Сочинение Широта эпического изображения жизни в одном из произведений русской литературы XX века. (М.А.Шолохов

    Как могло случиться, что великую книгу о революции, “о белых и красных” — приняли одновременно и “белые”, и “красные”? “Тихий Дон” высоко оценивал атаман П. Краснов, чья ненависть к советской власти привела его к союзу с Гитлером.
    Но роман поддержал и И.Сталин, сказав М.Горькому в адрес руководителей РАППа: “Третью книгу “Тихого Дона” печатать будем!”
    Это решение Сталина было полной неожиданностью для ультралевых радикалов, чье отношение к “Тихому Дону” и его главному герою Григорию Мелехову укладывалось в формулу: “Тихий Дон” — белогвардейский роман, а Григорий Мелехов — отщепенец, враг советской власти; такой роман мог написать только апологет белого казачества.
    Как это ни парадоксально, но ультралевые в этом вопросе, по законам упрощенного, черно-белого мышления, сомкнулись с ультраправыми, которые заявляли: “Тихий Дон” не мог написать коммунист; его мог написать только белый офицер. А с точки зрения рапповцев — подкулачник.
    Надо окунуться в то время, чтобы понять, насколько серьезными были эти обвинения — в условиях, когда разворачивалась политика ликвидации кулачества как класса. Самой высокой духовной ценностью для М.Шолохова было чувство любви к родине и ее народу, имеющему полное право на счастье. Но Шолохов не мог принять тех жестоких путей, которые были навязаны народу в борьбе за его счастье. Он не принимал стремление “выпрыгнуть” из истории, форсировать естественное течение исторического времени по принципу “цель оправдывает средства”.
    “А что еще у нас могло после революции получиться? — говорил он сыну. — Вот, скажем: “Вся власть Советам”. А кого в Советы? Кто конкретно и над кем должен властвовать? Думаешь, кто-то знал ответ? “Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов” — вот и все. Но это, милый мой, на плакатах хорошо. На стенку вешать да на митинги таскать. А ты с этим в хутор приди, к живым людям. Рабочие там, понятно, не водились. Крестьяне? Крестьяне — пожалуйста, сколько хочешь, все крестьяне. Кто .же будет от них депутатом? Если их самих спросить? Да уж, конечно, не дед Щукарь. И не Макар с Разметновым, которые и семьи-то собственной сложить не могут, в собственных куренях порядка не наведут. И в хозяйстве они ни черта не смыслят, потому как и не имели его никогда. Казаки им так и скажут: вы, мол, братцы, двум свиньям жрать не разделите, потому что больше одной у вас сроду и не бывало, какие же вы для нас советчики? А яков лукичей да титков — нельзя. Советы и создавались, чтобы уничтожить их как класс. Вот и оказались самыми подходящими “солдатские”. Кто с оружием в руках завоевал эту власть, тому и властвовать... И вот расселись эти герои революции по руководящим креслам. И в первую же минуту у каждого из них в голове: а что же делать-то? Знаний-то фактически никаких. Только и оставили войны уменье одно — получать приказы да отдавать”.
    Самое примечательное в этих размышлениях Шолохова о прошлом страны — его позиция: он со всей очевидностью был не на стороне Макара Нагульнова и Разметнова и с сочувствием относился к крепким, настоящим хозяевам, которых ликвидировали “как класс”.
    В-этих размышлениях Шолохова коренится и ответ на вопрос, который так занимал и рапповцев, и “антишолоховедов”: почему в “Тихом Доне” менее привлекательны характеры большевиков, чем казаков? Он в своем романе шел от правды жизни. Когда Шолохов создавал характеры того же Подтелкова или Мишки Кошевого и Давыдки, он рисовал их не как неких “идеальных героев”, а как людей, еще только нащупывающих свой новый жизненный путь. На каждом из них лежит своя доля ответственности — большая у Штокмана и Мишки Кошевого, меньшая у Ивана Алексеевича — перед народом за “перегибы”, которые принесли людям столько бед.
