Полевой Н.А. - Вариант 1
Полевой, Николай Алексеевич
— известный писатель, журналист и критик; родился в Иркутске 22-го июня 1796 года. Он происходил из старинного курского купечества; предки его часто надолго оставляли свой родной город и занимались торговыми предприятиями на дальнем востоке. Не раз впоследствии вспоминал Полевой свою «далекую родину, Сибирь, богатую золотом и дремучими лесами», вспоминал вместе с «первыми мечтами юности» и «любимыми играми детства». Это детство, однако, не было благоприятно для развития умственных способностей мальчика, чтобы подготовить в нем будущего известного литератора и знаменитого журналиста.
Отец его, человек высоких нравственных качеств и сильного характера, пылкий, увлекающийся, хотя и был довольно хорошим начетчиком в области исторической и беллетристического литературы XVIII-го века, но, всецело преданный своему коммерческому делу, смотрел с предубеждением на литературные занятия и имел несколько странные понятия об образовании. Мать П., женщина нежная, кроткая, воспитанная в стенах Иркутского девичьего монастыря, под надзором тетки, матери казначеи, с глубоко вкоренившимися религиозными взглядами соединяла страсть к романам; в жизни она вполне подчинялась авторитету мужа, в мечтах любила останавливаться на героях Ричардсона, Жанлис и Дюкре-Дюминиля. Унаследовав от отца сильный характер, а от матери — религиозность и мягкосердечие, Полевой с самого раннего детства стал проявлять и оригинальные черты своей личности: выказывал сильную любознательность и наклонность к авторству. Чуть не шести лет выучившись читать, к десяти Полевой успел ознакомиться со всеми книгами, какие только попадались ему под руку: с «Разговором о всеобщей истории» Боссюэта, путешествиями Ансона и Кука, «Деяниями Петра Великого» Голикова, некоторыми произведениями Сумарокова, Ломоносова, Карамзина, Хераскова, Коцебу и др. Он рано стал писать стихи, издавал рукописные газеты, сочинил драму «Брак царя Алексея Михайловича», трагедию «Бланка Бурбонская», мечтал окончить труд Голикова. Но стремление мальчика учиться не находило себе удовлетворения. С одной стороны, жизнь на далекой окраине, с другой — твердое решение отца приспособить сына к торговым занятиям — служили препятствиями для развития естественных наклонностей последнего. H. A. не попал даже в Петербургское Коммерческое Училище, куда одно время думал определить его отец, знакомый с директором училища — В. С. Подшиваловым. Нередко горевал мальчик, когда отец отнимал его книги, жег его драмы и журналы и бранил за невнимательное ведение конторских дел, присматриваться к которым его заставляли с десятилетнего возраста. Но влечение к просвещению брало верх над страхом наказания: маленький писатель был неисправим и спустя несколько времени «принимался за прежнее».
В 1811 году отправленный отцом с некоторыми препоручениями в Москву, куда вскоре переселилась вся семья Полевых, он прожил почти год один в древней столице. Здесь Н. А. впервые увидел театральные представления, приходил в восхищение от «Павла и Виргинии» и игры Самойловых; здесь накупил и прочел он довольно много книг и по временам «пробирался» в Университет, где слушал лекции Мерзлякова. Страхова, Гейма, Каченовского; здесь было изведено много бумаги и начато немало произведений — опытов еще неумелого, но уже бойкого пера: трагедия «Василько Ростиславич», повесть «Ян Ушмовец», продолжение «Опыта повествования о России» Елагина — все это вызвало гнев приехавшего в Москву отца и было предано сожжению. С этого года жизнь Полевого, в течение десяти-одиннадцати лет, принимает бродячий характер. Неудачные предприятия, которые то начинал, то бросал отец, побуждали сына ездить и на Дон, и в Курск, и в Иркутск; потом — опять в Курск, Москву и, наконец, в Петербург. И чем более преград для самообразования ставило беспрерывное кочевание по России, тем сильнее становилась у него жажда знания.
