Сочинение Образ поэта-пророка в лирике А.С.Пушкина и М.Ю. Лермонтова.

    Александр Сергеевич Пушкин и Михаил Юрьевич Лермонтов… Два великих поэта Золотого века русской литературы. Такие разные и, в то же время, схожие в своем желании словом служить Отчизне. Именно в тех стихотворениях, где поэты рассуждают о назначении поэзии, появляется образ поэта-пророка. У Пушкина в этом плане можно выделить стихотворения «Пророк», «Арион», частично «Эхо». У Лермонтова же – «Поэт», «Пророк», «Есть речи…».

    Важно отметить, что у обоих поэтов есть программное стихотворение с одинаковым названием – «Пророк». Здесь наиболее ярко выделяется образ поэта. В чем сходство и в чем различие этих стихотворений? Типичен ли образ пророка в лирике знаменитых поэтов?

    Обратимся к стихотворению А.С. Пушкина. Оно было написано в 1826 году, после расправы с декабристами. Именно в это время гневная и горькая книга пророка Исайи (часть Библии) оказывается близка поэту. Видя «народ грешный, народ, обремененный беззакониями», пророк приходит в отчаяние: «Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство?» Далее Исайя рассказывает, что к нему явился Серафим (ангел высшего чина), который касается «уст» его и «очищает от грехов». Голос Господа посылает его на землю раскрывать истину людям, ибо "огрубело сердце народа сего", «доколе земля эта совсем не опустеет».

    Библейская легенда лишь в общем своем значении отражена в стихотворении. пушкинский герой НЕ осквернен язвами нечистого общества, а угнетен ими. Пробуждение его, превращение в пророка подготовлено состоянием героя: «Духовной жаждою томим». В библейской легенде акцент сделан на картине нравственного падения народа, глухого к добру. У Пушкина же большое внимание уделено непосредственно пророку. Его преображение развернуто в сюжете, внимание сосредоточено на том, как человек становится пророком. После преображения пушкинский пророк лежит в пустыне, «как труп».

    Идея библейской легенды – наказание народа, отступившего от добра. У Пушкина - другая идея. В чем же смысл образа поэта-пророка у Пушкина, опирающегося на библейскую легенду, но и отступающего от нее?

    Стихотворение начинается с чуда оживления одинокого и усталого путника. «Пустыня мрачная» озаряется явлением Серафима, который в действиях своих энергичен и стремителен. Путник же не только бессилен – его путь бесцелен. Шестикрылый Серафим является «на перепутьи» как спасение от незнанья дальнейшего пути. Действия Серафима поначалу осторожны, бережны:

    Перстами легкими, как сон

    Моих зениц коснулся он…

    …Моих ушей коснулся он…

    Но последствия этих «нежных» прикосновений полны драматизма:

    Отверзлись вещие зеницы,

    Как у испуганной орлицы…

    Путник обретает зоркость, уши его «наполнил шум и звон». Так начинается страдание. В человека входит весь мир, как бы разрывая его своей многозвучностью:

    И внял я неба содроганье,

    И горний ангелов полет,

    И гад морских подводный ход,

    И дольней лозы прозябанье.

    Для человека теперь нет тайн – он открыт всему. Это прекрасно, но и тяжело. Освобождение от грешной человеческой природы рождается страданием, доходящим до оцепенения. Человек обретает качества более древнего, чем он, мира: зоркость орлицы, мудрость змеи (то есть многих поколений)… Но этих мучений мало, чтобы стать пророком:

    И он мне грудь рассек мечом

    И сердце трепетное вынул,

    И угль пылающий огнем,

    Во грудь отверстую водвинул.

    Чтобы стать пророком, по мнению Пушкина, нужно отрешиться от трепетности чувств, от сомнений и страха. И так тяжки эти преображения, так непохож путник на себя прежнего, что лежит в пустыне, «как труп». Лежит еще и потому, что качества пророка уже есть, а смысла, цели еще нет. Цель дается волею Всевышнего:

    Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

    Исполнись волею моей,

    И, обходя моря и земли,

    Глаголом жги сердца людей.

    Мы привыкли к метафоричности слова, но если вернуть ему первозданное значение, то миссия пророка прекрасна и тяжка одновременно: словом жечь сердца людей. Очищать мир от скверны невозможно без страданий. Мучительность преображения человека в пророка – та жестокая цена, которой покупается право учить людей. Пушкин любит человеческую натуру, он добр к людям, потому страдание описано так ярко и подробно. Но жестокая сила обстоятельств заставляет поэта быть дерзким и гневным. «Восстань» - побуждение к протесту, к сопротивлению тому, что видит и слышит пророк вокруг себя. Таков образ поэта-пророка у Пушкина. А Лермонтов?

    Для Лермонтова творчество – спасительное освобождение от страдания, приход к гармонии, вере. Поэт словно продолжает эту тему, но и видит образ поэта-пророка в ином, нежели Пушкин, свете. Лермонтовский пророк, гонимый и презираемый толпой, знает счастье:

    И вот в пустыне я живу,

    Как птицы, даром Божьей пищи;

    Завет Предвечного храня,

    Мне тварь покорна там земная,

    И звезды слушают меня,

    Лучами радостно играя.

    Он описывает «последствия» полученного пророческого дара. Сравнивая пушкинского «Пророка» с лермонтовским, наивно было бы видеть в одном поэте лишь жизнеутверждение, а в другом лишь скорбь. Лермонтовский пророк, читающий «в очах людей… страницы злобы и пророка», при всей жестокости толпы, при всем одиночестве, тоже не теряет веры в гармонию как основу мира. Радостный разговор со звездами спасает пророка от отчаяния – природа как бы смягчает удары, наносимые толпой. В этом весь Лермонтов. Читатели в который раз убеждаются в том, насколько помогало поэту творчество сохранить веру в жизнь.

    Как видно, образ поэта-пророка представлен по-разному в лирике Лермонтова и Пушкина, но назначение одно: «Глаголом жечь сердца людей!».