    За сложностью отношения Шолохова к этим фигурам — сложность его отношения к революции и гражданской войне, которое изначально не было однозначным.
    Эпопея вмещает в себя целое десятилетие - с 1912 по 1922 год. Мирно и спокойно течет жизнь казачьего хутора Татарский, прерываемая разве что молвой о дерзкой связи замужней солдатки Аксиньи Астаховой с Гришкой Мелеховым. Страстное, всепоглощающее чувство вступает в противоречие с нравственными устоями казачьей старины. То есть уже в начале романа мы видим заявку на самобытные, яркие характеры, сложные и тонкие отношения героев, их непростые судьбы. Именно в Григории и Аксинье наиболее полно и глубоко выразились характерные типические черты казачества, прошедшего долгий и мучительный путь исканий и ошибок, прозрений и потерь.
    Кроме того, история женитьбы Григория Мелехова, безусловно, говорит о том, что в казачьей среде сын должен был безропотно подчиняться отцу, принимать его решение как должное, даже если оно определяло всю его дальнейшую жизнь. Именно это произошло и с Григорием. Пассивно подчинившись воле отца, он вынужден был в дальнейшем расплачиваться да эту ошибку, делая несчастными двух незаурядных, гордых и любящих его женщин. Драматизм личной судьбы Григория Мелехова усугубляется теми потрясениями, которые пришли на мирную донскую землю в 1918 году. Война втягивает в свой кровавый водоворот жителей хутора Татарский, положив начало классовому размежеванию, политической борьбе. Рушится устоявшийся жизненный уклад, распадаются естественные родственные связи, деформируется нравственное чувство. Дружба приносится в жертву абстрактной идее о всеобщем равенстве и братстве, приведя Григория Мелехова и Михаила Кошевого во враждующие станы.
    В послереволюционные двадцатые годы слово казак, само понятие казачество звучали как приговор. Казак — это значит контрреволюционер, враг советской власти, трудового народа. Казачество — это нагайки, разгон демонстраций, оплот контрреволюции.
    Двадцатые годы были временем борьбы не на жизнь, а на смерть между двумя группировками в партии — Троцкого и Сталина. Сторонники Троцкого, особенно в первой половине 20-х годов, были исключительно сильны — в партии, в армии, в идеологии, в культуре. Они насаждали беспощадное отношение к деревне в целом, а к казачеству в особенности.
    Безусловно, что в этих условиях писать в 1925 году роман о казачестве, исполненный любви и боли за его судьбу и явившийся одной из самых высоких трагедий в мире, мог осмелиться только отчаянный человек. Для этого требовались убежденность и бесстрашие, свойственные молодости, но Шолохов наверняка понимал, на что он шел.
    Гражданская война, которая принесла людям столько горя и бед, не кончилась, по мысли писателя, и в 1920 году. После “замирения” “прибрели потом к своим разбитым куреням да порушенным селеньям все, кто уцелел. И победители, и побежденные...” И началась мирная жизнь: “Из ворот в ворота живут, из одного колодца воду пьют, по скольку раз на день глаза друг другу мозолят... каково? Хватает воображения? Тут, по-моему, и самого небогатого хватит, чтобы мороз по коже продрал...” Этот раскол, который принесла война, продолжался долгие годы, питая взаимную ненависть и подозрительность: “Час от часу подозреньице растет; подозрение растет — страх все сильнее; страх подрос, а подозренье, глядь, уже и в уверенность выросло. Остается лишь в “дело” оформить эту подозрительную уверенность, которую тебе нашептала твоя “революционная бдительность”, на собственном страхе да на ненависти замешанная. И пошло-поехало... И так — каждый хутор. Все города и веси”.
    Эта характеристика Шолохова времени революции и гражданской войны на самом исходе его жизни помогает лучше и глубже понять смысл “Тихого Дона”. Горькие слова Шолохова о разломе в жизни народа, определившем его беды и страдания на многие десятилетия, выявляют самую суть этого великого произведения, звавшего народ к национальному единству.