«Обольстительный мир раскрывался перед ним; воображение его рисовало в будущем картины пленительные». С 1814 г. H. A. начал изучать русский язык по грамматике Соколова; приблизительно тогда же принялся он и за изучение иностранных языков. «Пьяный цирюльник Наполеоновской армии, итальянец, который остался доживать свою жизнь в одной из курских цирюлен, показал ему произношение французских букв; старик, музыкальный учитель, богемец, который учил на фортепиано дочерей хозяина Полевого (коммерсанта Баушева, у которого в в трудное время служил последний конторщиком) и любил после уроков посидеть в конторской комнате и покурить трубку, научил его немецкой азбуке». Впоследствии усвоение иностранных языков пошло успешнее при содействии живших в Иркутске ссыльного поляка Горского и пастора лютеранской церкви Беккера. Подобное образование, конечно, было чуждо какой-либо системы: учиться можно было лишь урывками от обязательных занятий, по вечерам и ночам. Часто просидев целую ночь и загасив свечу только с утренней зарей, шел молодой труженик или в контору хозяина, или занимался отцовскими делами.
В 1817 г. император Александр I-й посетил Курск, и радушная встреча, оказанная ему жителями города, «воспламенила воображение» Полевого. Свои чувства и впечатления он изложил в статье, которая, правда, с большими изменениями, была напечатана С. Н. Глинкой на страницах «Русского Вестника», где в том же году были помещены еще две статьи Полевого, посвященные воспоминанию о взятии Парижа и графу Барклаю-де-Толли, также заезжавшему в Курск. Это были первые напечатанные произведения Полевого; они произвели некоторую сенсацию в Курске, доставили юному автору знакомство с губернатором, а вскоре после этого одно написанное Полевым стихотворение обратило на себя внимание местного епископа Евгения. Полевой, постепенно становившийся известными приобретавший расположение значительных лиц в городе, почувствовал под ногами более твердую почву и, ободренный успехом, еще с большим рвением стал пополнять пробелы своих знаний. Увлеченный статьей Греча, указывавшего на недостаточную разработку русского языка, Н. А. задумал переспрягать все глаголы, выписанные из Геймова словаря, и таким образом составить новую систему русских спряжений; одновременно он пробовал переводить с иностранных языков и писать небольшие статейки, — и эти работы свои посылал к редактору «Вестника Европы», который не отказывал в их помещении (так, напечатана статья о Волосе). В 1820 году Полевому удалось в одну из поездок в Москву лично познакомиться с М. Т. Каченовским. Знаменитый основатель скептической школы числился тогда еще профессором изящных искусств, но уже был автором нескольких исторических статей, в которых, между прочим, выступал против Карамзина и готовился с следующего года занять кафедру истории. Склонный признать баснословным весь древнейший период и заподозрить показания летописи, «Русской Правды» и договоров князей, Каченовский мог развить в своем молодом собеседнике интерес к отечественной истории и указать, что знание греческого языка необходимо для ее разработки. H. A. с увлечением принялся за изучение древних языков, а для усовершенствования в стиле продолжал писать в «Вестнике Европы». Едва ли не в ту же поездку он лично познакомился и с С. Н. Глинкой. В 1821-м году Полевому пришлось посетить Петербург, где он впервые увидел Жуковского, Грибоедова, Греча, Булгарина, и где его «с распростертыми объятиями» встретил питавший слабость к русским самородкам П. П. Свиньин, сейчас же предложивший сотрудничество ему в «Отечественных Записках». Вскоре после этого Российская Академия наградила Полевого серебряной медалью за оконченное, наконец, исследование: «Новый способ спряжений русских глаголов», а в 1824 г. (два года спустя после смерти отца) Н. А. принимает участие в «Северном Архиве» и «Мнемозине» и сближается с князем В. Ф. Одоевским, который, несмотря на свой юный возраст (21 год), был способен заронить в головы своих собеседников искру увлечения Шеллингом. И вот, расширив мало-помалу круг своих литературных знакомств, Полевой, при ближайшем участии и содействии князя П. А. Вяземского, решается прикончить торговые дела отца, сделаться журналистом и издавать «Московский Телеграф» (1825 — 1834).
К русской журналистике первой половины 1820-х годов вполне применимы несколько позже написанные стихи Пушкина:
Один журнал
Исполнен приторных похвал,
Тот брани плоской; все наводят
Зевоту скуки, чуть не сон....
