Сочинение «МНЕ ВИДЕТЬ НЕ ДАНО, БЫТЬ МОЖЕТ...»
"«МНЕ ВИДЕТЬ НЕ ДАНО, БЫТЬ МОЖЕТ...»"
Брюсов - все сочинения
Чеканный, сжатый, твердый, словно кованый стих, скульптурно выпуклая четкость образов, краткая, стремящая¬ся к афоризму фраза — это все несомненно бросается в глаза читателю, даже впервые взявшему в руки книгу Брюсова.
Величав и торжествен строй его поэзии. У Брюсова как будто трубный голос, медное звучание. Недаром его называли поэтом «бронзы и мрамора».
В стихах Брюсов художник. Он обожает меру, число, чер¬теж. В этой расчерченной вымеренной архитектонике, где словно действуют резец и молот, — сила Брюсова. У него своя, чуть громоздкая поступь, свой, резко обозначенный лик. Упо¬добляя себя пахарю, он не без вызова писал:
Вперед, мечта, мой верный вол!
Неволей, если не охотой!
Я близ тебя, мой кнут тяжел,
Я сам тружусь, а ты работай!
Выступив в литературе в конце прошлого века, Брюсов быстро занял достойное место среди поэтов-символистов. Более того, он стал их теоретиком и лидером. Однако, в отличие от собратьев по цеху, чей взгляд на поэзию у поэта носил мисти¬ческий оттенок, поэтическое мышление Брюсова в основе своей носило конкретный, реалистический характер. Все это вместе с рационализмом и даже некоторым холодом составляет непо¬вторимый стиль его поэзии. Отстраненный, отягощенный псев¬донаучными выкладками и гипотезами. Иногда в настоящее время это выглядит наивным и забавным, иногда убеждает и потрясает своей глубиной:
Быть может, эти электроны
Миры, где сто материков,
венцы, паденья, царства, троны
и память сорока веков.
Еще, быть может, каждый атом
Вселенная, где сто планет.
Там все, что здесь в объеме сжатом,
и даже то, чего здесь нет.
Конечно же читать Брюсова сегодня, пережив эпоху Ман¬дельштама, Бродского, Пастернака, откровенно говоря, скуч¬новато. Кажется, все при нем: и талант, и способность сочи¬нять, и глубокомысленная поза мудреца и философа, и роковой профиль. Однако недаром Валерии Брюсове нельзя произнести, не зная его возраста. Если ему не более 14 лет, то из него может выйти порядочный стихотворец, а может и ничего не выйти. Если же человек взрослый, то, конечно, всякие литературные надежды неуместны».
Оставив этот пассаж на совести Соловьева, хочется все же заметить, что рассудочная поэзия Брюсова не цепляет душу. Да, конечно, его стихи читаются. И при известном прилежании можно за час, скуля и позевывая, одолеть его книжку, погру¬зиться в мир его рифм, удивиться всем этим «лаврам — ихтио-заврам», «гам — пополам», «булки — переулки», «знамя — пламя» и «трон — Ассаргадон». Потом, закрыв сборник, по¬нять, что, несмотря на чеканность, сжатость и твердость ко¬ваного стиха, по сути своей брюсовская поэзия — это антипо¬эзия. Ее голос доходит до нас из некоего параллельного мира. Она существует вне образов. Она за пределами естественного и легкого дыхания. Все в ней придумано, все искусственно и поэтому — безрадостно.
Однако не бывает книг бесполезных. Даже самая дрянная достойна прочтения. А книги Брюсова далеко не самые плохие. В них множество мелких, отдельных удач — строчек, слов, иногда отдельных четверостиший:
Нас немного осталось от грозного племени
Многомощных воителей, плывших под Трою,
И о славном, о страшном, о призрачном времени
Вспоминать в наши дни как-то странно герою.
Или вот еще, совсем торжественное и пафосное, но с божьей искрой:
Я — вождь земных царей и царь, Ассаргадон.
Владыки и вожди, вам говорю я: горе!
Едва я принял власть, на нас восстал Сидон.
Сидон я ниспроверг и камни бросил в море.
Такие стихи выпирают, словно скалы в безбрежном океане уныния.