Сочинение Я люблю Пушкина Цветаевой (цикл М. Цветаевой «Стихи Пушкину»)

    Пушкиным не бейте!
    Ибо бьют вас — им!
    М. Цветаева

    Марину Цветаеву я считаю принцессой русской поэзии. Она так самоотреченно была влюблена в поэзию, что часто в других любила ее больше, чем в себе. Отсюда столько посвя¬щений великим поэтам, ее современникам, ее принцам духа: А. Блоку, В. Маяковскому, Б. Пастернаку, П. Антокольско¬му и многим другим. Перечисленных поэтов она знала лично. Поразительно, но иногда мне кажется, что Цветаева считала Пушкина своим современником, вопреки времени и здравому смыслу. Это ощущение не покидало меня во время прочтения ее поэтической прозы «Мой Пушкин».
    Своим воображением Цветаева однажды в детстве создала себе живого поэта Пушкина, да так и не отпускала его ни на шаг от своей души всю жизнь. Обстоятельства ей помогли. Вспомним случай, когда отец маленькой Марины привел в дом сына Пушкина и девочка приняла его за настоящего поэта.
    Пушкина рядом с Цветаевой я всегда представляю в ок¬ружении его знаменитых героев, и Марина с детской непосредственностью и восторгом наблюдает, как благороден Дуб¬ровский, стоящий перед Машей в саду, как очаровательна Татьяна Ларина, дающая отповедь Онегину, какой страшный и прекрасный Пугачев! Как замечательный русский худож¬ник Илья Глазунов изобразил на одном холсте почти всех ве¬ликих россиян и назвал картину «Великая Россия», так и я себе представляю еще не написанную картину, на которой М. Цветаева рядом с А. Пушкиным в окружении множества персонажей его произведений. Лицо Цветаевой при этом све¬тится блаженством и счастьем.
    Эта фантазия не случайна. Я знаю, что Цветаева любила играть в красивые и сложные игры. Обычные детские иг¬рушки ее не интересовали никогда. Ее любимой «игрушкой» был опять же Пушкин. Она то обряжала его во фрак и ци¬линдр, то облачала в охотничий костюм и сажала верхом на лошадь. Или вдруг на месте Дубровского в темном саду ока¬зывался сам Пушкин, и Машу это нисколько не удивляло, а даже наоборот — приводило в восторг. Татьяна Ларина, в свой черед, поднимает глаза и видит, что перед ней вовсе не Онегин, а... В такой ситуации Татьяна просто должна упасть в обморок от неразрешимости выбора. Все-таки Пушкин на голову выше всех прекрасных генералов и поэтичных Онеги¬ных, вместе взятых. А блистательный Сильвио из «Повестей Белкина»! Конечно, только Пушкин мог позволить себе такие игры с судьбой.
    Итак, заполнив всю воображаемую жизнь Цветаевой, поэт, естественно, вторгся и в ее собственную поэзию. Одно за другим стали появляться посвящения Пушкину. Наиболее зрелый, я считаю, цикл «Стихи Пушкина».
    В эти стихи вместе с самим Александром Сергеевичем перекочевали и почти все его герои:
    Бич жандармов, бог студентов,
    Желчь мужей, услада жен,
    Пушкин — в роли монумента?
    Гостя каменного? — он,
    Скалозубый, нагловзорый
    Пушкин — в роли Командора?
    В это стихотворение и «Медный всадник» прискакал, и «Небо Африки» возникло, и даже «Ваня бедный» появился:
    Трусоват был Ваня бедный,
    Ну, а он — не трусоват.
    Естественно, Пушкин был для Цветаевой олицетворением лужественности. И вообще идеалом мужчины. Казалось бы, зрелости эта игра в Пушкина должна была незаметно сойти за нет, уступив место более реалистическому мироощущению. Но возникло очередное явление Пушкина в духовном лире Цветаевой в качестве волшебного, божественного суще¬ства, подаренного ей русской историей и царем, наперсником Зога на земле:
    И шаг, и светлейший из светлых
    Взгляд, коим поныне светла...
    Последний — посмертный — бессмертный
    Подарок России — Петра.
    Появление в России Пушкина — потомка арапа Петра I Ганнибала, Цветаева напрямую связывает с божественной волей.
    Подтверждением божественного происхождения Пушки¬на могут служить и такие ее строки:
    То — серафима
    Сила — была:
    Несокрушимый Мускул — крыла.
    Русские поэты еще много раз будут открывать для себя нового Пушкина, но мне более по душе цветаевский Пуш¬кин — воплощение красоты, мужества, ума и бесконечности.