Сочинение Лирика Марины Цветаевой

    Марина Цветаева — яркий и значительный поэт первой половины XX века.
    Все в ее личности и поэзии (для нее это нерасторжимое единство) резко выходило из общего круга традиционных представлений, господствовавших литературных вкусов. В этом была и сила, и самобытность ее поэтического слова, а вместе с тем и досадная обреченность жить не в основном потоке своего времени, а где-то рядом с ним, вне самых насущных запросов и требований эпохи. Со страстной убежденностью провозглашенный ею в ранней юности жизненный принцип: быть только самой собой, ни в чем не зависеть ни от времени, ни от среды — обернулся в дальнейшем неразрешимыми противоречиями трагической личной судьбы.
    Характер Марины всегда был трудным и изменчивым. “Ее жизнь была клубком прозрений и ошибок”,— говорил Илья Эренбург, хорошо ее знавший. Поступками Цветаевой с детства и до самой смерти правило воображение, воспитанное на книгах.
    Стихи Цветаева начала писать с шести лет, не только по-русски, но с той же легкостью по-французски и по-немецки. В 1910 году она тайком от семьи выпустила довольно объемный сборник стихов “Вечерний альбом”. Его заметили и одобрили самые взыскательные критики: В. Я. Брюсов, Н. С. Гумилев, М. А. Волошин. Стихи юной Цветаевой подкупали своей талантливостью, своеобразием и непосредственностью, а некоторые из них уже предвещали будущего великого поэта, и в первую очередь безудержная и страстная “Молитва”, написанная в день семнадцатилетия:

    Христос и Бог! Я жажду чуда
     Теперь, сейчас, в начале дня!
    О, дай мне умереть, покуда
     Вся жизнь как книга для меня.

    Нет, она вовсе не хотела умирать в этот момент. Напротив, в стихотворении звучит скрытое обещание жить и творить: “Я жажду всех дорог!” Цветаева вообще жадно любила жизнь и, как свойственно поэту-романтику, предъявляла ей непомерные требования.
    Вслед за “Вечерним альбомом” появились еще два стихотворных сборника Цветаевой: “Волшебный фонарь” (1912) и “Из двух книг” (1913), выпущенных на средства издательства "Оле-Лукойе”, руководил которым друг юности Цветаевой Сергей Эфрон, за которого в 1912 году она вышла замуж. В это время Цветаева — “великолепная и победоносная” — жила очень напряженной духовной жизнью. Цветаева настолько хорошо знала цену себе как поэту, что дерзнула записать в своем дневнике: “В своих стихах я уверена непоколебимо”. “Волшебный фонарь” составили зарисовки семейного быта, портреты близких людей, мамы и сестры, знакомых, пейзажи Москвы и Тарусы. В этой книге впервые прозвучала в полную силу тема любви.
    Многие из своих стихов Цветаева посвящала поэтам-современникам. А. А. Блок в жизни Цветаевой был единственным поэтом, которого она чтила не как собрата по “старинному ремеслу”, а как божество от поэзии, которому поклонялась, называя “вседержителем моей души”. “Коленопреклонением” стали все ее стихи, посвященные Блоку. Уважением и любовью дышит стихотворение “Ахматовой”:

    Мы коронованы тем, что одну с тобой
    Мы землю топчем, что небо над нами — то же!
    И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
    Уже бессмертным на смертное сходит ложе.

    Со временем в поэзию Марины Цветаевой врывается новизна. Душа поэта начинает раскрываться в полной своей гармонии. В стихах поэтессы можно слышать шквальные ветры, ритмы, заклятия, причитания и стоны. Ее поэзия представляет собой антипод всей поэзии Анны Ахматовой. В стихах 1916—1917 годов много пространства, дорог, быстро бегущих туч, осторожных теней, шорохов, криков птиц, закатов, предвещающих неминуемую бурю:

    И тучи оводов вокруг равнодушных кляч,
    И ветром вздутый калужский родной кумач,
     И посвист перепелов, и большое небо,
     И волны колоколов над волнами хлеба...

