Сочинение Митина любовь - Пересказ по рассказу Бунина «Митина любовь»

Бунин "Митина любовь" - сочинение "Пересказ по рассказу Бунина «Митина любовь»"

В этом рассказе взят случай из жизни, в некотором роде сенсация, которая занимала московское общество накануне мировой войны. Одна из распространенных московских газет поместила разоблачительную статью об интимной жизни директора театральной школы, артиста А., и его ученицах, которых он превратил в своих фавориток. Газета поместила эту статью не столько из чувства гражданского негодования, сколько потому, что этот пикантный материал привлек внимание избранного общества.

Но, по-видимому, эпизод «светской» жизни Москвы только позднее вошел в рассказ о любви юноши, которого в первых вариантах звали Петей, а сам рассказ имел сначала название «Апрель», затем «Дождь». Вероятно, Бунина привлекала та самая тема, о которой Чехов когда-то писал Григоровичу,— тема самоубийства семнадцатилетнего юноши. Но если в рассказе Чехова «Володя» и в написанном за границей рассказе Бунина «Зойка и Валерия» выведены несчастные, жалкие, обиженные судьбой молодые люди, кончающие с собой после горестного, испытанного ими унижения, то в «Митиной любви» мы видим нечто совсем иное.

Митя был вначале безмерно счастлив в своей любви к Кате, любви, которая сочеталась с мучительной ревностью. Разрыв с любимой означал для него конец жизни, и самоубийство избавляло его от невыносимых мук, отчаяния, смертельной тоски.

В рукописях Бунина сохранился первоначальный вариант рассказа, под названием «Дождь», помеченный 7 июня 1924 года. Но закончен был рассказ «Митина любовь» 14 августа того же года. Эти два с небольшим месяца рассказ «Дождь» — четыре страницы рукописи — превратился в «Митину любовь» — сорок пять страниц печатного текста, один из лучших, вдохновенно написанных рассказов писателя.

Для того чтобы ясно представить себе творческий труд писателя, приведем почти полностью никогда не публиковавшийся первоначальный вариант под названием «Дождь». «Дождь шел вторую неделю, почти без перерыва. В этот день он то и дело припускал особенно сильно, и погода была особенно мрачна. И весь день Петя скитался в саду и весь день плакал. Горничная искала его, кричала на дворе, в главной аллее, звала обедать, потом чай пить — он не откликался.

Было холодно, пронзительно сыро, темно от туч, на их черноте майская густая зелень мокрого сада выделялась особенно густо, свежо и ярко. Но Петя ни на что не обращал внимания, от слез даже ничего не видел.

Он так вытянулся и похудел, что на него все дивились. Теперь, весь облитый, длинный, без единой кровинки в лице, с заплаканными безумными глазами,— а их когда-то шутя называли византийскими,— он был страшен.

Он курил папиросу за папиросой, шагал по грязным дорожкам и по высокой мокрой траве самой дальней части сада, сидел на разбухших, почерневших от дождя скамейках, лежал на сырой соломе в шалаше на разлучье. Он был в белом теперь сером, насквозь промокшем картузе, в гимназической тужурке и высоких охотничьих сапогах. От холода и сырости огромные руки его посинели, губы стали лиловыми, бледное, обтянутое лицо приобрело фиолетовый оттенок. Он лежал навзничь, положив нога на ногу, а руки под голову, дико и тупо уставившись в соломенную крышу. Потом скулы его стискивались, губы и брови начинали прыгать… Он, порывшись, поднимался и вытаскивал из кармана брюк уже сто раз прочитанное, испачканное и измятое письмо, полученное им вчера, после целых трех недель сумасшедшего ожидания, и опять жадно пожирал его строки:

«Милый Петя, не поминайте лихом, забудьте, забудьте все, что было! Я дурная, гадкая, испорченная, я недостойна вас, но я безумно люблю жизнь и искусство! Я решилась, жребий брошен! Вы чуткий, вы умный, вы поймете меня… Умоляю, не пиши мне ничего. Письмо легко может попасть в его руки…»

Дойдя до этого места, Петя комкал письмо, падал набок и, уткнувшись лицом в мокрую и прелую солому, бешено стискивал зубы, захлебывался от рыданий. Это нечаянное «ты», которое как будто опять восстанавливало их прежнюю близость и наполняло сердце нестерпимой нежностью…» От отчаяния, от сознания своего бессилия, безнадежности юноша доходит до галлюцинаций. С необыкновенной реальностью перед ним возникают видения, какая-то комната, его любимая сидит у зеркала, он видит ее припудренное лицо, обнаженные плечи, она заплетает косу…

«Дверь распахнулась, и бодро вошел господин в смокинге, с бескровным бритым лицом, с короткими черными вьющимися волосами. Она доплела косу, робко смотрела на него, потом швырнула косу за плечо, подняв голые руки. Он снисходительно обнял ее за талию — и она быстро охватила его шею…»

То, что с такой отчетливостью видел в своем воображении юноша, исчезло:

«Петя очнулся весь в поту, с бьющимся сердцем, с потрясающе ясным сознанием [понял], что он погиб». Он возвращается в дом: «В комнате была тьма, за окнами шумело и плескалось, и этот шум и плеск был физически ужасен… Из дальних комнат слышны были голоса и смех. И они были до ужаса страшны и противоестественны своей грубостью жизни, ее весельем, ее беспощадностью. Не думая, что он делает, не сознавая, что из всего эт°го выйдет, страстно желая только одного — хоть на минуту избавиться от своего ужаса и боли, Петя скинул ноги с дивана, дрожащей рукой нашарил и отодвинул ящик ночного столика, поймал холодный тяжелый револьвер и, глубоко и радостно вздохнув, глубоко сунул дуло в рот и с силой нажал гашетку».

Так началась работа над произведением, которое потом, спустя почти три месяца, получило название «Митина любовь». Из первоначального варианта сохранилось почти все — эта последняя глава рассказа, дождливый день, и гибель юноши. Все остальные славы, которые подводят к трагической развязке, были дописаны, и рукопись с четырех

страниц увеличилась в черновике до ста восьмидесяти шести страниц.

Появилась Катя с ее свежестью, молодостью, женственностью и детскостью, Аленка — дочь лесника, барский угодник и сводник староста, из гимназиста главный герой рассказа стал студентом Митей, и, наконец, появилось поразительное описание пробуждения природы, весны, неразрывно связанное с мучительной и безнадеяшой любовью юноши.

Даже второстепенные образы врезываются в память — самодовольный актер, говоривший всем своим ученицам «ты», о котором знали, что он развращал учениц театральной школы, каждое лето увозил какую-нибудь из них на Кавказ, в Финляндию. Для него Катя была случайным эпизодом его бесстыдной и развратной жизни.

Для Мити Катя была вся его жизнь и все будущее. Чистой и правдивой душой он не мог принять театральную школу, где Катя читала на экзамене «с той пошлой певучестью, фальшью и глупостью в каждом звуке, которые считались высшим искусством чтения в той ненавистной Мите среде, в которой уже всеми помыслами жила Катя…»

Но была же счастливая пора Митиной любви — морозный декабрь в Москве, «день за днем украшавший Москву густым инеем и мутно-красным шаром низкого солнца». Потом весна в деревне — подвенечная белизна яблонь, груш, черемух… И всюду в мечтах с

Митей была Катя, и стихи старых поэтов в старых журналах говорили ему о том, чем была полна его душа,— о любви…