Курсовая работа: Религиозные взгляды Ф.М. Достоевского

Сама эпоха сделала возможным полифонический роман. Достоевский был субъективно причастен этой противоречивой многопланности своего времени, он менял станы, переходил из одного в другой, и в этом отношении сосуществовавшие в объективной социальной жизни планы для него были этапами его жизненного пути и его духовного становления. Этот личный опыт был глубок, но Достоевский не дал ему непосредственного монологического выражения в своем творчестве. Этот опыт лишь помог ему глубже понять сосуществующие экстенсивно развернутые противоречия, противоречия между людьми, а не между идеями в одном сознании. Таким образом, объективные противоречия эпохи определили творчество Достоевского не в плоскости их личного изживания в истории его духа, а в плоскости их объективного видения как сосуществующих одновременно сил (правда, видения, углубленного личным переживанием).

Мир Достоевского – художественно организованное сосуществование и взаимодействие духовного многообразия, а не этапы становления единого духа. Поэтому и миры героев, планы романа, несмотря на их различную иерархическую акцентуацию, в самом построении романа лежат рядом в плоскости сосуществования (как и миры Данте) и взаимодействия (чего нет в формальной полифонии Данте), а не друг за другом как этапы становления. Но это не значит, конечно, что в мире Достоевского господствует дурная логическая безысходность, недодуманность и дурная субъективная противоречивость. Нет, мир Достоевского по-своему так же закончен и закруглен, как и дантовский мир. Но тщетно искать в нем системно-монологическую, хотя бы и диалектическую, философскую завершенность, и не потому, что она не удалась автору, но потому, что она не входила в его замыслы.

Глава 2. Философско-христианские взгляды ф.м. Достоевского

Вопрос о бытии Бога Достоевский считал главным в нашей жизни. "... Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла... ". "... Вопросы о том, есть ли Бог и есть ли бессмертие... первые вопросы и прежде всего"[2] ,– говорит Алеша Карамазов. Тот, кто над этими вопросами не задумывался, обречен на пустую жизнь. И ответить на главные вопросы должно только утвердительно. Достоевский не верил в возможность абсолютного атеизма: "Никто не может быть не убежден в существовании Бога. Я думаю, что даже и атеисты сохраняют это убеждение, хотя в этом и не сознаются, от стыда, что ли... ". [3] Отрицающий Бога попадает в логический тупик: рационально доказать, что Бога нет, он не может– слишком много неизвестного есть еще на Земле. Он начнет нам говорить о пороках церкви, укажет на противоречия в Писании, на слабость древних людей, выдумавших для утешения себе Бога. Но не о Боге будет говорить этот человек, а о людях, их пороках и несовершенствах. Говорит князь Мышкин: "Сколько я ни встречался с неверующими и сколько ни читал таких книг, все мне казалось, что и говорят они... будто не про то, хотя с виду и кажется, что про то". [4] Так, Ницше, объявляя о смерти Бога, вынужден бороться с моралью, а отсюда и со "слабыми и неудачниками", мораль придумавшими. Тем не менее, Достоевский продумывает разные виды приближения к атеизму и следствия из него.

