Сочинение Сочинение «Испанская литература в ХІХ веке»
Проложить себе свободный путь в эти трудные времена удалось только одному писателю, имеющему очень много общего с нашим остроумным Скрибом. То был Бретон де-Лос Эррерос, родившийся в 1801 году. Еще юношей он выступил с своими первыми комедиями и начал вводить на сцену новый прелестный репертуар, полный игривости, грации и тонкой наблюдательности, по его произведениям можно шаг за шагом проследить все перипетии нравов испанского общества в этот период брожения и резких переходов.
Гораздо менее посчастливилось другому писателю того же времени, – Хилю-и-Сарате, его трагедии Бланка Бурбонская и Родриго так и не пробились на сцену: благочестивый цензор нашел, что нельзя выставлять перед публикой нецеломудренных монархов (tan aficionados à las muchachas, как он выражался).
Однако, при своем враждебном отношении ко всякого рода новшествам, отец Карильо почему-то был менее строг к переводам французских трагедий, a это уже являлось большим счастьем, особенно, когда испанская сцена разом обогатилась двумя крупными артистическими талантами, — Латорре и Концепцион-Родригес, шедших по следам великаго Майкеза и возвративших трагедии ее утраченный блеск. В продолжение всего этого периода мадридская публика переполняла театральные залы .При каждом представлении Андромахи, Ифигении, Митридата, Марии Стюарт, Детей Эдуарда и проч. Нужно заметить, что все эти пьесы переводились лучшими литературными силами, так как, вследствие гонения на оригинальное творчество, испанские писатели, в том числе Сарате и Бретон – волей-неволей должны были посвящать себя переводам. Таким образом, если y публики были отняты Корнель и Вольтер, то взамен она приобрела Расина, Казимира Делавиня и других, дававших здоровую пищу ее уму и сердцу. К тому же не бесполезно было ознакомиться со многими действительными красотами нашего классического репертуара в то время, когда во Франции народившийся романтизм уже вступал в ожесточенную борьбу с классицизмом. Следя с полным пониманием за этой борьбой, испанская интеллигенция могла сознательно выбрать для себя то или другое направление.
К концу этого периода, именно в 1830 году, драматическому искусству снова пришлось отступить перед наплывом страстного увлечения итальянской оперой. Знаменитая певица Тосси, прибывшая в то время в Мадрид, возбудила такой филармонический энтузиазм, что Талия со всеми ее талантливыми служителями разом была покинута и забыта публикой. Все только и говорили, что o новом оперном Фениксе да o дивных созданиях Россини. Главный impresario Гримальди, – муж актрисы Концепцион Родригес, -сама она, Латорре и другой замечательный актер Капрара тщетно старались противостоять этому неистовому увлечению мадридского общества, они вынуждены были удалиться в Севилью и там выжидать более благоприятных времен. За ними последовал и Бретон де-Лос Эррерос, предварительно написав злую сатиру на мадридское население, полную горьких упреков за его непостоянство и жалкую измену своему национальному театру. В порыве негодования, он не сообразил, что такое увлечение не могло быть продолжительным уже вследствие своей крайней напряженности, что к тому же оно являлось вполне естественным и свидетельствовало лишь об успехе современной цивилизации в развитии эстетического чувства.
Лирическая поэзия также не оставалась без своих горячих адептов. В то время, как Квинтана, в глуши Эстрамадуры, создавал тот стихотворный сборник, что и поныне еще служит необходимой принадлежностью всякой библиотеки, молодые поэты группировались вокруг бывшаго директора коллегии Сан-Матео, закрытой, как мы уже говорили, в 1823 году, в силу изменившихся политических обстоятельств. Вынужденный оставить преподавательскую деятельность в основанной им коллегии, Альберто Листа радушно открыл двери своего дома для тех из учеников, в которых замечал особенное дарование и наклонность к истинному поэтическому вдохновению. Под его руководством и при его участливом содействии Хосе де Эспронседа, Вентура де-ля Вега, Патрицио де-ля Эскозура, еще в школьном возрасте, учредили между собой в 1824 году академию изящной словесности под названием El Mirto. Где они не только обсуждали важнейшие вопросы литературной критики, но и сообщали друг другу свои первые произведения.
