Курсовая работа: Краткий очерк зарождения и первоначального развития русского национального литературного языка (XV-XVII века)

29. В "Повести о новгородском белом клобуке" доводами от религиозной фантастики доказывается излюбленнейшая в XV- XVI вв. мысль, что Россия является "третьим Римом", т. е. преемницей первого собственно Рима, и второго, Константинополя. Вот характерный для этой повести отрывок: "Яко же бо от Рима благодать и слава, и честь отъята бысть, такоже и от царствующего града (т. е. от Царьграда, Константинополя) благодать святого духа отъимется в пленение агарянское, и вся святая предана будет от бога велицей Рустей земли во времена своя и царя русского возвеличит господь над многими языками, и под властью их мнози цари будут от иноязычных, под властию их и патриаршеский, чин от царствующего сего града (т. е. от Царьграда, Константинополя) такожде дан будет Рустей земли во времена своя, и страна наречется светлая Росия, богу тако изволившу прославити тацеми благодарении Русскую землю, исполнити православия величеству и честнейшу сотворити паче первых сил". Составление этой повести (и во всяком случае ее редактирование) приписывается посольскому переводчику Дмитрию Герасимову. Герасимов был образованным человеком своего времени, знал латинский и немецкий языки, бывал за границей. Он перевел краткую латинскую грамматику Доната.

30. Из "Казанского летописца" приведем "плач" казанцев, побеждаемых русскими. "О како падоша сильный казанцы, от русских людей, иже ни зрети колико можаху преже сего противитися нам; и ныне видим себе, аки прах валящихся под ногами их, погибающая надежда наша... и зайде красное солнце ото очию нашею, и свет померче. О горы, покройте нас. О земле мати, раздвигни уста своя ныне скоро... Приидоша бо к нам гости немалые и наливают нам пити чашу горькую смертную..." "Казанский летописец" был очень популярен в старину, и до нас дошло около двухсот списков этого памятника. Он составлен неизвестным автором, который, пробыв двадцать лет в плену в Казани, после ее взятия Иваном Грозным поступил к нему на службу.

31. В XV-XVI вв. существовала и переводная литература на церковнославянском языке. В своем большинстве это были переводы с греческого языка, но отчасти и с латинского. Среди этой переводной литературы были и копии старинных переводов, распространенных еще в древнерусский период, были и новые; очень многие переводы, если не большинство их, были южнославянского происхождения.

32. Большинство переводных книг отличалось столь плохим качеством перевода, что они были вовсе не понятны для мало подготовленного, а иногда и для образованного читателя. Это особенно относится к переводным книгам религиозного содержания, к переводам сочинений различных "отцов" церкви, вроде Дамаскина, Златоуста и др. А между тем, переводная литература религиозного содержания имела, как это и понятно, большое значение в системе образованности XV-XVI вв.

33. Не случайно поэтому, что даже такой образованный человек, как князь Курбский, жаловался, что "Богословие" Дамаскина "к выразумению неудобно и никому непознаваемо", а один провинциальный священник указывал позднее на полную непонятность переводов из Златоуста, которые, по его словам, "зело (очень) невразумительны не точию (не только) слышащим (т. е. слушателям), но и чтущим (т. е. читающим)... не точию от мирян, но и от священник иностранным языком (!!) тая Златоустого писания нарицахуся".

34. Церковнославянский язык был для русских языком чужим, он не имел корней в живой речи. Он поэтому был мало доступен, а для широких слоев населения и вовсе не понятен. Для того чтобы выучиться читать по-церковнославянски и хорошо понимать прочитанное, не говоря уже о письме, нужно было длительно учиться. Во второй половине XV в. посадская масса потянулась к просвещению, к образованности, к книге. Но церковнославянская книга была для нее закрыта.