Помня о "полифоничности" творчества Достоевского, рассмотрим его героев, которые находятся ближе всего к атеистическому мировоззрению. Самый логически последовательный из героев-атеистов– Кириллов. Его Бог измучил до болезни, до помешательства. Он уверен, что "Бог необходим, а потому должен быть", но, с другой стороны, убежден: "... Его нет и не может быть". [5] Его душу разрывают пополам две страшных силы: с одной стороны, ему даровано свыше ощущать "пять или шесть секунд" "присутствие вечной гармонии". "Как будто вдруг ощущаете всю природу и вдруг говорите: да, это правда". Он признается: "В эти пять секунд я проживаю жизнь и за них отдам всю мою жизнь, потому что стоит". [6] Сам Бог стучится в сердце Кириллова: как тут не уверовать? Но другая, не менее могущественная, сила, не дает ему верить– невероятная гордость. Он утверждает, что "жизнь есть боль, жизнь есть страх", "все подлецы" и люди нуждаются в другом мире– мире гордости и свободы. Для достижения его надо лишь прекратить выдумывать Бога и выказать своеволие: самому стать на место Бога, и тогда и люди, и Земля переменятся физически, исчезнет время. Бесспорно, Кириллов обладает огромной силой, если его богоборческие суждения выдерживают живое восприятие Бога. Однако выбор все же должен быть сделан, колебания не для таких людей, как Кириллов. Для него это выбор– вопрос жизни и смерти. "Неужели ты не понимаешь, что человеку с такими двумя мыслями нельзя оставаться в живых? "– спрашивает он у Верховенского. И выбор сделан– он сделан в рассуждениях Кириллова о том, что все хорошо: "Кто с голоду умрет, а кто обидит и обесчестит девочку– хорошо". Для Кириллова стерта граница между добром и злом, для него существуют только счастье и свобода; в этом смысле он говорит: "... Все хороши", т.е. свободны. Тот, кто научит, что "все хороши", тот "мир закончит", и "имя ему – человекобог" (предвосхищение ницшеанского сверхчеловека!). Одна мысль не дает покоя Кириллову: "Неужели никто на всей планете, кончив Бога... не осмелится заявить своеволие в самом полном пункте? " Этот же вопрос будет мучить и Ницше. Видимо, с Богом до конца не покончено; нужен акт абсолютного своеволия, чтобы раз и навсегда доказать: Бога нет, и человек свободен. "Ставрогин... не верует, что он верует",– говорит Кириллов. Это же мы можем сказать и по отношению к нему. Он желает верить, что Бога нет, но как же быть с теми "пятью секундами абсолютной гармонии"? "Я обязан неверие заявить",– провозглашает он, но как это сделать? Тем более Верховенский поддевает его: "... Вы веруете, пожалуй, еще больше попа". Ответ у Кириллова есть: "... Самый полный пункт моего своеволия– это убить себя самому". Совершивший самоубийство сам станет Богом, ибо проявит полное своеволие и независимость, освободится от страха и смерти и того света. Кириллов жизнью своей желает доказать, что Бога нет. А раз так, то мы сами боги. Эта мысль, по мнению Кириллова, великая. Осознавший ее– "царь, и уже не убьешь себя сам, а будешь жить в самой главной славе".

Сам себя Кириллов причисляет к "богу по неволе". Ему первому пришла в голову эта убийственная мысль: "Если Бога нет, то я Бог", и теперь он уже обязан убить себя, "иначе кто же начнет и докажет"? Все узнают, все поверят, что Бога нет и они свободны; на этом месте "переломится история". Ироничное замечание Верховенского: "Кому узнавать-то? Тут я да вы... " и многовековой опыт, свидетельствующий о том, что на человека, на практике доказывающего свои убеждения, смотрят в лучшем случае как на безумного, не могут остановить помешавшегося на своем подвиге самоубийства и одновременно убийства Бога Кириллова, и он кончает с собой...

Безбожника-то я совсем не встречал ни разу, а встречал заместо его суетливого... – говорит Макар Иванович Долгорукий в "Подростке". –... Есть такие, что и впрямь безбожники, только те много пострашней этих будут, потому что с именем Божиим на устах приходят". [7] Ставрогин, Верховенский, Раскольников– люди во многом суетливые, хотя для них вопрос о Боге тоже жизненно важный. Они либо Бога не принимают, либо Его забывают и действовать пытаются соответственно. Им не открыта мировая гармония, как Кириллову, и поэтому они чувствуют глубокое разочарование в жизни (Кириллов же был счастливым). Ставрогину прийти к Богу помешали его гордость и презрение к людям, судьба Верховенского неизвестна, Раскольников, пройдя через очищение страданием, Бога принял. Однако самый сильный богоборец у Достоевского– Иван Карамазов. Он Бога принимает, но мира созданного принять не может, т.е. идет по дороге сатанинского бунта.