И, действительно, некогда славный «Вестник Европы», видимо, устарел и своей неодобрительной критикой произведений Пушкина выказывал неспособность к усвоению новых понятий об искусстве; в статьях «Сына Отечества» нельзя было найти широких и глубоких взглядов, которые могли бы оказать влияние на читающий класс; «Благонамеренный» Измайлова издавался неаккуратно и небрежно; «Русский Вестник» падал во мнении публики, так как «вызовы Минина, Пожарского и других старожилов летописей ваших утомляли слух» и «дух времени требовал освежения»...
Это освежение сразу почувствовалось по выходе в свет первой книжки «Московского Телеграфа». Организованный по плану одного из лучших французских периодических изданий — «Revue Encyclopedique», журнал Полевого был тесно связан с иностранной прессой. Все наиболее выдающиеся явления из западноевропейской науки, литературы, общественной жизни находили себе отголосок в «Телеграфе». На страницах его впервые были помещены в русском переводе лучшие критические статьи Августа Шлегеля, сотрудников «Le Globe», «Revue Francaise», «Le Catholique» и английских Reviews (этюды Маколея), многие беллетристические произведения А, де Виньи, Бенжамена Констана, П. Мериме, Е. Сю, Бальзака, Шекспира, Байрона, Вальтера Скотта, Шиллера, Гете, Жан-Поля, Гофмана, Тика; также — выдержки из исторических сочинений Баранта, Кине, Геерена, Мишле и др. Таким образом, задавшись целью «передавать читателям не одно русское, но просто все, что изящного, приятного и полезного найдется и в отечественной, и во всех древних и новых литературах», Полевой популяризацией живых и оригинальных идей Запада благотворно влиял на развитие общественного чувства и ума.
Интересуясь иностранным, Полевой, согласно своей задаче, не забывал и отечественного. Почти все члены образовавшегося вокруг него кружка, поддерживавшего его смелое предприятие, были сотрудниками его журнала. А членов было немало: князь П. А. Вяземский, князь В. Ф. Одоевский, В. К. Кюхельбекер, И. И. Козлов, Кс. А. Полевой, М. А. Максимович, В. А. Ушаков; несколько позже — И. А. Крылов, A. Ф. Вельтман, А. А. Марлинский, B. И. Даль, И. П. Сахаров, отец Иакинф (Бичурин) и др. вносили посильную лепту в «Московский Телеграф». Помимо того, князь Вяземский, бывший после Полевого, «главным одушевителем редакции», постарался привлечь еще новых сотрудников — своих приятелей из так называемого «Пушкинского» кружка, державшегося довольно замкнуто. Благодаря его посредничеству, Пушкин присылал Полевому свои лирические пьесы и эпиграммы, Жуковский — «Отрывки писем из Саксонии» и некоторые стихотворения, Боратынский — лирику и сатирические вещи, Батюшков (уже полубольной) — отрывок из «Мессинской невесты», Языков — послания и оды, А. И. Тургенев — «Письма из Дрездена». Это участие лучших литературных талантов справедливо упрочило за «Телеграфом» славу выдающегося органа печати 1820-х и начала 1830-х годов.