35. Посад играл видную, хотя и не решающую роль в объединении русских земель, в образовании русского государства. Развитие городов в связи с развитием торговли усиливало, особенно в крупных городах, политическое оживление посада. Политическое оживление, естественно, связывалось с оживлением в умственной жизни. Развивалось сознание своих особых посадских интересов, критическое и оппозиционное отношение к окружающей жизни. Это умственное брожение проявлялось, как это и понятно для того времени, в форме религиозных сомнений и исканий и, особенно ярко, в образовании и деятельности различных религиозных сект.

36. Пропаганда сектантов, естественно, волновала широкие круги посада. Вопросы религии были очень важными вопросами в то время. К тому же сектанты не ограничивались отвлеченными богословскими рассуждениями, а смело и правильно нападали на "стяжательство" церкви, - не брезговавшей никакими средствами для увеличения своего экономического могущества, - на церковные власти, на их жадность, пьянство и разврат.

37. Оживление умственной жизни посада вызывало тягу к книге. Именно в книгах стремились найти разрешение всех волнующих вопросов. Но церковнославянская книга была малодоступна, а для широкого посадского люда и вовсе не понятна. Отсюда возникает в городской среде недовольство непонятностью книг.

38. Это недовольство носило в себе в зародыше возможность перевода церковнославянских книг на русский язык и широкого развития в связи с этим письменности на русском языке вообще. Это было бы большим событием в истории русского литературного языка. Подобное явление мы находим, например, в Литовско-русском княжестве. В Литовско-русском княжестве переводы религиозных книг на белорусский язык имеются уже в XV в., а в 1517-1519 гг. выходит печатный перевод библии на белорусский язык, сделанный Ф. Скориной. Для характеристики подобных переводов приведем небольшой отрывок из перевода евангелия, изданного печатным способом Василием Тяпинским (XVI в.), где рядом с белорусским текстом дан и церковнославянский. Прииде враг его и всея плевелы по- Пришел ворог его и всеял куколь по-среде пшеница и отиде. Егда же про- серед пшеницы и отышел. Гды пак вы-зябе трава и плод сотвори, тогда никла трава и овощ чинила тогды явишася и плевелиа. явился и куколь.

Язык религиозной литературы в Литовско-русском княжестве шел в XV-XVI вв. на быстрое сближение и слияние с государственным деловым языком. Любопытно, что новгородские сектанты конца XV и начала XVI в. пользовались книгами литовско-русского происхождения. В Москве поггытка несколько приблизить текст церковных книг к живой речи проявилась в одном переводческом предприятии начала XVI в.

39. В начале XVI в. в Москве была переведена с греческого языка, под руководством специально приглашенного ученого, афонского монаха Максима Грека, Толковая Псалтырь. Максим Грек, не знавший еще тогда церковнославянского языка, переводил с греческого на латинский, а приставленные к нему русские посольские переводчики Дмитрий Герасимов и Власий - с латинского на церковнославянский. Переводя с латинского языка на церковнославянский, наши переводчики в ряде случаев заменяли традиционные церковнославянские слова и формы русскими и близкими к русским. В этом, сознательно или бессознательно, проявлялось стремление приблизить язык псалтыри к живой речи, а следовательно, сделать его доступнее. Вот несколько примеров: вместо церковнославянских слов выну, векую, утробы, велий ставили всегда, чесо (т. е. чего) ради, почки, велик; церковнославянские формы прошедшего времени заменяли русскими с суф. -л- и вспомогательным глаголом: вместо видяше, течаше писали видhлъ еси, текъ еси; местоименные формы, вроде ми, ны, заменяли через мне, насъ и пр.

40. Но экономическое и политическое положение в России слагалось в отличие от Литовско-русского княжества не в пользу городского культурного движения. Решающим событием для его судьбы была жестокая расправа с ересью так называемых жидовствующих в начале XVI в. при Иване III. Ересь зародилась в Новгороде в семидесятых годах XV в., а затем получила широкое распространение и в Москве. Одним из политических лозунгов ереси было уничтожение монастырского землевладения, которое не соответствовало духу монашества, отрекающегося от мира. В Москве к ереси примкнул один из самых близких к Ивану III людей - посольский дьяк Иван Курицын и другие дьяки; в ересь была "совращена" даже невестка великого князя. Покровительствовал еретикам сам Иван III, который был не прочь присвоить монастырские земли, и некоторые приближенные к нему бояре, также надеявшиеся поживиться от церковных богатств.

