Дипломная работа: Посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа

Так, М.Ф. Владимирский-Буданов подчеркивал, что, коль скоро в Русской Правде наличествует норма общего характера, закрепляющая право на оборону имущества от грабителей (вплоть до причинения татю смерти), то «случай татьбы, совершенной огнищанином, возбудил вопрос, может ли собственник так же поступить с княжескими дружинниками, как с простыми людьми; закон поспешил ответить в утвердительном смысле...»[19] . Схожую позицию отстаивал А.А. Зимин, утверждая, что если ст. 19 предусматривала уплату виры преступником, ст. 20 - виры общиной, то ст. 21 Правды - случаи, когда виры никто не платил, поскольку огнищанин сам оказывался вором, убитым на месте преступления[20] .

Примечательно, что за убийство высших княжеских слуг - приказчика (тиуна) и управляющего конюшнями (конюха старшего), так же как и за причинение смерти огнищанам, выплачивалась вира в двойном размере. Соловьев писал, что «звание тиуна., можно означить словом «приставник» с неопределенным значением: приставник смотреть за домом, за конюшней, за судом»[21] . Данный факт свидетельствует о том, что основным объектом охраны в исследуемых статьях (19-23) являются не столько личность и ее социальное происхождение, сколько характер осуществляемых ею функций в рамках дворцово-вотчинной системы управления.

В Пространной Правде институт уголовно-правовой охраны представителей власти получает свое закрепление и последующее развитие. Во-первых, на фоне продолжающегося роста дворцово-вотчинной системы управления и, следовательно, усложнения функций государственного аппарата наблюдается тенденция к существенному расширению круга охраняемых лиц. Она проявилась в дальнейшей проработке и унификации законодательных терминов, предназначенных для обозначения уполномоченных субъектов феодальной администрации. Так, для характеристики лиц, принадлежащих к привилегированному княжескому окружению, вместо термина «огнищанин» стал применяться термин «княж муж», несущий более обширную смысловую нагрузку и включающий в свое содержание значительно больший круг субъектов. Зависимые от князя люди (в том числе высшие слуги), возглавлявшие различные отрасли дворцового управления, фигурируют в Пространной Правде как тиуны - огнищные, конюшные, ратайные и др.

Во-вторых, изменилось само содержание нормы, устанавливающей ответственность за убийство уполномоченных субъектов княжеской власти. Анализ ст. 3-8 Правды позволяет сделать вывод, что законодатель при формулировании запрета посягательств на представителей феодальной знати перешел от казуистического способа изложения уголовно-правового материала к абстрактному. Так, если ст. 3 предусматривала применение уголовной репрессии за убийство «княжа мужа» «в разбое» в виде штрафа в 80 гривен, то в последующих статьях (за исключением ст. 6, 7) рассматривались лишь процессуальные аспекты его уплаты. Отказавшись выделять в отдельные составы преступлений случаи убийства огнищан и тиунов «в обиду» (ст. 19 Краткой Правды) и «у клети...» (ст. 21), он, таким образом, предложил расценивать любое причинение смерти «княжим мужам» в связи с исполнением ими своих должностных обязанностей как совершенное «в разбое». Впрочем, Л.В Черепнин указывал, что ст. 21 Правды Ярославичей отчасти нашла воплощение в ст. 40 Пространной Правды, предусматривавшей право собственника убить вора, если последний оказывает сопротивление, делающее невозможным его задержание. Однако в этой статье не упоминаются ни огнищанин, ни тиун, ибо их убийство грабителями при указанных выше обстоятельствах квалифицируется как совершенное «в разбое»[22] .

Разумеется, подобные деяния следовало бы отнести к преступлениям против личности, однако законодатель XI в., еще не обладая должным технико-юридическим уровнем изложения материала, поместил их вместе с преступлениями, нарушающими интересы княжеской власти, взяв за критерий общности не объект, а личность потер певшего. Очевидно, осознавая, что подобный правотворческий ход может вызвать существенные затруднения в правоприменительной практике, а также желая подчеркнуть привилегированность состава, предусмотренного ст. 6, авторы Правды уже в следующей статье конструируют состав при особо отягчающих обстоятельствах. Так, ст. 7 Пространной Правды распространялась на ситуации, когда убийство представителей княжеской администрации совершалось не по личным мотивам, а в связи с осуществлением данными субъектами служебной деятельности (здесь, на наш взгляд, всякая личная мотивация совершенно целенаправленно отсекается формулировкой «будешь ли стал на разбой без всякая свады»). Соответственно и степень уголовно-право­вого воздействия за совершение такого преступления предусматривалась качественно иная. Так, вместо дикой виры, известной еще Правде Ярослава, Пространная Правда установила новый вид наказания - поток и разграбление, т.е. изгнание из общины вместе с женой и детьми и конфискацию всего имущества. Фактически это означало либо беспрепятственную расправу над «головником» и его семьей со стороны князя, либо их переход из вольного состояния в холопство, так как изолированный от общины и лишенный ее поддержки убийца становился беспомощным.