    Стихи этого периода и написанные позднее вошли в сборники “Версты”, “Версты I”, “Версты II”. Годы революции и гражданской войны явились страшным испытанием для Цветаевой. Но она не была бы большим поэтом, если бы не отозвалась на эти события:

    Если душа родилась крылатой —
    Что ей хоромы — и что ей хаты!
    Что Чингисхан ей и что — Орда!
    Два на миру у меня врага,
    Два близнеца, неразрывно-слитых:
    Голод голодных — и сытость сытых!

    Свою жизнь Цветаева воспринимает как предначертанную книгу судеб. Свой крестный путь она проходит, воплощая его в стихах. Это по плечу лишь великим поэтам:

    Пригвождена к позорному столбу
     Славянской совести старинной.
     С змеею в сердце и с клеймом на лбу.
     Я утверждаю, что — невинна.
    Я утверждаю, что во мне покой
    Причастницы перед причастьем.
     Что не моя вина, что я с рукой
    По площадям стою — за счастьем.

    Особенно трудно складывается жизнь Цветаевой в 20-е годы: разлука с мужем, потеря работы, голод, смерть дочери. По воспоминанию современников, это было настоящее хождение по мукам. Но в противовес этому растут ее стихи. Никогда Цветаева не писала так вдохновенно, напряженно и разнообразно. С 1917 по 1920 год она успела создать больше трехсот стихотворений, большую поэму-сказку, шесть романтических пьес. Цветаева находилась в поразительном расцвете творческих сил. Создается впечатление, что ее поэтическая энергия становилась тем больше, чем непосильнее делалось для нее внешнее, бытовое существование. В этот период обозначились два направления в творчестве поэтессы. Первый — это надуманная, книжно-театральная романтика. Второй — народное, или, как она сама говорила, “русское” направление. Оно обозначилось еще в 1916 году. К стихам этого направления относятся: “И зажег, голубчик, спичку...”, “Простите меня, мои горы!..”, цикл стихов о Степане Разине. И в этот же самый период в лирике Цветаевой появились стихи о предназначении поэта:

    В черном небе — слова начертаны,
    И ослепли глаза прекрасные...
    И нестрашно нам ложе смертное,
    И несладко нам ложе страстное.
    В поте — пишущий, в поте — пашущий!
    Нам знакомо иное рвение:
    Легкий огнь, над кудрями пляшущий, —
    Дуновение — вдохновения!

    Гений вдохновения — единственный повелитель поэта. И сама она, женщина-поэт, уподобляется птице Феникс, которая поет только в огне.
    Особенной доверительности Цветаева достигает тем, что большинство ее стихотворений написано от первого лица. Это делает ее близкой и понятной, почти родной читателям. И ее жизнелюбие, любовь к России и к русской речи становятся наиболее понятными.
    Октябрьской революции Марина Цветаева не приняла и не поняла, в литературном мире она по-прежнему держалась особняком. В мае 1922 года Цветаева со своей дочерью отправилась за границу к мужу. Жизнь в эмиграции была трудной. Поначалу Цветаеву принимали как свою, охотно печатали и хвалили, но вскоре картина существенно изменилась. Бело эмигрантская среда с ее яростной грызней всевозможных “фракций” и “партий” раскрылась перед поэтессой во всей своей неприглядности. Цветаева все меньше и меньше печаталась, а многие ее произведения годами лежали в столе. Решительно отказавшись от своих былых иллюзий, она ничего не оплакивала и не предавалась воспоминаниям об ушедшем прошлом.
     Вокруг Цветаевой все теснее смыкалась глухая стена одиночества. Ей некому было прочесть свои стихи, некого спросить, не с кем порадоваться. Но и в такой глубокой изоляции она продолжала писать.
    Убежав от революции, именно там, за рубежом, Цветаева впервые обрела трезвый взгляд на социальное неравенство, увидела мир без романтических покровов. Самое ценное в зрелом творчестве Цветаевой — ее неугасимая ненависть к “бархатной сытости” и всякой пошлости. В то же время в Цветаевой все более растет и укрепляется живой интерес к тому, что происходит в России. “Родина не есть условность территории, а принадлежность памяти и крови, — писала она.— Не быть в России, забыть Россию может бояться только тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри — тот теряет ее лишь вместе с жизнью”. Тоска по России сказывается в таких лирических стихотворениях, как “Рассвет на рельсах”, “Лучина”, “Русской ржи от меня поклон”, “О, неподатливый язык...”.
    К 30-м годам Цветаева ясно осознала рубеж, отделивший ее от белой эмиграции. Важное значение для понимания поэзии этого времени имеет цикл “Стихи к сыну”, где она во весь голос говорит о Советском Союзе как о стране совершенно особого склада, неудержимо рвущейся вперед — в будущее, в само мироздание.