Время издания «Телеграфа» было очень счастливо для полного развития разносторонних дарований Полевого, который выступил на литературном поприще не только как журналист, но и как критик, беллетрист и историк. Его внимание привлекала и еще одна отрасль знания, которой он начал очень интересоваться, но в области которой не был способен создать что-либо оригинальное. Это была философия. Человек с пытливым и живым умом, Полевой не был рожден философом. Однако, его чуткость ко всяким новым веяниям и беседы с известным впоследствии статистиком В. П. Андросовым, будущим профессором Дерптского университета М. П. Розбергом и Ив. В. Киреевским способствовали его ознакомлению с распространенной в 20-х годах Шеллинговой системой. Впрочем, усвоение философских идей по источникам было не по сердцу Полевому: питая слабость к французской литературе и науке, он предпочел немецким теориям эклектизм Кузена, развивавшего в своем учении многие положения Шеллинга и Гегеля. Воззрения Кузена не были бесполезны для Полевого: они отразились в рецензии на книгу А. И. Галича «Опыт науки изящного» («Московский Телеграф» 1826) и в статье: «О романах В. Гюго и вообще о новейших романах» («Московский Телеграф» 1832), где говорится о проявлении в жизни природы и человека трех основных идей истины, блага и красоты, о народах, носителях той или иной идеи и т. д., а главным образом дали Полевому возможность выработать более точные, чем были прежде, критические приемы для оценки литературных произведений и выставить в новом свете многие явления русской истории. Приемы, посредством которых Полевой подходил к разрешению разных литературных вопросов, для его эпохи были новостью. Критика начала XIX-го века находилась в таком же состоянии, как и современная ей журналистика. «Она дико поет с чужого голоса», писал Полевой, и был прав. Это была «критика слов и мелочей», подходящая к анализу произведения с правилами и законами, заранее установленными для каждого предмета, в чем, конечно, чувствовалось сильное влияние традиций Лагарпа. И не только критические очерки посредственных писателей, но даже лиц, выдающихся по образованию и таланту, напрель, Мерзлякова и Жуковского, подчинились указанному направлению. Единственной заслугой этих очерков является сравнительный метод, заключающийся в сопоставлении произведений русских с западноевропейскими. Правда, в некоторых статьях, вроде статей Карамзина о Богдановиче и Вяземского — об Озерове и Дмитриеве, можно усмотреть первые опыты критико-биографического этюда, но и здесь критика остается при старом, Мерзляковском приеме сопоставлений без анализа исторических условий, среди которых возникло то или другое поэтическое произведение. Введение исторической точки зрения составляет заслугу Полевого, «заметившего разницу светлой, глубокой критики издателей газеты «Le Globe» или журнала «Revue Francaise» и старых суждений Лагарпа, Мармонтеля». Изучая сочинения г-жи Сталь, Вильмена, С. Бева, Маколея, Полевой понял, что «литература есть выражение общества», что за произведением нужно видеть автора, уроженца известной местности и современника известной эпохи, что необходимо следить не только за внутренним развитием страны, но и за внешними влияниями, которым она подвергается; что, наконец, всякие теории a priori немыслимы и их следует выводить лишь путем апостериорным.
Проникнутый этими идеями, Полевой пытался впервые создать у нас критический этюд, на подобие английского essays, в статье о Державине и отчасти в очерках о Кантемире и Ломоносове, в которых сделана умная и толковая оценка деятельности названных писателей. Этюд о Державине представляет, несомненно, лучшую характеристику жизни и поэзии «Певца Фелицы», чем предшествовавшие ему очерки Мерзлякова, Вяземского, Плетнева, посвященные тому же предмету; он был, при том, снабжен и библиографическими примечаниями, принесшими пользу даже Я. К. Гроту при начале его монументальной работы. В статьях о Жуковском делается недурная характеристика его творчества: отмечается меланхолия, недостаток оригинального, выбор немецких пьес, соответствующих настроению переводчика, космополитизм и отсутствие народности; статьи о «Борисе Годунове» Пушкина и «Торквато Тассо» Кукольника имеют целью выяснить основные черты романтической драмы. При построении драматической теории, Полевой хотел осуществить излюбленную идею, по которой, исходя из наблюдений над отдельными художественными произведениями, можно сделать важные общие выводы.
Преклонявшийся перед Шекспиром и руководимый взглядами театральных рецензентов «Le Globe», «Revue Francaise» и целого ряда критиков с Ав. Шлегелем и В. Гюго во главе, Полевой пытался указать необходимые условия для создания новой, преимущественно исторической драмы, сопоставляя несколько пьес разных авторов, писавших на одну тему. Выбор подходящего сюжета, уразумение поэзии истины в герое, его жизни, веке, современниках, сохранение единства действия, выдержанность характеров, отсутствие пиитической надутости и, при всем том, соблюдение исторической точности, более заключающейся в проникновении идеей эпохи, чем в сохранении деталей — вот требования, предъявляемые к драматургу Полевым, который сам, на первых порах, не подкрепил своей теории подходящими образцами.
