Сочинение Тема войны в повести К. Воробьева «Это мы, Господи!..»
Предметом своей литературы К. Воробьев сделал личный, исключительно трудный, не укладывающийся в рамки обычных человеческих горестей, жизненный опыт. Этот опыт, помноженный на опыт людей, которые, как и сам Воробьев, жили под тяжестью выпавших на их долю неслыханных испытаний, осмыслил и перевел в русло литературы автор военной прозы.
Над повестью “Это мы, Господи!..” он работал еще на войне. В 1943 году его партизанская группа вынуждена была укрыться в подполье, он сидел на чердаке дома в Шяуляе и, каждую минуту ожидая смертельной встречи с врагом, неистово торопился, чтобы оставить людям свою память о пережитом в фашистских лагерях.
Жизнь на войне заставила по-иному взглянуть на людей, на свое отношение к ним. Не злоба, жестокость и подозрительность, а человечность, доверие, взаимовыручка и, если надо, жертвование собой ради таких же, как ты, — вот в чем основа отношений между людьми. Вот что дает человеку право чувствовать, быть, называть себя человеком.
К этому пришел, это понял и это принял герой Воробьева.
Главный герой повести К. Воробьева “Это мы, Господи!..” — двадцатитрехлетний лейтенант Сергей — проходит все тяжести и испытания войны. Три года тяжких мытарств — из лагеря в лагерь, из плена в плен — таковы молодые годы Сергея. В жестких, суровых, нечеловеческих условиях закаляется молодость героя. Война! Чего же можно ожидать человеческого? Но не до такой же степени: “— Сколько лет?
— Двадцать три.
— Мне с тобой тут не до шуток, понял? Мальчиком прикидываешься? Поздно...
— Мне двадцать три года!
— Брешешь, сволочь!..”
Потерян внешний человеческий облик, но душа...
После “лечебной помощи” капитана Сергей задумывается: “Теперь в нем и впрямь слишком мало чего осталось... Нет, не так! То, что там есть, в самой глубине души, не вырыгнул с блевотиной Сергей. Это самое “то” можно вырвать, но только цепкими когтями смерти. Иным путем нельзя отделить “то” от этого долговязого скелета, обтянутого сухой желтой кожей. Только “то” и помогает переставлять ноги по лагерной грязи, только оно в состоянии превозмогать бешеное чувство злобы, желание вспыхнуть на минуту и испепелить в своем пламени расплывчатое пятно, маячащее перед помутившимися глазами, завернутое в зеленое, чужое... Оно заставляет тело терпеть до израсходования последней кровинки, оно требует беречь его, не замарав и не испаскудив ничем! “Терпи и береги меня!” — приказывает оно. — Мы еще дадим себя почувствовать!..”
Много пришлось пережить главному герою повести и его окружению. Был в плену у немцев, бежал, опять поймали, отвезли в концлагерь.
“Жуткой тишиной полнится барак. Редко кто обращается шепотом к товарищу с просьбой, вопросом. Лексикон обреченных состоял из десяти-двадцати слов. Только потом узнал Сергей, что это была мучительная попытка людей экономить силы. Так же строго расходовались движения. Тридцать медленных шагов в день считалось нормой полезной прогулки.
Обессиленными, ставшими как восковые свечи пальцами пробуют цепляться за жизнь люди. Тяжело переставляя колодки, идут, поддерживая друг друга, два товарища. В руках они держат по пучку травы. Существовала в лагере какая-то, только пленным ведомая, “питательная” трава “березка”. Толкли ее в котелках, пока она пустит сок, потом размеренно жевали....
...В “Долине смерти” создали немцы непревзойденную систему поддержания людей в полумертвом состоянии. Пленных можно было уже не охранять — дальше одного километра от лагеря никто бы не ушел за целый день...”
“Долина смерти” — название говорит само за себя. “Люди в полумертвом состоянии” — это уже не живые, но еще и не мертвые. Это существа, находящиеся на границе жизни и смерти, “живые мертвые”, каждый новый день которых может оказаться последним.
Но не так мечтал умереть Сергей. Не случайно эпиграфом к повести взяты строки из “Слова о полку Игореве”: “Лучше быть убиту от мечей, чем от рук поганых полонену!”
На первых страницах повести, соответственно, и книги “боевой славы”, размышляет герой о смерти: “... он думал о смерти и тогда же понял, что, в сущности, не боится ее, только... только умереть хотелось красиво!” Если смерть, то смерть, достойная человека. И не один раз позже будет размышлять Сергей о конечности бытия. Это не с надрывом и сожалением в голосе и не со слезами на глазах, ведь “хуже смерти ничего не будет!..” Мысли о самоубийстве не дают ему покоя после потери друга, с которым рука об руку пришлось прошагать и испытать немало... (“Разогнаться и об острый угол барака... самому”).
И, когда, казалось бы, уже никуда не убежишь, ничего возможного для спасения собственной жизни нет, Сергей мысленно перелистывает книгу жизни. Просматривая, вспоминая все до мелочей, он понимает и успокаивает себя тем, что жизнь он прожил так, как мог. Да, спотыкался, падал, но поднимался и уверенно шагал вперед.
“Закинув руки за голову, Сергей ходил по камере. Нет, теперь уж ничего, ничего нельзя было сделать... Оставалось последний раз прошагать мысленно свои двадцать три года. Нет, в прошлом все было так, как надо... Иначе он и не мог. Только так, как было и должно быть! И только обрыв этой немноголистной повести нелепый... без подписи, без росчерка...”
Но нет, еще не обрыв. По-прежнему герой верен мысли о совершении побега. Ему это удавалось не один раз и, возможно, собрав последние силы (не волевые — воли, терпения и настойчивости у Сергея было достаточно), герой совершит очередной побег, который станет для него последним.
А пока:
“Бежать, бежать, бежать!” — почти надоедливо, в такт шагам, чеканилось в уме слово. “Бе-ежа-ать!” — хотелось крикнуть на весь лагерь и позвать кого-то в сообщники... Нужен был хороший, надежный друг.
И лип Сергей к разговору кучки пленных, прислушивался к шепоту и стону, ловя в них эхо своего “бежать”...