Иван Карамазов превосходит Кириллова и по своему духовному развитию, и по своей страсти. Он понял то, что "человекобог", не понял: абсолютное своеволие приведет к страшным последствиям.

Мучения Ивана происходят из-за его неспособности любить людей, своих ближних ("разве что дальних") – в этом он признается Алеше. "Иван никого не любит",– говорит про него отец. Мало того, он не верит в Божию любовь к миру и поэтому видит в нем одно зло. Его любовь к человечеству расходится с божественной к людям. "Не хочу гармонии, из-за любви к человечеству". [8] Иван бунтует из вполне гуманных соображений. Он признается в сильнейшей страсти к жизни, но понимает, что с его бунтом жить нельзя. Даже страдания, неистовые мучения над главными вопросами бытия не могут дать ему полноты жизни, ибо он забыл о вселюбящем, всепрощающем Боге. В поэме о Великом Инквизиторе Иван рисует грандиозную картину отступления людей от Христа (заметим, что в одной коротенькой главе Достоевский предвосхитил или переосмыслил множество западных религиозных учений), а в конце повествования брата Алеша спрашивает у него: с кем он, с Инквизитором, задумавшим исправить подвиг Христа, или с Христом? Иван признается в своем равнодушии, но от формулы "все дозволено" не отказывается. Все дозволено для созидания счастья человеческого, даже пойти против Бога. "Ты убьешь себя сам, а не выдержишь",– восклицает Алеша, ибо нет такой силы, способной выдержать неприятие всего мира. Но богоборец уверен: такая сила есть, "сила низости карамазовской", т.е. разврат, нравственная деградация. Иван считает, что выдержит до тридцати лет, а потом "все дозволено" возьмет верх над признанием Бога и постепенно можно будет дойти до житейского равнодушия. Но до указанного возраста Ивану в здравом уме дожить не довелось... Мысль о вседозволенности была подхвачена Смердяковым, и тот убил Федора Павловича Карамазова. Первый же практический вывод из собственных размышлений вверг Ивана в безумие. Он не смог перенести вины за преступление, которого фактически не совершал, но спровоцировал небрежно брошенной мыслью.

По рассуждению атеистических героев Достоевского, мистический ужас жизни, закабаленность человека естественными и социальными законами бытия– это та очевидная нелепица, которая позволяет им попирать все законы, презирать все добродетели, преступать все границы, поставленные Богом, природой и людьми. Они оправдывают свои поступки тем, что делают это "во имя исстрадавшегося человечества, преклоняясь перед его страданиями и мукой". Страдание– атмосфера нашей печальной планеты. Антигерои не могут смириться со страданием. Страдание для них– это самое очевидное отрицание Бога. Возможно ли оправдание Бога, если существует бессмысленное страдание? Может ли существовать Бог в этом мире, ужасном своей нелепостью? Между человечеством и Богом стоит отвратительное чудовище, имя которому– страдание. Антигерои, не имея возможности его устранить, ненавидя его, не могут смириться с ним, а потому и не принимают мир, который "почивает на абсурде".

Для них этот мир– наихудший из всех возможных миров. Они рассматривают его как онтологическое доказательство небытия Бога, или по крайней мере Его безумия. И как доказательство безграничной власти дьявола. История рода человеческого для них есть обличение Бога и оправдание дьявола.

Можно сказать, в мировой литературе нет равных Достоевскому, когда речь идет о демонологии. Он не только писатель, он– прозорливец. Его очи видят в сущностях этого мира то, чего не видят многие, даже самые одаренные люди. Но исключительная заслуга Достоевского в том. что он открыл тайный метод дьяволова внедрения в человеческую деятельность. Этот метод виртуозно совершенен: дьявольская сила таинственно растекается по человеческому существу, пропитывая душу, постепенно овладевает психическими силами человека. И, в конце концов, человек неосознанно ощущает эту силу, эту энергию как часть своей собственной, как суть самосознания. И эта ужасная сила участвует в его мыслях и чувствах, во всей его деятельности, хотя он уверен, что независим, автономен, самостоятелен и самобытен.