Несколько иначе, чем к драме, отнесся Полевой к роману: по поводу его он также высказывал общие теоретические суждения и в подтверждение последних, еще в самом начале 1830-х годов, написал несколько беллетристических произведений. Сюжет первой большой повести П. — исторический. Полевой принадлежал к группе писателей (Марлинский, Загоскин, Лажечников и др.), охваченных интересом к преданиям старины, и, будучи поклонником В. Скотта, не любил его немецких последователей, но высоко ценил французскую школу романистов-историков, из которых особенно хвалил А. де Виньи, «непростого», с его точки зрения, «подражателя В. Скотта, а ученика, едва ли не превзошедшего своего учителя». Влияние «Сен-Марса» резко сказалось как в методе создания, так и в заимствовании положений, типов, деталей «Клятвы при Гробе Господнем» (1832). В предисловии к повести указаны непременные свойства исторического романа: верность источникам, присутствие некоторого произвола в группировке и освещении фактов и нравственное воздействие на читателя. Самая повесть, несмотря на некоторую искусственность и сентиментальность, не лишена умело схваченных черт народного быта, а в создании личности Гудочника, вокруг которого разыгрываются все события, видна попытка нарисовать образ древнерусского паломника-начетчика. С другой стороны, Полевой примыкает к целому ряду писателей, поднимавших в своих произведениях вопрос об искусстве (Жуковский, Пушкин, Одоевский, Кукольник, Гоголь). В повести «Аббадона» (1834), созданной по плану Шиллеровой драмы «Коварство и Любовь», ярко отражены идеи, волновавшие европейских романистов 1820-х годов: интерес к артистической натуре, измененный взгляд на женщину, гуманное отношение к падшему, протестующий возглас против общества, стесняющего развитие искусства и служащего причиной размножения несчастных...
Кроме рассмотренных повестей, в «Телеграфе» и отдельно печатались и другие беллетристические произведения Полевого: «Живописец», «Эмма» и т. п., а несколько позже — «Византийские Легенды» (1841), роман, изображающий жизнь Византии X века.
Беллетристика Полевого, несмотря на некоторые недостатки, имеет то неоспоримое достоинство, что, тесно связанная с умственной жизнью Европы, она знакомила с этой жизнью и русское общество.
Параллельно с беллетристикой, П. занимался и историей. С детства открывшаяся в нем любовь к прошлому нашего отечества, советы Каченовского, появление «Истории Государства Российского» — все побуждало его выступить на новом поприще деятельности. Должно заметить, что знакомство с Каченовским хотя не пропало даром, но и не сделало Полевого сторонником скептической школы. Труды Тьерри, Гизо и Нибура, «выдвигавшие на первый план историю учреждений и на второй план отодвигавшие военную, придворную и дипломатическую историю», вызвали стремление приложить новый философский взгляд к объяснению явлений древнего и нового периода русской жизни и обусловили выход в свет «Истории Русского Народа» (1829), которая своей полемикой против Карамзина наделала много шуму в печати и подвергла автора даже оскорбительным нападкам со стороны поклонников историографа. Выдающиеся ученые позднейшей эпохи разошлись со своими предшественниками в оценке труда Полевого; в последнем видели уже не «сумбур», посвященный Нибуру, а значительный шаг вперед против Карамзина, возражения которому были сделаны весьма остроумно. «Вместо национального самовозвеличения», вместо искания практической пользы в уроках добродетели, Полевой, стремясь философски истолковывать факты, ставил задачами исследователя: «введение национальной истории в ряд других национальных историй» и «представление моментов отдельной национальной истории во взаимной связи»... Наиболее удовлетворительно разрешена вторая задача... Полагая, что до конца XV-го века в России существовало несколько государств, а не одно, Полевой изменяет взгляд на весь древнейший период русской истории и основной идеей, требуемой философской теорией, считает развитие единовластия. Все личное, случайное устраняется Полевым. «Вместо ряда ошибок, поведших к ряду бедствий и исправленных восстановлением на Руси исконного самодержавия», — пишет г. Милюков, — «мы начинаем видеть в нашей истории ряд периодов, необходимо следующих один за другим и неизбежно вытекающих из данного состояния общества и из всемирно-исторических событий». Кроме того, П. высказал своеобразный взгляд на удельный период, который он не считал временем упадка; указал, как из уделов, составлявших «нечто целое», развилась постепенно «самобытная жизнь отдельных частей» вследствие уничижения достоинства великого князя; сосредоточивая затем внимание на междукняжеских отношениях, он проницательно отмечает накопление поводов для усобиц между внуками Ярослава (обделение трех княжеских родов), предвосхищает Соловьевское наблюдение о Тмутаракани — прибежище обделенных князей, доказывает, что с ограничением старшинства Мономаховым родом только «сила и удача решали участь великого княжения», что татарское иго было неизбежно, с одной стороны, и благодетельно для объединения Руси, с другой, что отношения великих князей к татарам изменились и началось эксплуатирование орды в пользу Москвы. В начале же II-го тома он дает художественную и чрезвычайно верную картину внутреннего быта русского общества, в которой он проявил «мастерскую группировку, уменье выбирать факты и еще более замечательное уменье пользоваться аналогией» (К. Н. Бестужев-Рюмин).
