Дипломная работа: Б.А. Бахметев дипломат, политик, мыслитель
Бахметев поначалу отнекивался, ссылаясь на свою молодость (36 лет в тот момент, что считалось довольно юным возрастом для посла) и неопытность. Милюков настаивал, подчеркивая, что в данном случае это не только дипломатическая миссия. Это правительственная миссия по организации военного сотрудничества и урегулированию экономических проблем. Россия остро нуждалась в получении новых займов. У нас нет никого, кто знает Америку так хорошо, - заключил министр.
Бахметев поначалу не хотел ехать, так как был своей работой, в особенности преобразованием всего экономического законодательства России. Но в конце концов он дал согласие на предложение Милюкова. Факторами, определившими это решение, были, во-первых, то, что Бахметеву предлагали гораздо более престижный пост, чем должность статс-секретаря, которую он занимал.
Во-вторых, вспоминал он позднее, моей важнейшей идеей относительно Америки, было то, что можно было назвать мечтой или глубоким убеждением, которое сформировалось еще в то время, когда я был там в составе военной миссии, работавшей по заданию Центрального военно-промышленного комитета. Это была мечта работать для будущей российско-американской дружбы.
Я был абсолютно уверен, исходя из моих прошлых контактов с Соединенными Штатами и исходя из общих принципов, что тесные связи между Соединенными Штатами и Россией были делом огромной важности для обеих стран и вполне естественным делом. Оба народа - русские и американцы - населяют континенты с обширными пространствами, сравнительно редко населенными и представляющими огромные возможности для будущего развития. Обе страны достигли того, что может быть названо их естественными границами. Поскольку океаны и моря были достигнуты и исключая не национальную - империалистическую политику - некоторых царей, я был уверен, что люди не хотят никакого территориального расширения. Все, чего они хотели - был мир и возможность повышать свое благосостояние, получать образование и т.д.
Мир, на самом деле, был высшей необходимостью для русских людей и в этом их национальные устремления были параллельны искреннему стремлению к миру, которое всегда было свойственно американскому народу.
Другая вещь, которую Бахметев считал необыкновенно важной - привлечение иностранного капитала и частично зарубежных технических навыков для разработки российских естественных богатств. Если европейский капитал, французский, бельгийский и в особенности германский и английский, преследовал, по мнению Бахметева, как правило, наряду с экономическими, политические цели, то американский капитал был абсолютно аполитичным. Более того, технические проблемы, стоявшие перед Америкой, были того же характера, что и перед Россией. Например, строительство железных дорог, производство подвижного состава и т.п. Сравните, например, говорил конкретно мыслящий выпускник Института путей сообщения Бахметев, маленькие английские железнодорожные вагоны с американскими, и вы поймете разницу(20).
Колебания Бахметева закончились чем-то вроде компромисса - он возглавлял миссию, и после завершения ее работы мог вернуться обратно. Ему был обещан, в случае возвращения, тот же пост. 25 апреля 1917 года указом Временного правительства Бахметев был назначен начальником российской чрезвычайной миссии в США с возложением на него на время пребывания миссии в США управления российским посольством в Вашингтоне и присвоением на это время звания чрезвычайного и полномочного посла(21).
Среди бумаг Бахметева в Колумбийском университете сохранился его дипломатический паспорт. С фотографии смотрит коротко стриженый и довольно упитанный моложавый человек в очках; Бахметев был одет в тройку, с галстуком-бабочкой; в паспорт вклеена и фотография его жены, темноволосой, в пенсне, в темном платье, строгого учительского вида; она выглядела старше мужа.
Миссия, в которую входили специалисты разного профиля, через Японию добралась до США; здесь она проделала путешествие от Сиэтла до Вашингтона, проехав почти через всю страну. 20 июня миссия прибыла в Вашингтон, приступив к выполнению поставленных перед ней задач. Для Бахметева началась его пятилетняя дипломатическая эпопея. Анализируя через пять лет деятельность миссии, Бахметев писал: Миссия приехала в Америку совершенно неподготовленная к той деятельности, которая ей предстояла. Думаю не ошибусь, сказав, что никто из членов миссии, равно как и никто в России не отдавал себе отчета и не имел ясного представления о том, как работает вообще мировая политическая мысль и каким образом вообще совершаются мировые события. Дипломатия, политика в лучшем случае рисовались как система известных навыков и приемов, присущих дипломатическим канцеляриям. Оценка дипломатического таланта и умения сводилась к признанию известной сноровки и ловкости в манипулировании этими рутинными приемами(22).
Бахметев был совершенно неопытным дипломатом; однако в этой конкретной ситуации дипломатический опыт старой школы мог скорее помешать, нежели помочь. Его бесспорным преимуществом было неплохое знание Америки, американских политических нравов и обычаев. Бахметев представлял разительный контраст со своим предшественником и однофамильцем. Первое, что бросается в глаза в деятельности свежеиспеченного дипломата - публичность, стремление воздействовать на американское общественное мнение, поразительная активность.
