Сочинение Рецензия на роман А. Н. Рыбакова «Дети Арбата»

    Во многих откликах на “Детей Арбата” один и тот же мотив: как же вовремя вышла эта книга! Считается, что книги все-таки должны выходить по мере их написания.
    Отнюдь не отказавшись от этой мысли, сегодня критики правы. Теперь, когда страсти вокруг рыбаковского романа поулеглись и яростные споры о нем отошли в область хоть и недавней, но все же истории, даже самые активные противники “Детей Арбата” вряд ли станут отрицать, что этой книге было суждено сыграть особую роль в нашем общественном развитии.
    Именно в ходе полемики вокруг “Детей Арбата” шел невиданный прежде процесс объединения и размежевания разных литературных — и не только литературных — сил. Именно в ходе этой полемики обозначились отчетливые контуры грядущих общественных противостояний. И для “левых”, и для “правых” роман является чем-то вроде испытательного полигона: в ходе пробных боев многое уточнялось, укреплялись позиции, неизбежно становилось легче двигаться дальше. Именно после публикации “Детей Арбата” и вызванной ими полемики вовсю развернулся и сделался практически неуправляемым поток “возвращаемой” литературы. И — оглянемся еще раз — после “антисталинских” “Детей Арбата” по-настоящему пошел, раскрутился разговор о нашей сравнительно близкой и чуть более отдаленной истории, дошедший от разоблачения беспримерных злодеяний “отца народов” до анализа глубинных начал большевистского государства и личности его основателя. Разговор, в свете которого потерял недавнюю остроту и сам прогремевший роман Рыбакова. Этот взгляд можно позволить отнюдь не для того, чтобы убедить читателей, открывших для себя “Детей Арбата”, будто бы все это произошло благодаря одному-единственному произведению. Но так уж сложилось, что этому роману выпало оказаться камнем преткновения. Начну с последнего. Нам уже доводилось сравнивать литературу советского периода с айсбергом — на поверхности видна лишь верхушка, все остальное спрятано под водой. В те далекие годы, как бы то ни было, но полностью “распахнуться” было дано далеко не каждому, у каждого ставились свои пределы. Все светские люди мечтали, что пределов в обозримом будущем вообще не будет — такую перспективу с огромным трудом способно было переварить сознание человека. Но даже самые вольнодумные из нас продолжали оставаться советскими людьми, воспитанниками этой системы.
    Словом, в той или иной мере, с теми или иными оговорками наше сознание оставалось “айсбергом”. Такими и пришли к чтению романа “Дети Арбата”.
    Резонанс в печати, какого еще не вызывало ни одно произведение тогдашней литературы. Тому виной служили несколько причин. И первой, главной была фигура Сталина, которой автор отдал первостепенное место. Если вспомнить тот образ человека с трубкой, который еще недавно во множестве копий представал перед нами из книг, — контраст был разительным. Не “строгий, но справедливый” Отец, несущий тяжкое бремя ответственности за подданных своей необъятной державы, — кровавый деспот, паук, плетущий нити заговора против своих вчерашних соратников, хладнокровно подготавливающий убийство Кирова, чтобы развязать террор. Показывая своего героя изнутри, раскрывая отчасти в подробных внутренних монологах его психологию и, главное, философию, Рыбаков обращался к самым серьезным вопросам нашего исторического бытия — вопросам, которые в таком прямом виде еще никогда не вставали со страниц нашей литературы. Сталин, Киров, Ягода, Ежов. Арестованные, допрашиваемые, ссыльные. Коридоры тюрьмы и — коридоры власти. Скрытая от посторонних взоров жизнь НКВД. Подоплека политических процессов. А ведь еще Москва тридцатых годов, где страх и подступающие прозрения мешают с бесшабашным весельем, где не только томятся в тюремных очередях, но и коротают время в “подвальчиках”, прожигают жизнь в ресторанах, от души смеются и от души танцуют, заводят знакомства.
    “Дети Арбата” вышли “достаточно полнокровными — достаточно для того, чтобы выглядеть “живыми людьми”. Прочтение подлинных миссий, неизбежная дань “правилам игры”, которые заставляли писателя даже в самой смелой своей смелости проявить осторожность. Сегодня можно сказать, что это была полемика с кляпом во рту, во всяком случае, начиналась она именно так. Сам роман был поставлен в ложное положение: как в старые добрые времена. В результате “Дети Арбата” были выдернутыми из общего литературного ряда.