Нет сомнения, что искренний энтузиазм этого юного триумвирата благотворно отразился бы на его дальнейшей деятельности, если бы тут не вмешалась слишком прозорливая и не по разуму усердствующая полиция, к несчастию, она усмотрела в основании литературной ассоциации зловредная политические цели, вследствие чего академия El Mirto распалась, и названные нами поэты пошли различными путями. Вентура де-ля Вега, по своим врожденным наклонностям более тяготевший к высшей сфере общества, стал вырабатывать из себя поэта джентльмена, и это удалось ему в таком совершенстве, что вскоре он нашел возможным опоэтизировать даже самого Фердинанда VII, a потом, в 1828 году, он восхвалял уже в красивых, изящных стихах усмирение Каталонии после войны Агравиадосов.
Патрицио де-ля Эскозура не столько мечтал o приобретении литературной славы, сколько o возможности играть в своем отечестве какую ни будь выдающуюся политическую роль, но он не успел, как его собрат Вентура де-ля Вега, заручиться покровительством всесильных людей, a потому, при распадении Нумантины, вынужден был покинуть страну и на некоторое время присоединиться к испанским эмигрантам в Париже. Благодаря своей юности, не внушавшей серьезных опасений правительству, он вскоре получил разрешение вернутся на родину, где, поступив на службу в артиллерийский полк, совсем покинул свою музу ради изучения военного искусства.
Наконец, последний из этого триумвирата и, может быть, единственный, действительно достойный названия поэта, – дон Хосе Эспронседа, подвергся наибольшему гонению, еще не оправившись от недавней болезни, он сначала был вынужден укрыться в монастыре, a потом, когда силы восстановились, бежать заграницу. Преследования полиции, при недостаточности материальных средств, заставляют его вести бродячую жизнь то в Париже, то в Лисабоне, то в Лондоне, перебиваясь изо дня в день, терпя всевозможные лишения, и как резко должно было дисгармонировать это бедственное положение с его красивой, изящной наружностью, отмеченной природным величием, с его блестящим талантом! Подобно Байрону и Альфреду де Мюсcэ, Эспронседа являетея ярким представителем того поколения, в котором антирелигиозный скептицизм не исключал гуманных чувств и самых возвышенных рыцарских идей. Байрон всей душой отдается борьбе за свободу Греции, Эспронседа сражается в Париже на июльских баррикадах 1830 г., вступает волонтером в ряды защитников Польши, рискует жизнью в борьбе против Священного Союза. В то время он был известен только немногим любителям, но хвалебные отзывы Листы вскоре прославили его имя.
Вообще, в литературном таланте есть какое-то заразительное свойство: то самое общество молодых писателей, что до тех пор подавало одни только надежды, вскоре уже могло гордиться появлением в своей среде крупного сатирика – Хосе-Мариано де Дарра, вполне достойного преемника Квеведо. Вентура де-ля Вега первый прозрел в нем задатки блестящей будущности и с горячностью, исключительно свойственной молодости и таланту, создал ему славу даже ранее, чем она была заслужена. Да, счастливая участь выпала молодежи 1830-х годов! Как во Франции, так и в Испании, она была проникнута стремлением к идеалу, горячо увлекалась поэзией и с благоговейным уважевием относилась к таланту. A теперь, не заменились ли все это низменной страстью к чувственным наслаждениям да жаждой приобретения материальных богатств? Из всех литературных деятелей Испании, Эспронседа и Ларра наиболее ярко отражают в себе ее стремление освободиться наконец от пеленок, окрепнуть нравственно, возмужать, но их творчество не принадлежит к данному периоду 1823–1830, — оно только нарождается и следовательно не может влиять на течение общественной жизни, полное развитие его силы еще впереди, и если мы упоминаем теперь об этих писателях, то лишь потому, что считаем необходимым отметить те условия, при которых они появились.
A условия эти были таковы, что гонение, претерпеваемое театром от цензурной строгости, должно казаться милостью сравнительно с тем, что выносила журналистика. Буквально нельзя было написать ни одной строчки политического содержания без особого правительственного разрешения, печать вся находилась во власти клерикалов и служила исключительно интересам церкви.
Мы не говорим o более серьезной, научной литературе, так как Мадрид вообще никогда не отличался наклонностью к глубокому философскому мышлению. Он не любит слишком тяжеловесных или отвлеченных произведений, – вот почему, в то время, как, при энергичном содействии Листы, там растут и развиваются беллетристические таланты, — мыслители и философы все-таки отсутствуют. Можно подумать, что сухой, удушливый, изменчивый климат испанской столицы не благоприятствует правильному развитию мозговых функций.