Тайнозритель человеческой души, Достоевский видел все это ясно, до тонкостей и потрясающе точно описал. О нем можно с полным основанием сказать: он знает "глубины сатанинские". Поэтому некоторые считают, что Достоевский был носителем дьявольского духа. Так, В. Вересаев назвал Достоевского "подвижником дьявола". Отто Биербаум пишет о Достоевском: "Русского дьявола имел он в своем теле! И еще какого дьявола! Во скольких обликах! Легион дьяволов! Поэтому его произведения настоящий пандемониум".

И это грустная правда. Но правда и в том, что, только будучи таковым, Достоевский мог в совершенстве познать тайну беззакония– тайну природы дьявола, его психологию, логику, методику. Только при этом он и мог обнаружить, что дьявол– это та единственная сила, которая разоряет, расстраивает и обезличивает человека. Только будучи таковым, каким он был. Достоевский с помощью своих антигероев смог написать таких дьяволов, которых мир прежде не видел. И только Достоевский мог реально ощутить и прочувствовать всю отвратительную, мерзкую сущность, всю уродливость метафизического чудовища – дьявола и в отчаянии взыскать Бога– Надежду всех отчаявшихся, единственное Прибежище всех проклятых и единственное Утешение человека и человечества.

Достоевский в каждом своем произведении неопровержимо доказывает, что дьявол существует. Но для писателя было бы катастрофой, не сумей он столь же неопровержимо доказать существование Бога и участие Его в жизни человека. Без Бога мир– невыносимая бессмыслица, без бессмертия человек– олицетворение злобной насмешки.

Достоевскому, гонимому ураганом бессмысленной трагедии этого мира, необходим Бог, необходим– чтобы не сойти с ума от ужаса и отчаяния. Он ему более необходим, нежели Шекспиру или Канту, Толстому или Ницше. Более, чем кому-либо другому, ему необходим Бог, который обитал бы в человеке, был бы Человеком. Ему не нужен Бог, который, ужаснувшись этому миру, забыл о том, что Он– Бог. Ему необходим Бог, который смотрел бы на мир глазами человека и не обезумел бы от ужаса, Бог, который переболел бы всей болью человека, страдал бы всеми страданиями человека и не впал бы в отчаяние. Достоевскому необходим Бог, который пережил бы смерть и не устрашился бы ее. Бог, который бы жил в таком страшном мире и не проклял бы его, а благословил Своим Воскресением.

Без веры в Бога для Достоевского невозможны ни настоящая нравственность, ни подлинная любовь к людям. Заключенный в тюрьму Митя Карамазов говорит Алеше: "Меня Бог мучит... А что, как Его нет?. . Тогда если Его нет, то человек шеф земли, мироздания... Только как он будет добродетелен без Бога-то?. . У меня одна добродетель, а у китайца другая - вещь, значит, относительная". [9] Если мы будем отрицать существование единого морального идеала, подкрепленного Высшим авторитетом, то придется признать, что возможны всякие представления о морали, в том числе совершенно противоположные. Но когда они сталкиваются друг с другом, мы видим образцы самых губительных безнравственных действий. Если мораль приводит к аморализму, то или мораль ложная (рассуждение Ницше), или она относительна и нет никаких обязательных нравственных норм. Но можно рассуждать и по-другому: существующий порядок вещей далек от должного; слишком большие расхождения во взглядах на нравственность говорят лишь о несовершенстве людей. Тогда все морали представятся нам в большей или меньшей степени искажением и отступлением от единого нравственного идеала из-за людских грехов и слабости. На этом основании возможна терпимость друг к другу носителей различных моральных установок и совместное стремление к нравственной чистоте. Очень важно научиться меньше оценивать поступки окружающих и большие свои, иначе значимым и моральным будет казаться не сам поступок, а его оценка. Достоевский считает, что судить людей– дело не наше, а Божие. "Помни особенно, что не можешь ничьим судиею быти,– говорит старец Зосима. – Ибо, был бы я сам праведен, может, и преступника, стоящего передо мною, не было бы". Христианское учение понимается Достоевским не как этика, а как жизнь, и заповеди Христа– не ограничитель поведения (как часто толкуется мораль), а некие установления свыше, следуя которым, мы получим полноту жизни в этом мире и вечную жизнь в ином.