41. Ивану III предстояло вступить в борьбу с церковью. Подлинной опорой для него в этой борьбе мог быть только посад. Боярство, среди которого были очень живы удельные настроения, было ненадежно, а дворянство, как особое военно-служилое сословие, только складывалось. Но посад, несмотря на оживление городов, был слаб; промышленность стояла в нем на низком уровне; общественные отношения были мало развиты, не было необходимой внутренней организации. А церковь с ее армией монахов и попов, с ее огромными богатствами и политическим авторитетом была могущественна. Церковь уже давно, в 1490 г., устами новгородского архиепископа Геннадия требовала расправиться с еретиками по способу "шпанского" короля Филиппа. После почти пятнадцатилетних колебаний Иван уступил. В 1504 г. главари ереси были сожжены, другим вырезали языки, третьих заточили. Эта расправа послужила примером и на будущее. Городское вольнодумство беспощадно подавлялось церковью и впредь. Вот почему жалобы на непонятность книг остались только жалобами, возможность перевода религиозных книг - только возможностью. К середине XVI в. представители церкви даже появление в книжном языке отдельных народных слов считали ересью. Перелома в развитии русского литературного языка еще не произошло. Господство церковнославянского языка закрепилось.

42. Отношение руководящих церковных деятелей к вопросу о непонятности книг прекрасно иллюстрируется позицией одного из ученых монахов XVI в., Зиновия Отенского. В половине XVI в. получила широкое распространение очередная ересь, ересь некого Феодосия Косого. Этой ересью "соблазнились" три рядовых монаха старорусского монастыря и, мучимые сомнениями, пришли побеседовать с Зиновием. Монахи стали умолять Зиновия: "бога ради не отрини от себе, не скрой пользы, рцы (скажи), како спастися". Удивленный Зиновий ответил им, что путь спасения ясно указан "в книгах". Однако монахи заметили, что "книги писаны закрыто" (т. е. непонятно). Зиновий возразил, что "открыто зило (очень) божественное евангелие и отеческие словеса" (т. е. писания "отцов" церкви вроде Иоанна Дамаскина, Иоанна Златоуста и др.); тогда монахи возразили, что, может быть, книги и понятны для просвещенных, образованных людей, "непросвещенным же зило закрыты". Зиновий и тут упорствовал, утверждая, вопреки истине, что "писание" понятно "всякому и не ученому сущу книгам".

Таким образом, неученые монахи не встретили никакого сочувствия у ученого Зиновия. Он остался глух к их жалобам. Это и понятно. Зиновий, как и церковь вообще, прекрасно понимал, что "открыть" книги для народа, т. е. перевести их с церковнославянского языка на русский, - это значит в корне подорвать господство церкви над умами, подорвать значение священнослужителей, церковной иерархии, которые должны были толковать народу божественное писание в духе церковного лицемерия, но не допускать народ к самим текстам, потому что, в противном случае, для всех бы тотчас выяснились лживость и лицемерие православной церкви.

43. Отношение Зиновия к жалобам его собеседников еще более проясняется, если принять во внимание его принципиальные высказывания по вопросу о книжном (церковнославянском) языке и живой речи, сделанные им уже по другому поводу. Зиновий считает, что "производить" книжный язык от "общих народных речей" могут только "христоборцы" или "грубые смыслом" по наущению дьявола; он полагает совершенно недопустимым "книжные (речи) народными обезчещати"; таким образом, употребление народного языка, русского языка, в книгах - бесчестье для книжности. К этому следует добавить, что сам Зиновий писал тяжелым и малопонятным языком, изощряясь в изобретении таких диких словечек, как вкупетворительно, упремудроватися, правоповелителъне, палительное свегосогревание и т. п. Все это имело, действительно, весьма малое отношение к "народным речам".