23 июня Бахметев выступил с речью в палате представителей Конгресса США, а 26 июня - в Сенате. Обе его речи имели оглушительный успех. Возможно, потому, что конгрессмены и сенаторы услышали от Бахметева то, что хотели услышать. Как справедливо пишет Марк Раев, Бахметев появился перед конгрессменами и сенаторами для того, чтобы публично подтвердить обязательство Временного правительства продолжать войну против центральных держав(23). Аплодисментами были встречены в Палате представителей заявления Бахметева, что Россия отвергает всякую мысль о сепаратном мире и что слухи об этом, циркулирующие в США, совершенно беспочвенны. Бахметев также говорил о новорожденной русской демократии, о том, что новое правительство пользуется полной поддержкой и представляет все живые элементы страны(24).
С огромным успехом прошло выступление Бахметева в Сенате. В стенограмме отмечено, что его патетическая речь постоянно прерывалась просто аплодисментами, продолжительными аплодисментами, громкими аплодисментами. Еще бы! Бахметев говорил необыкновенно приятные для сенаторских ушей вещи. Он говорил о приверженности русского народа демократии; о том, что люди сплотились вокруг коалиционного правительства, сильного своими демократическими устремлениями, сильного верой людей в его способность установить законность и порядок. Когда я сказал, - вспоминал Бахметев, - ни при каких обстоятельствах мое правительство не заключит сепаратный мир, вся палата разразилась аплодисментами. Я никогда не видел такой овации за всю свою жизнь(25).
Полными оптимизма относительно участия России в войне были также газетные интервью Бахметева и его выступления перед полными энтузиазма толпами народа на митингах. Как справедливо пишет Д.Фоглсонг, игнорируя известия об антивоенных демонстрациях в Петрограде, Бахметев говорил корреспонденту Нью-Йорк Таймс, что война была одним из великих фундаментальных бесспорных вещей относительно которых в России не было разногласий. Даже после сдачи немцам Риги в сентябре 1917 года Бахметев настаивал, что только 1 или 2 процента армии ненадежны и заявлял, что русская армия не сокрушена и не будет сокрушена(26).
Другой излюбленной темой выступлений Бахметева был исконный демократизм русского народа. Он усматривал его, в частности, в крестьянской общине, что совершенно противоречило его прежним социал-демократическим взглядам. Бахметев проводил мысль, что славяне были подготовлены для восприятия американских идей и практики. Выступая в Бостоне, он говорил, что Россия, великая демократия Востока, встанет рука об руку с ее старшей сестрой, великой демократией Запада, чтобы пронести по всему миру высокие идеалы гуманизма, свободы и справедливости(27).
Бахметев хорошо понимал менталитет и особенности политической культуры Америки. Он предпринял беспрецедентное в истории русской дипломатии пропагандистское турне по стране; с июня по ноябрь 1917 г. он выступал не менее 26 раз на различных митингах, собраниях, банкетах. Бахметев выступал, кроме Вашингтона и Нью-Йорка, где были сосредоточены его политические и экономические интересы, в Чикаго, Бостоне, Саратоге, Атлантик-Сити, Олбани, Филадельфии, Балтиморе, Мемфисе(28).
Бахметеву также удалось установить доверительные личные отношения с высшими чиновниками госдепартамента, которые отвечали за российское направление, Фрэнком Полком и Брекенриджем Лонгом, а также с ближайшим сотрудником президента Вильсона и его советником по внешнеполитическим вопросам полковником Эдвардом Хаузом. Бахметев ездил к полковнику Хаузу в его имение Магнолия в штате Массачусетс и произвел на него весьма благоприятное впечатление. Хаузу особенно понравилось, что Бахметев с сочувствием отнесся к его планам будущего мирного договора и заверил полковника, что новая Россия будет бок о бок с Соединенными Штатами отстаивать подобную программу. Другой раз Хауз отметил в дневнике, что он и русский посол говорят на одном языке. Имелись в виду твердые либеральные убеждения Бахметева.
Новый посол представлял разительный контраст по сравнению со своим предшественником и однофамильцем. В нем было что-то варварское, - вспоминал о своей последней встрече с послом императорской России Георгием (Юрием) Петровичем Бахметевым государственный секретарь Роберт Лансинг. - Его хладнокровный цинизм и равнодушие к ужасающему кровопролитию среди его соотечественников на полях сражений и лишениям простых людей империи поражали своим бессердечием и жестокостью. Он принадлежал прошлому веку. Его современный облик и манеры были просто внешним налетом. Его преданность царю и особам императорской крови была средневековой. Для него царь был Россией. Он не признавал никакого другого государства, которому он должен был сохранять верность.