Принимая во внимание вышеизложенное, можно констатировать следующее: законодатель XI в. хотя и размещает в логической последова­тельности некоторые преступления, посягающие на различные объекты (личность и порядок управления), но тем не менее четко разграничивает «убийство» (преступление, направленное на личность как частное лицо, при котором нарушается ее естественное и неотчуждаемое благо - право на жизнь) и «разбой» (преступление, имеющее своим объектом сложную систему ценностей - порядок управления феодальным социумом, куда в том числе входит и право на жизнь). Отметим, что схожей позиции придерживается и современный законодатель, использующий различные термины для характеристики (обозначения) умышленного, противоправного лишения жизни другого человека, когда право человека на жизнь является непосредственным объектом преступления (убийство), и умышленного, противоправного причинения смерти лицу в связи с выполнением служебной деятельности, где лишение человека жизни (или покушение на него) составляет необходимый признак объективной стороны более опасного преступления (посягательство на жизнь)[23] .

Итак, уже раннефеодальному русскому законодательству были известны наиболее тяжкие преступления, посягающие на деятельность и личность уполномоченных субъектов государственной власти. Правовые акты периода становления централизованного Русского государства существенно конкретизируют перечень охраняемых объектов в сфере нормальной управленческой деятельности и фактически закрепляют те объективные (исполнение должностных обязанностей на момент совершения деяния) и субъективные (мотив мести) признаки посягательств на порядок управления, которыми пользуется и современный законодатель при конструировании аналогичных составов преступления. Отсюда можно заключить, что сопротивление властному управленческому воздействию имеет типовые формы выражения, т.е. обладает неким онтологическим статусом. Качество закрепления этих форм в законодательстве обусловлено конкретно-историческими условиями жизни общества и, в немалой степени, состоянием юридической техники в тот или иной период общественного развития.

Издание Уложения не оставило дальнейшего развития законодательства не только в силу движения юридической жизни, но и потому, что оно представлялось сводом неполным^[24] . Еще в царствование Алексея Михайловича появляются нормы, дополнившие Уложение. Реформаторская деятельность Петра I, охватывавшая все стороны государственной жизни, выразилась и в столь же обширной законодательной деятельности, в том числе, в уголовном законодательстве.

Первая петровская систематизация уголовно-правовых норм была произведена в 1715 г. при создании «Артикула воинского».

Впервые в истории русского права подробно регламентировались воинские преступления, т.е. преступления, направленные против установленного порядка несения воинской службы (главы 4-15). Это было связано с проведенной Петром 1 военной реформой и характером закона, закрепившего реорганизацию армии. К воинским преступлениям относились, уклонение от воинской службы, дезертирство, сопротивление офицеру и многие другие. Авторитет начальника в армии безусловен Уголовно-правовой охране высших и низших офицеров посвящена Глава 3 «Артикула Воинского» 1715 года. Артикул 21 устанавливал наказание за высказывание насмешек в адрес генералов и фельдмаршалов в виде тюремного заключения Артикул 22 предусматривал ответственность за оскорбление названных лиц в связи со служебной деятельностью вплоть до смертной казни Согласно артикулам 24 и 25 карались смертной казнью и вооруженные посягательства на пред­ставителей высшего и среднего офицерского звена. Угроза или физическое насилие в отношении сержантов и капралов в связи с их должностной деятельностью в мирное время наказывались поркой шпицрутенами, если данное преступление совершалось во время похода против неприятеля, наказание - смертная казнь.

Основной целью наказания по Артикулам являлось устрашение, что явствовало из специальных оговорок типа: «дабы через то страх подать и оный от таких непристойностей удержать»^[25] . Устрашение сочеталось с публичностью наказаний. Казнь производилась в людном месте, о ней предварительно объявлялось.

Как и в предыдущих законодательных актах, в законодательстве периода становления абсолютизма также прослеживается смешение объектов.

На основании изложенного можно сделать вывод, что в «Артикулах Воинских» 1715 г. прослеживается тенденция выделения двухобъектных насильственных преступлений, в том числе и против порядка управления^[26] . Посягательства на жизнь, здоровье, честь и достоинство представителей власти рассматривались, как преступления против личности. В то же время стали выделяться преступления против порядка управления, не связанные непосредственно с личностью представителей власти: например, срывание и истребление указов, наказываемое смертной казнью, в чем проявилось особое отношение абсолютистской психологии к писаным нормативным текстам, символам царской воли.