Были и ошибки в труде Полевого: история общества, по старому, характеризовалась историей власти; по мере приближения к образованию государства Российского чувствуется все возрастающее сходство со схемой Карамзина, встречается недостаток специальных знаний и ошибочность взгляда, но не надо забывать, что для изображения истории народа не было настоящих средств и долгое время спустя после Полевого, а идея была им угадана верно, и попытка подойти к органическому взгляду на жизнь народа до некоторой степени сближает его с позднейшей историко-юридической школой.
В конце 1833 г. отпечатан был VI и последний том «Истории»; в начале 1834 г. вышел последний номер «Телеграфа», — и блестящая пора обширной и разнообразной деятельности Полевого завершилась.
Еще во время издания «Телеграфа» Полевой положил начало неприязненным к себе отношениям очень многих лиц. Были им недовольны журналисты, так как от успеха нового повременного издания с 1825 г. стали страдать их личные интересы; литераторы были раздражены меткими ударами, наносимыми им в самые больные места; вознегодовал весь Пушкинский кружок за критику на труд Карамзина, и кн. Вяземский отказался от участия в «Телеграфе»; были неприятно поражены записные ученые выходом в свет «Истории Русского Народа»; наконец, враждебно настроилось и Министерство Народного Просвещения с С. С. Уваровым во главе за некоторые «колкие замечания на издания Академии Наук». Преследуемый, кроме того, разными подметными письмами, адресованным на имя лиц, занимавших высокое положение, едва ли справедливо заподозренный в сочувствии к декабристам, Полевой считался писателем, «не пользующимся совершенно доверенностью правительства», терпел разные неудачи при представлении проектов о расширении своего журнального дела, — а критическая статья о драме Кукольника «Рука Всевышнего отечество спасла» дала лишний повод к осуществлению желанной цели, которой добивались враги Полевого — запрещению «Телеграфа», редактор которого был лишен возможности выступать гласно в печати...
С запрещением журнала кончился счастливейший период жизни Полевого; впереди для него наступало время скорбной борьбы за существование, время упадка физических и духовных сил. На этом моменте должен остановиться историк литературы при оценке деятельности Полевого; дальнейшая работа исключительно биографическая. По правдивым словам К. Н. Бестужева-Рюмина, «едва ли справедливо и законно произносить суд над Полевым по сочинениям, писанным в то время, когда он, теснимый обстоятельствами, угнетаемый нуждой и раздражаемый молодым, далеко опередившим его поколением, погибал в медленной агонии».