Достоевский не представлял мир без Бога; отклонение от него ведет к гибели личности, к людским бедствиям: "Раз отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до удивительных результатов. Это аксиома". [10] Бог мучил Достоевского всю жизнь, сделался для него самым важным вопросом бытия.

Соловьев В.С. отмечает: "Христос не был для Достоевского только фактом прошедшего, далеким и непостижимым чудом. Если так смотреть на Христа, то легко можно сделать из Него мертвый образ, которому поклоняются в церквах по праздникам, но которому нет места в жизни. Тогда все христианство замыкается в стенах храма и превращается в обряд и молитвословие, а деятельная жизнь остается всецело нехристианскою. И такая внешняя Церковь заключает в себе истинную веру, но эта вера здесь так слаба, что ее достает только на праздничные минуты. Это– храмовое христианство. И оно должно существовать первее всего, ибо на земле внешнее прежде внутреннего, но его недостаточно. Есть другой вид или степень христианства, где оно уже не довольствуется богослужением, а хочет руководить деятельною жизнью человека, оно выходит из храма и поселяется в жилищах человеческих. Его удел – внутренняя индивидуальная жизнь. Здесь Христос является как высший нравственный идеал, религия сосредоточивается в личной нравственности, и ее дело полагается в спасении отдельной души человеческой.

Есть и в таком христианстве истинная вера, но и здесь она еще слаба: ее достает только на личную жизнь и частные дела человека. Это есть христианство домашнее. Оно должно быть, но и его недостаточно. Ибо оно оставляет весь общечеловеческий мир, все дела, общественные, гражданские и международные,– все это оно оставляет и передает во власть злых антихристианских начал. Но если христианство есть высшая, безусловная истина, то так не должно быть. Истинное христианство не может быть только домашним, как и только храмовым,– оно должно быть вселенским, оно должно распространяться на все человечество и на все дела человеческие. Такое вселенское христианство исповедовал и возвещал Достоевский". [11]

Глава 3. "Легенда о великом инквизиторе" ф.м. Достоевского как утверждение свободы человеческого духа

"Легенда о Великом Инквизиторе"– вершина творчества Достоевского, увенчание его идейной диалектики. В ней нужно искать положительное религиозное миросозерцание Достоевского. В ней сходятся все нити и разрешается основная тема, тема о свободе человеческого духа. Она трактуется в Легенде откровенно. Поразительно, что легенда, представляющая небывалую по силе хвалу Христу, влагается в уста атеиста Ивана Карамазова. Легенда– загадка. Остается не вполне ясным, на чьей стороне рассказывающий Легенду, на чьей стороне сам автор. Многое предоставлено разгадывать человеческой свободе. Но легенда о свободе и должна быть обращена к свободе. Свет возгорается во тьме. В душе бунтующего атеиста Ивана Карамазова слагается хвала Христу. Судьба человека неотвратимо влечет его или к Великому Инквизитору, или к Христу. Необходимо выбирать. Ничего третьего нет. Третье есть лишь переходное состояние, невыявленность последних пределов. Своеволие ведет к утере и отрицанию свободы духа в системе Великого Инквизитора. И свобода может быть лишь обретена во Христе. Изумителен художественный прием, к которому прибегает Достоевский. Христос все время молчит, он остается в тени. Положительная религиозная идея не находит себе выражения в слове. Истина о свободе неизреченна. Выразима легко лишь идея о принуждении. Истина о свободе раскрывается лишь по противоположности идеям Великого Инквизитора, она ярко светит через возражения против нее Великого Инквизитора. Эта откровенность Христа и Его Истины художественно действует особенно сильно. Аргументирует, убеждает Великий Инквизитор. У него в распоряжении сильная логика, сильная воля, направленная к осуществлению определенного плана. Но безответность Христа, Его кроткое молчание убеждает и заражает сильнее, чем вся сила аргументации Великого Инквизитора.