44. В высшей степени наглядно выступает противопоставление книжного языка и "простой речи" в "литературной истории" жития (жизнеописания) основателей Соловецкого монастыря Зосимы и Савватия (XVI в.). Первоначальные записи о жизни Зосимы и Савватия были сделаны со слов неграмотного монаха Германа, современника Зосимы и Савватия, который вскоре и умер. После смерти Германа этими записями пренебрегали, "не радиша о писании том", потому, что они были писаны "простой речью": "просто бо писана; яко сказоваше им Герман простою речью, тако они и писаша, не украшающе речи". Эти записи не были еще литературным произведением, их сделали "точию (только) памяти ради". Некий священник, посетивший Соловки, унес с собой записи, сделанные со слов Германа, и монастырь остался вовсе без жизнеописания своих основателей.

45. Игумен Соловецкого монастыря Досифей приехал однажды в Новгород. Новгородский архиепископ Геннадий поручил ему написать "житие" Зосимы и Савватия. Досифей сперва отказался, ссылаясь на свою необразованность ("мне же грубу сущу и недовольну смыслом и много отрицающу ми ся"); тогда Геннадий упросил его написать, как сумеет, "памяти ради". Досифей выполнил это, но записи свои носил с собой ("и держащю ми у себе писание то"), потому что в таком виде они не были еще литературным произведением и не могли быть обнародованы. Наконец, Досифей нашел достойного "литератора" в лице бывшего митрополита Спиридона, заточенного в Ферапонтовом монастыре. Он передал Спиридону свои записи: "написанные тые (те) памяти (т. е. записки, мемуары) дах ему" для обработки и украшения. Спиридон вполне годился для этого дела, так как имел "писания ветхая и новая", библейские книги, послужившие ему образцом литературного изложения. Спиридон и написал "житие", т. е. переработал "памяти", написанные "простоя речью", в литературное произведение, написанное по-церковнославянски, которое и выпустил в "общую пользу", или, как мы бы сказали, в свет.

46. В чем же состояла переработка Спиридоном "памятей" Досифея? Можно было бы думать, что Спиридон "украсил" записки Досифея соответственно стилистическим особенностям, характерным для тогдашней литературы, особенно житийной. Но в "житии" Спиридона нет ни сложных периодов, ни пышных сравнений и метафор, никаких собственно стилистических "украшений" в нем нет. Спиридон пишет простым церковнославянским языком, короткими фразами. В содержании своего "жития" он близко следует запискам Досифея, сообщая много интересных бытовых подробностей и отрывочно излагая одно "чудо" Зосимы или Савватия за другим; он сохраняет подчас областные бытовые термины, как, например, в голомя - 'в открытое море', весновалник - 'звериный промысел весною на льдах Белого моря' и др. Вот характерный отрывок: "мужие же они (эти) ихже (которых) скупость одержаше, иже (так что) не хотеша дати десятины монастырю, вкладаше ся в суды своа (на судна, на корабли свои) и поплыша по морю; яко (когда) же отплыша в голомя, абие (тогда) прииде буря велика зело; они же много трудишася, ничто же усп'вша; и опроватишася суды их с всем добытком их; едва сами спасошася к брегу. . . и обратишася во своаси тшама рукама (с пустыми руками)".

47. Единственным "украшением", которое мы находим в "житии" Спиридона, является церковнославянский язык. Спиридон тщательно выдерживает церковнославянские формы прошедшего времени (хотhша, вкладаше, поплыша и др.), употребляет неполногласные формы (брhг, град и т. п.), формы с щ (дщерь, нощь, хощет и др.), церковнославянские союзы, синтаксические обороты и т. д. "житие" есть, по сути дела, лишь переложение или даже перевод с "простой речи" записок Досифея на церковнославянский язык. Подобные переложения нередки. Так, автор жития Ивана и Логгина сообщает, что он нашел "повести" об их "чудесах", "написано на хартиях невеждами простою беседою, не презрех же сие не украшено оставити". Читатель хотел получить переводы с церковнославянского на русский, а получил переводы с русского н