    Езжай, мой сын, в свою страну,—
    В край — всем краям наоборот!
    Куда назад идти — вперед...

    Личная драма поэтессы тесно переплелась с трагедией века,. Она увидела звериный оскал фашизма и успела проклясть его. Последнее, что Цветаева написала в эмиграции,— цикл гневных антифашистских стихов о Чехословакии, которую она нежно и преданно любила. Это поистине “плач гнева и любви”, крик живой, но истерзанной души:

    Отказываюсь — быть. В Бедламе нелюдей
    Отказываюсь — жить. С волками площадей
    Отказываюсь — выть. С акулами равнин
     Отказываюсь плыть — Вниз по теченью спин.

    В 1939 году Цветаева вернулась на Родину.
    Возвратясь в Россию, Цветаева продолжала работать в жестоких лишениях и одиночестве. Она пишет прекрасные стихи, замечательные поэмы, стихотворные драмы. Поэзия зрелой Цветаевой монументальна, мужественна и трагична. Она писала и думала только о большом и веником, важном. Искала и прокладывала в поэзии новые пути. Стих ее со временем твердеет, теряет прежнюю летучесть. Цветаева становится, пожалуй, одним из самых сложных поэтов России. Стихи ее нельзя читать между делом. Читатель просто вязнет в богатстве образов, мыслей, напоре страстей и чувств. Поэзия Цветаевой требует встречной работы мысли и сердца:

    Наша совесть — не ваша совесть
    Полно! — Вольно! — о всем забыв.
     Дети, сами пишите повесть
    Дней своих и страстей своих.

    Вскоре грянула война. Превратности эвакуации забросили Цветаеву сначала в Чистополь, а затем в Елабугу. где ее настигло одиночество, о котором она с таким глубоким чувством говорила в своих стихах. Потеряв всякую веру, Цветаева покончила жизнь самоубийством. И прошел еще не один десяток лет, прежде чем сбылось ее юношеское пророчество:

    Разбросанным в пыли по магазинам
    (Где их никто не брал и не берет),
    Моим стихам, как драгоценным винам,
    Настанет свой черед.

    Имя Марины Цветаевой неотделимо от истории отечественной поэзии. Сила ее стихов — не в зрительных образах, а в завораживающем потоке все время меняющихся, гибких, вовлекающих в себя ритмов. То торжественно-приподнятые, то разговорно-бытовые, то песенно-распевные, то задорно-лукавые, иронически-насмешливые, они в своем интонационном богатстве мастерски передают переливы гибкой, выразительной, емкой и меткой русской речи.
    О чем бы ни писала Марина Цветаева — об отвлеченном или глубоко личном,— ее стихи всегда вызваны к жизни реально существующими обстоятельствами, подлинным внутренним велением. Правда чувства и честность слова — вот для нее высший завет искусства.
    В общей истории отечественной поэзии Марина Цветаева всегда будет занимать особое место. Подлинное новаторство ее поэтической речи было естественным воплощением в слове мятущегося, вечно ищущего истины беспокойного духа. Поэт предельной правды чувства, она со всей своей не просто сложившейся судьбой, со всей яркостью и неповторимостью самобытного дарования по праву вошла в русскую поэзию первой половины XX века.