Никиты», написанной в эмиграции в 1920—1922 годах) замыкает цикл художественных автобиографий из жизни русского поместного дворянства, включающий в себя такие классические произведения, как «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова, «Детство», «Отрочество», «Юностью Л. Н. Толстого, «Пошехонская старина» М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Но «Жизнь Арсеньева» не просто лирический дневник далеких, безвозвратно отошедших дней. Первые детские впечатления и впечатления отрочества, жизнь в усадьбе и учеба в гимназии, картины русской природы и быт нищающего дворянства служат лишь канвой для философской, религиозной и этической концепции Бунина. Автобиографический материал преображен писателем столь сильно, что книга эта смыкается с рассказами того цикла, в которых художественно осмысляются вечные проблемы — жизнь, любовь, смерть. А если вспомнить, что писался бунинский роман в 20-х и 30-х годах нового века, за гребнем громовых революционных потрясений, станет более понятен полемический и как бы устремленный поверх современности, в завтрашний день смысл многих авторских отступлений и комментариев.

Размышляя о той национальной гордости, какая от века присуща русскому человеку, Бунин вопрошает: «Куда она девалась позже, когда Россия гибла? Как не отстояли мы всего того, что так гордо называли мы русским, в силе и правде чего мы, казалось, были так уверены?» Настойчиво повторяя мысль о «конце» России, «погибшей на наших глазах в такой волшебно краткий срок», он всем художественным строем романа опровергает собственный мрачный вывод. Усадьба, полевое раздолье, старый русский уездный городок (где гимназист Алексей Арсеньев живет «на хлебах» у мещанина Ростовцева), дни великопостной учебы, постоялые дворы, трактиры, цирк, городской сад, напоенный тонким запахом цветов, которые назывались просто «табак», Крым, Харьков, Орел, Полтава, Москва-первопрестольная — из множества миниатюр складывается огромная мозаичная картина России. Любовь к родной стране, преклонение перед ней звучит и в словах отца героя Александра Сергеевича (которому совсем не случайно Бунин дал имя и отчество Пушкина), и в переживаниях сурового Ростовцева, который, слушая стихи Никитина «Под большим шатром голубых небес…», «только сжимал челюсти и бледнел».

А какие пейзажи возникают на страницах «Жизни Арсеньева», как чувствует и откликается писатель на малейшее движение в жизни природы! По Бунину, эта черта тоже национальная: «первобытно подвержен русский человек природным влияниям». Описания природы в романе таковы, что многие отрывки просятся в хрестоматию, пленяют звучностью и благородством языка. Характерно, что природа и человек у Бунина неотделимы: человек растворен в природе. Конец отрочества и начало юности Арсеньева, с первым цветением любви и первым посещением его музой, переданы с помощью развернутой параллели: «Удивителен весенний расцвет дерева. А как он удивителен, если весна дружная, счастливая! Тогда то незримое, что неустанно идет в нем, проявляется, делается зримым особенно чудесно. Взглянув на дерево однажды утром, поражаешься обилию почек, покрывших его за ночь. А еще через некий срок внезапно лопаются почки — и черный узор сучьев сразу осыпают несметные ярко-зеленые мушки. А там надвигается первая туча, гремит первый гром, свергается первый теплый ливень — и опять, еще раз совершается диво: дерево стало уже так темно, так пышно… Нечно подобное произошло и со мной в то время».

«Жизнь Арсеньева» посвящена путешествию души юного героя, необыкновенно свежо и остро воспринимающего мир. Главное в романе — расцвет человеческой личности, расширение ее до тех пределов, пока она не оказывается способной вобрать в себя огромное количество впечатлений. Перед нами исповедь большого художника, воссоздание им с величайшей подробностью той обстановки, где впервые проявились его самые ранние творческие импульсы. У Арсеньева обострена чуткость ко всему — «зрение у меня было такое, что я видел все семь звезд в Плеядах, слухом за версту слышал свист суслика в вечернем поле, пьянел, обоняя запах ландыша или старой книги».

Роман явил стремление автора как можно полнее выразить, самоутвердить себя в слове, передать, как сказал сам Бунин по другому поводу, «что-то необыкновенно простое и в то же время необыкновенно сложное, то глубокое, чудесное, невыразимое, что есть в жизни и во мне самом и о чем никогда не пишут как следует в книгах». Новое в «Жизни Арсеньева» проявляется уже в самом жанре произведения, которое строится как свободный лирико-философский монолог, где нет привычных героев, где даже невозможно выделить сюжет в обычном понимании этого слева. Здесь сказалось давнее желание писателя миновать, преодолеть устоявшиеся каноны, все с той же целью преодоления конца и смерти (в чем опять-таки, быть может, проявилась неосознанная полемика с собственными представлениями о «конце»).

Страстное и глубокое чувство пронизывает последнюю, пятую книгу романа — «Лика». В основу ее легли переживания самого Бунина, его юношеская любовь к В. В. Пащенко. И здесь, среди других его эмигрантских произведений, «Жизнь Арсеньева» как раз выделяется торжеством любви над смертью. В самом начале эмиграции Бунин уже возвращался к воспоминаниям своей юношеской, несчастливой любви. Но каким был тогда его итог?

Время уничтожило все — страсть, любовь, ревность, соперничество. Героям остается пожелать друг другу покойной ночи. Слово «покойной», как стук гвоздя в крышку гроба, завершает рассказ. В «Жизни Арсеньева» этот взгляд опровергается: время бессильно убить подлинное чувство. «Недавно я видел ее во сне — единственный раз за всю свою долгую жизнь без нее. Ей было столько же лет, как тогда, в пору нашей общей жизни и общей молодости, но в лице ее уже была прелесть увядшей красоты. Она была худа, на ней было что-то похожее на траур. Я видел ее смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому никогда» — так заканчивается «Жизнь Арсеньева». Вспоминается фраза из чернового наброска к роману: «Жизнь, может быть, дается нам единственно для состязания со смертью…»

В романе смерть и забвение отступают перед силой любви, перед обостренным чувством — героя и автора — жизни.