    В романе автор учит нас, как достойно сражаться с противником, использующим то обстоятельство, что писатель делает предметом изображения Москву 1934 года, для обвинений его в равнодушии к судьбам российской деревни тридцатого— тридцать третьего годов? С противником, из того факта, что автор рисует героев романа детьми своего времени, живущими в Москве на Арбате, делающим вывод, будто его волнует лишь трагедия “своих” в противоположность трагедии “общенародной”, — вот смысл названия романа Рыбакова “Дети Арбата”. Давал ли автор повод упрекать себя в равнодушии к судьбам российского крестьянства, в том, что за трагедией арбатских детей и коммунистов он не увидел трагедии “народа”? Нет, не давал. Давал ли он повод упрекнуть свой роман в сложности понимания? Был ли он полностью свободен в своих воззрениях на истоки потрясших Россию катаклизмов? А ведь “Дети Арбата” были к тому же произведением незаконченным, может быть, крайне важной, но все-таки частью полотна, задуманного писателем. В самом деле, откуда нам знать, как будет развиваться замысел и к чему в конце концов придет автор и его герои? Даже и сейчас, когда прочитаны еще две книги, продолжившие “Детей Арбата”, мы не имеем права сказать, будто этот замысел нам стопроцентно ясен. В “Детях Арбата” Саша Панкратов говорит философу Всеволоду Сергеевичу: “Ленин тоже не отрицал вечные истины, он сам на них вырос. Его слова об особой классовой нравственности были вызваны требованиями момента, революция — это война, а война жестока. То, что для Ленина было временным, вызванным жестокой необходимостью, Сталин возвел в постоянное, вечное, возвел в догму”. “При всем вашем благородстве, Саша, — отвечает Всеволод Сергеевич, — у вас есть одна слабинка: из осколков своей веры вы пытаетесь испить другой сосуд. Но не получится: осколки соединяются только в своей прежней форме”. Слова слишком значимы, чтобы оказаться в романе случайно. Но теперь не до конца понятен замысел автора....В “Тридцать пятом...” показано, как осколки мировоззрения сами соединились в прежней форме.
    Новый роман не подтвердил догадки критики. Но означает ли это, что догадка в принципе была неверна? Если подумать прежде всего потому, что все мы слишком хорошо знаем, как долго и мучительно избавлялось наше общество от иллюзий, как, даже пройдя через испытания, несопоставимые с Сашиными, люди продолжали держаться пусть не за Сталина, так хоть за Ленина, некоторые герои романа пытаются жить по меркам партии, они не знают весь ужас, который творится буквально у них под носом, а кто не может привыкнуть ко лжи, те погибают, не выдерживая “паутины” Сталина. Так что, рисуя своих героев такими, писатель не погрешил против истины. И, видно, правда Сашиного характера и характера времени заключается как раз в том, что ни на Арбате, ни в тюремной камере, ни даже в сибирской ссылке не дано ему еще было прозреть. Лишь пройдя через мытарства главного героя Саши, человека “минусом” в паспорте, через унижения, связанные с устройством на работу, с ежедневным страхом снова “загреметь” и увлечь за собой других, лишь совершив над собой нравственное насилие и подняв руку за смертную казнь людям, — лишь пройдя через все это, Саша Панкратов начинает догадываться и о своей вине: “То, что происходит сейчас, — неизбежное следствие того, что происходило тогда. Тогда он сам требовал от других победных гимнов, теперь того же требуют от него”.
    В свете двух последующих книг несколько по-иному читаются и “Дети Арбата”. Нет, в замысел автора не входит скорый суд над героями, как не входило и вынесение окончательных исторических приговоров. Кто рассуждает у Рыбакова о Ленине? Сталин, Саша Панкратов, Киров, Будягин. Кого из них можно назвать “рупором идей” писателя? Рыбаков не ушел от вопроса об исторической вине героев и вождей революции в той крови, что пролилась и прольется, — он обошел этот вопрос. Причем обошел вполне в духе “айсберговых” времен, в расчете на понятливого читателя. И кто знает, что пригрезится в последнем, смертном дыму герою Гражданской войны Будягину: может, он, проходя через пытки, как и Саша Панкратов, помнит: “то, что происходит теперь, — неизбежное следствие того, что происходило тогда?” “Наступают черные времена” — кончились “Дети Арбата”. Тридцать седьмой год у Рыбакова — это уже апофеоз страха. Страха. Страха и лжи. Люди отъединяются друг от друга и замолкают, рушатся человеческие контакты.
    Страх делает людей палачами. Так говорит Варя своей правоверной сестре Нине после того, как ту вызывали в райком. Неизмеримая, нескончаемая цепь страха: от Сталина — и вниз, вниз, вниз. Где каждый — звено этого страха. Критики упрекают Рыбакова в длиннотах, в перенасыщенности фактическим материалом, в ослабленности психологических мотивов. Писатель торопился, и его можно понять. Сейчас мы читаем Рыбакова глазами людей, для которых возвращенное прошлое еще не остыло. Но когда это все уляжется и отойдет в область далекой истории, то люди будут более лояльны к подобным романам. Сегодня, когда напечатано чуть ли не все из “потаенной” литературы, кажется, перешагнули порог долгожданной свободы слова, очень велик соблазн противопоставлять одних писателей другим. Каждый писатель — если это честный писатель — вершит дело своей жизни. Скажем, Рыбаков написал “Детей Арбата” в 1987 году, а время взял тридцатые—сороковые годы Москвы. Нам есть за что испытывать благодарность к Анатолию Рыбакову. “Арбатская эпопея” еще не закончена. Так что дай Бог писателю довести свой замысел до конца.