Не удивительно, что Лансинг не особенно прислушивался к мрачным прогнозам Г.П. Бахметева, которые тот сделал при их последней встрече 11 апреля 1917 года. Посол предрекал, что Временное правительство долго не протянет и что радикальные социалисты (по терминологии Лансинга; Бахметев употреблял слово анархисты) возьмут верх и заключат сепаратный мир с Германией. К сожалению, - меланхолично констатировал Лансинг задним числом, - мнение посла было подтверждено последующими событиями. Однако во время нашего разговора я не придал его предсказаниям особого значения, потому что он был убежденным монархистом, полностью преданным своему императору(29).
Поначалу у Бахметева 2-го сложились с гос. секретарем Лансингом гораздо более прохладные отношения, нежели с Хаузом. Демократическая риторика и оптимизм посла противоречили некоторым сообщениям и аналитическим заключениям, которые Лансинг получал из России по другим каналам. Антивоенная пропаганда, активно проводившаяся в России большевиками и встречавшая все большую поддержку среди солдат и рабочих, очевидная неспособность Временного правительства справиться с деятельностью экстремистов - все эти факторы не внушали гос. секретарю уверенности в продолжении участия России в войне. На него также произвели впечатления письма из России такого известного эксперта, как Джордж Кеннан, в которых тот резко критиковал политику Временного правительства и обращал внимание на опасную деятельность Советов. Лансинг сомневался в способности Керенского справиться с радикалами и защитить общество от беззакония(30).
Учитывая события, развернувшиеся в России с июня 1917 года, которые трудно характеризовать иначе, чем перманентный политический и экономический кризис, завершившийся захватом большевиками власти в октябре и выходом страны из войны четыре месяца спустя, заверения Бахметева кажутся задним числом чем-то граничащим с очковтирательством. Приблизительно так изображена (конечно, в строго выдержанном академическом стиле) деятельность Бахметева в книге Д. Фоглсонга. Полагаю, однако, что дело было не только во вполне понятном желании Бахметева получить финансовую поддержку для сражающейся России, что делало необходимым представлять ход событий в России в более выигрышном свете, чем это было в действительности.
Кстати, к ноябрю 1917 г. американское правительство согласилось предоставить России в общей сложности 325 миллионов долларов(31) в виде займов и кредитов, но переведено на счета Временного правительства было только 187729750 долл., т.е. несколько более половины обещанного. Это было гораздо меньше того, что запрашивали русские официальные лица и составляло весьма незначительную сумму по сравнению с той помощью, которая была оказана Англии и Франции.
Бахметев действительно верил в новую демократическую Россию и в ее способность отстаивать свою только что обретенную свободу с оружием в руках. Для этого нужна была помощь - ее он и добивался. То, что Бахметев действительно верил в эту новую Россию, свидетельствует его личная переписка, в особенности с Маклаковым. Надо также иметь в виду специфический жизненный опыт Бахметева. Выросший в семье предпринимателя, человека, сделавшего себя, в обстановке, проникнутой духом пионеров, он и далее вращался в среде молодых, энергичных предпринимателей, политиков, людей, на его глазах строивших новую Россию. В одном из писем Маклакову он сравнил Россию 1903 и 1913 годов. Изменения произошли разительные; налицо был бурный экономический подъем. Еще более разительными были изменения в политической области: с одной стороны, полицейский режим Плеве, с другой - Государственная дума, утверждавшая бюджет страны, с социал-демократической фракцией, в ней заседавшей, фактически мало чем ограниченная свобода слова и т.д.
После Февральской революции Бахметев также занимался конкретным и весьма интересным делом; он видел практические положительные результаты революции, по крайней мере в области законодательства; к той его части, которая касалась экономики, регулировала предпринимательскую деятельность, он сам успел приложить руку. Он уехал из России, когда медовые месяцы свободы еще не закончились; возможно, это наложило отпечаток и на его оценку ситуации в стране в более поздний период, когда движение по наклонной плоскости принимало все более ускоренный и необратимый характер.
Надо, по-видимому, также принять во внимание своебразную философию истории Бахметева. Много позже, рассуждая в связи со своим рассказом У.Линку о Февральской революции о закономерности и случайности в истории, Бахметев привел свой разговор об этом со знаменитым историком античности М.И.Ростовцевым. Ростовцев говорил на основании своего 50-летнего опыта изучения истории, что в ней нет ничего неизбежного, что большинство событий - совершенно случайны. Конечно, в истории действуют глубинные силы - политические, экономические, социальные, национальные, которые определяют движение в том или ином направлении, они проявляются на протяжении 20, 30, 50 и более лет. Но то, что происходит из дня в день - абсолютно случайно(32).
Таким образом, многое в истории зависит от деятельности конкретного человека в конкретных обстоятельствах. Ничто не предопределено. И бывший социал-демократ стремился сделать все возможное, что было в его силах, для новой (реальной или воображаемой) демократической России.
Надо учесть еще один фактор - в новую демократическую Россию и в прочность положения Временного правительства уверовал не только Бахметев. Миссия сенатора Э.Рута, направленная американским правительством в Россию(33), чтобы разобраться в обстановке на месте, пришла к заключениям, сходным с заверениями посла: Вся миссия была полна духом оптимизм?