В Легенде ставятся лицом к лицу и сталкиваются два мировых начала– свобода и принуждение, вера в Смысл жизни и неверие в Смысл, божественная любовь и безбожное сострадание к людям, Христос и антихрист. Достоевский берет идею, враждебную Христу, в чистом виде. Он начертал возвышенный образ Великого Инквизитора. Это– "один из страдальцев, мучимых великою скорбью и любящих человечество". Он– аскет, он свободен от желания низменных материальных благ. Это– человек идеи. У него есть тайна, Тайна эта– неверие в Бога, неверие в Смысл мира, во имя которого стоило бы людям страдать. Потеряв веру, Великий Инквизитор почувствовал, что огромная масса людей не в силах вынести бремени свободы, раскрытой Христом. Путь свободы трудный, страдальческий, трагический путь. Он требует героизма. Он непосилен такому ничтожному, жалкому существу, как человек. Великий Инквизитор не верит в Бога, но он не верит также и в человека. Это ведь две стороны одной и той же веры. Потеряв веру в Бога, нельзя уже верить в человека. Христианство требует не только веры в Бога, но и веры в человека. Христианство есть религия Богочеловечества. Великий Инквизитор прежде всего отрицает идею Богочеловечества, близости и соединенности божеского и человеческого начала в свободе. Человек не выдерживает великого испытания его духовных сил, его духовной свободы, его призванности к высшей жизни. Это испытание его сил было выражением великого уважения к человеку, признанием его высшей духовной природы. От человека многое требуется, потому что он к чему-то великому призван. Но человек отрекается от христианской свободы, от различения между добром и злом. "Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столько стоит? " Человек не может вынести страданий своих и чужих, а без страданий невозможна свобода, невозможно познание добра и зла. Перед человеком ставится дилемма – свобода или счастье, благополучие и устроение жизни, свобода со страданием или счастье без свободы. И огромное большинство людей идет вторым путем. Первый путь есть путь немногих избранников. Человек отказывается от великих идей Бога, бессмертия и свободы, и им овладевает ложная, безбожная любовь к людям, ложная сострадательность, жажда всеобщего устроения на земле без Бога. Великий Инквизитор восстал против Бога во имя человека, во имя самого маленького человека, того самого человека, в которого он также не верит, как и в Бога. И это особенно глубоко. Обыкновенно целиком отдаются устроению земного благополучия людей те, которые не верят, что человек имеет своим предназначением высшую, божественную жизнь. Бунтующий и самоограниченный "Эвклидов ум" пытается построить миропорядок лучший, чем созданный Богом. Бог создал миропорядок, полный страданий. Он возложил на человека невыносимое бремя свободы и ответственности. "Эвклидов ум" построит миропорядок, в котором не будет уже таких страданий и ответственности, но не будет и свободы. "Эвклидов ум" неизбежно должен прийти к системе Великого Инквизитора, то есть к созданию муравейника на началах необходимости, к уничтожению свободы духа. Эта тема ставится еще в "Записках из подполья", в "Бесах" у Шигалева и П. Верховенского и разрешается в "Легенде о Великом Инквизиторе". Если мировая жизнь не имеет высшего Смысла, если нет Бога и бессмертия, то остается устроение земного человечества по Шигалеву и Великому Инквизитору. Бунт против Бога неизбежно должен привести к истреблению свободы. Революция, имеющая в своей основе атеизм, неизбежно должна привести к безграничному деспотизму. То же начало лежит в основании католической инквизиции и принудительного социализма, то же не?