Оставшийся без дела, запутанный в долговых обязательствах по старым операциям, Полевой с 1835 года сделался негласным редактором «Живописного Обозрения», явившегося с именем издателя Семена. На страницах этого сборника напечатана статья «Памятник Петра Великого», которая заслужила одобрение императора Николая Павловича. Этот знаменательный факт и «неизменное доброжелательство» гр. А. X. Бенкендорфа оживили на время опального писателя: он начал «успокаиваться за будущность», строить широкие планы; решил переселиться в Петербург и принять на себя, по предложению А. Ф. Смирдина, редактирование «Северной Пчелы» и «Сына Отечества» (1837). Для выполнения этого намерения надо было предварительно прикончить московские дела: передать брату Ксенофонту Алексеевичу «Живописное Обозрение» и прекратить сотрудничество в «Московском Наблюдателе» и «Библиотеке для Чтения»... Уезжая из Москвы, Полевой так был уверен в лучшем будущем, что обещал в Петербурге работу незадолго перед тем познакомившемуся с ним Белинскому. Но действительность не оправдала надежд Полевого — петербургская жизнь оказалась хуже московской. Здесь не образовалось около него кружка преданных и просвещенных литераторов; напротив, он был поставлен в необходимость входить в постоянные сношения с Гречем и Булгариным — людьми, с которыми он никогда не мог сойтись, несмотря на совместную работу в одних и тех же органах печати. И только отсутствие денежных средств, опальное положение и большая семья заставляли бывшего непреклонного критика смиряться и протягивать руку людям, с которыми у него не было ничего общего. Хотя обстоятельства и были неблагоприятны, энергия не покидала Полевого: он хотел улучшить содержание «Пчелы», выпускать ее по образцу «Journal des Debats» и прилагал «особенные заботы к тому, чтобы поднять «Сын Отечества». Но все было напрасно... Уже в 1838 г. он отказывается от «Пчелы», не сходясь с Булгариным, а в 1840 г. слагает с себя обязанности редактора «Сына Отечества», который весь лежал на нем и из-за которого у него были неприятности с Гречем и Смирдиным, а позднее с А. В. Никитенком. Дела Смирдина, между тем, пошатнулись, и он не мог выплачивать Полевому нужные суммы в определенные сроки; в силу этого, последнему приходилось, кроме громадных журнальных занятий, брать работу со стороны; составлять по заказу компиляции, редактировать чужие сочинения. Чувствуя, что он разменивается на мелкую монету и что материальное положение его становится все хуже и хуже, Полевой сильно страдал, тем более, что многие из его старых знакомых, видя вынужденное общение его с бывшими литературными врагами и не зная закулисной стороны дела, стали пренебрежительно относиться к нему. Единственной утехой его остался театр, где некоторые его пьесы, вроде «Дедушки русского флота» и «Параши Сибирячки», пользовались большим успехом. Но шумные овации, во время которых Полевой забывал печальную прозу своей жизни, возбуждали подозрения некоторых уважаемых им литераторов, а сентиментально-приподнятый тон пьес, проскальзывавший еще во многих статьях «Телеграфа», объяснялся излишней гибкостью характера автора, его заискиваньем и способностью быстро менять убеждения. Единственная утеха отравлялась; при том же сам Полевой не ценил высоко своих пьес — «этих жалких бессилий против великих образцов». Да и вообще Полевой стал с горечью сознавать, что он «совсем не тот», чем прежде, что он перестал развиваться наравне с лучшими людьми эпохи, ярким доказательством чего, действительно, была критика на произведения Гоголя, в которой выразилось непонимание новых взглядов и направлений. Вечно запутанные дела, смерть сына, сестры, свояченицы, постоянные столкновения с цензурой и целым рядом лиц, старавшихся, пользуясь удобным случаем, эксплуатировать его — подорвали здоровье Полевого: он стал часто прихварывать... Дневник Полевого за это время, по словам его сына, представляет собой «непрерывный вопль» мучимого безысходной нуждой человека и «переполнен молитвенными возгласами и обращениями к Богу». «Терзанье и тоска»... «молился и плакал»— подводил итоги дням Полевой в 1843 г. «Замолчать вовремя — дело великое; мне надлежало замолчать в 1834 году», — писал он брату год спустя... A бедствия все не стихали... Его предприятие с редактированием «Русского Вестника» (1842) окончилось полной неудачей: журнал не окупил бумаги и печати; масса же разных срочных платежей заставляли его забывать все — и, чтобы не оставить семьи на произвол судьбы, вновь сойтись с Булгариным и Сенковским и принять участие в «Пчеле» и «Библиотеке для Чтения». Такое положение было слишком тягостно, — и Полевой сделал последнюю попытку вырваться из него, сняв у А. А. Краевского «Литературную Газету». Газета стала выходить при новой редакции с января 1846 года; полтора месяца спустя хронический недуг, истощавший здоровье Полевого, обострился, — и 22-го февраля его не стало.
Большое семейство его получило пенсию в 1000 р. серебр., а Белинский почтил его память прекрасной статьей, в которой, под свежим впечатлением понесенной утраты, отметил важные заслуги покойного, как выдающегося литературного деятеля.