Начиная с эпохи абсолютизма, в законодательстве об охране деятельности представителей власти прослеживаются две тенденции. Первая заключалась в том, что уголовно-правовое регулирование нормальной деятельности органов государственной власти осуществлялось посредством комплекса специальных запретов, охватываюших практически все возможные варианты преступных посягательств на власть и ее уполномоченных субъектов. Вторая состояла в отказе от конструирования специальных норм, предусматривающих ответственность за посягательство на жизнь представителей власти, либо в отнесении данных норм к преступ­лениям, направленным на иные объекты. Объясняется это недостаточной развитостью теории уголовного права, в частности, учение о «двухобъ­ектных» преступлениях, которые, нарушая определенную систему благ, причиняют вред, в том числе и интересам личности. Все посягательства на управленческую деятельность представителей власти, не связанные с причинением им смерти, были снабжены суровыми санкциями. Когда же дело касалось убийств представителей власти, содеянное квалифицировалось как преступление против личности. Непоследовательность законодателя в период абсолютизма проявилась в том, что менялись указы, нередко противоречивые и по отношению к Уложению, и между собой, в судебную практику вносился хаос.

Наиболее разработанным и систематизированным уголовным законом в России до 1917 г. признается Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года. Уложение представляет собой весьма объемный правовой акт, содержащий 2224 статьи и во многом носивший еще казуальный характер.

Первый раздел Уложения отражал Общую часть уголовного права. В нем дается определение преступления, формы вины, соучастия, замена одних наказаний другими, смягчающих и отягчающих обстоятельств. Указываются основания, по которым содеянное не должно быть вменяемо в вину (мало­летство, безумие, случайность, следствие обмана, крайняя необходимость, необходимая оборона).

В Особенной части Уложения составы преступлений были сгруппированы в 12 разделов.

Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. содержало специальный четвертый раздел - «О преступлениях и проступках против порядка управления», в котором выделялись 7 глав[27] .

• глава 1 - «О сопротивлении распоряжениям правительства и непови­новение установленного от оного властям»;

• глава 2 - «Об оскорблении и явном неуважении к присутственным местам и чиновникам при отправлении должности»;

• глава 3 - «О самовольном присвоении власти и о составлении подложных указов или предписаний и других исходящих от правительства бумаг»;

• глава 4 - «О похищении бумаг или вещей из присутственных мест, сорвании печатей и уничтожении поставленных или приложенных по распоряжению правительства знаков»;

• глава 5 - «О взломе тюрем, уводе и побеге находящихся под стражей или надзором»;

• глава 6 - «О тайных обществах и запрещенных сходбищах»;

• глава 7 - «О недозволенном оставлении Отечества» (ст. 283-355). Несколько отличающаяся классификация представлена А.В. Наумовым. Указанный автор говорит о восьми главах Уложения. Приведенная ими классификация дополнена главой «О нарушении свободы и правильности выборов в Государственный Совет и Государственную Думу, а также беспрепятственной деятельности сих установлений»[28] .

Ознакомление с наименованием глав (кроме, пожалуй, глав 6-8) не оставляет сомнений в том, что первоначальный смысл понятия порядка управления как объекта уголовно-правовой охраны, подразумевал защиту всех тех интересов государства, которые непосредственно не связаны с выполнением служебных обязанностей представителями государства, которые в последующем получат статус самостоятельной разновидности преступления (воинские преступления, преступления против правосудия)[29] . Вместе с тем, особенностью норм Уложения является и то, что они устанавливали ответственность дифференцированно за каждое деяние, т. е. существовало несколько норм, запрещающих насильственное и ненасильственное сопротивление, вооруженное и невооруженное противодействие власти (ст. 263-275). Уложение признает, что это двухобъектное насильственное преступление, где физическое насилие выполняет роль как главного деяния, так и квалифицирующего признака в объективной стороне[30] .

Таким образом, от восстания, предусмотренного ст. 263 -269 Уложения, сопротивление, указанное в ст. 270, отличалось по двум моментам. Во-первых, по количественному составу, во-вторых, по цели противодействия. «Как отмечал В. В. Волков, общее сопротивление должно быть направлено против какого-либо закона или правительственного распоряжения вообще, тогда как в ст. 270 сопротивление имело целью воспрепятствование исполнению судебного приговора или требованию должностного лица, обращенного к известным лицам»[31] .

К другим случаям частного сопротивления относились причинение побоев, а равно совершение иных насильственных действий в отношении чиновника при отправлении должности (ст. 271), и удержание последнего от исполнения обязанностей по службе путем высказывания угроз такого рода, что «сей чиновник мог и должен был в самом деле считать себя в опасности» (ст. 272).

Новым этапом развития уголовного законодательства о преступлениях, посягающих на служебную деятельность и личность представителей власти, явилось утвержденное императором 22 марта 1903 г. новое Уголовное уложение (которое полностью так и не было введено в действие)[32] , включающее 687 статей. По сравнению с Уложением о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. понятие и элементы состава анализируемых преступлений не изменились. В Уголовном уложении 1903 г. также выделялось несколько глав о различных формах посягательств на порядок управления. В частности, из исследуемых нами преступлений против порядка управления, посягающих на служебную деятельность и личность представителей власти, в действие были введены лишь следующие главы: глава VI (ст. ст. 138 - 155), посвященная неповиновению власти, и глава XII (ст. ст. 262 - 279) - о нарушениях постановлений, ограждающих общественное спокойствие.