Реферат: Миф и философия
В будущую эпоху будет ясно, что Эзотерическим ключом к мистериям Христиан, также как и к греческим теогониям и наукам, является Сокровенное Учение, принадлежащие доисторическим народам.… Именно это Учение, которое может проследить сходство всех человеческих религиозных теорий или даже так называемых "откровений"… вливает дух жизни в манекены на вершинах Меру, Олимпа, Валгаллы или Синая".
"Тайная Доктрина", 1, стр.968
А пока мы старательно всё забывали. Мы, европейцы и евроазиаты, забыли даже то, что помнили совсем недавно греки во времена Гомера. Древние греки знали даже об останках Второго Материка, где был тропический климат и где поблизости жили Боги. За ним – Гиперборейской землёй – была ещё более таинственная земля, на которой царило вечное лето. Именно туда ежегодно уходил их любимый Бог Солнца – Аполлон.
Но не только во времена древних греков – за многие и многие века до них Гиперборейские земли – Гренландия, Норвегия, другие нынешние скандинавские страны и азиатско-российские тундры – уже были надёжно покрыты снегами и льдами и считались не тропическими странами, а как раз наоборот.
Но когда-то Север всё же был почти тропиками. И об этом наука свидетельствует устами одного из учёных (И.Гульда), слова которого приводит Е.П.Блаватская в "Предварительных заметках" ко второму тому (стр.12):
"Во времена Миоценского периода, Гренландия (на северной широте 70*) развила роскошную растительность, деревья, подобные тису, красному дереву – segnoia, близкие видам Калифорнии, бук, платаны, ивы, дубы, тополя, орешник и т.д."
Если же греки в дни Гомера знали о благословенной земле вечного лета, которая задолго до их времени была покрыта вечными льдами, снегами и овеяна студёными ветрами, то кто же им сказал об этом?
Е.П. Блаватская отвечает на свой же вопрос: "Для того чтобы это стало известно грекам, предание должно было дойти до них от другого народа, более древнего, нежели они сами, и которому были известны эти климатические подробности, о которых греки ничего не могли знать. Даже в наше время наука прозревает, что за полярными морями, в самом круге Арктического Полюса существует море, которое никогда не замерзает, и вечно зелёный Материк. Архаические учения, также и Пураны (древние индийские сказания) для того, кто понимает их аллегории, содержат те же утверждения. Поэтому нам достаточно этой убедительной вероятности, что во время Миоценского Периода современной науки в то время, когда Гренландия была почти тропической страной, на ней жил народ, ныне неизвестный истории.
Если мы были удивлены, узнав, что именно с Севера, со Второго Материка, начали распространяться первые лемурийцы, пока не освоили свой собственный Материк, то уже не удивляемся тому, что и первые атланты (наиболее духовные) также пришли на свой Четвёртый Материк с Севера".
Что закрепляет в нас это знание? Закон Аналогии. Е.П.Блаватская ненавязчиво, но неоднократно и твёрдо направляет внимание своих читателей на Север, Северный полюс, называя эту вершину Земли её духовным средоточием. Из северных стран Е.П.Блаватская называет практически лишь Норвегию и Гренландию. Огромные просторы российского Севера названы просто Северной Азией. Россия (несмотря на свою масштабность, древность, родственность с индо-арийцами – древнейшим народом планеты) россиянкой Е.П.Блаватской нигде даже не упоминается. Это могло бы показаться странным, если бы не разъяснения Е.И.Рерих. В одном из писем о значении России для будущего планеты она сама обращает наше внимание на этот факт не упоминания Е.П.Блаватской её родины – одной шестой части Земли, которая как бы не существует ни для мифологии, ни для истории. Имя сокровенной страны, оси Нового Мира – должно быть хранимо тысячелетиями в тайне и оберегаемо до времени, чтобы её не растерзали враждебные тёмные силы, прежде чем наступят благополучные для эволюции времена.
Если Е.П.Блаватская не касается в своих трудах мифологии России, то обратимся к князю Евгению Николаевичу Трубецкому и его работе "Иное "царство" и его искатели в русской народной сказке"
"Попытка узнать душу народа в его сказке сталкивается с одним препятствием – национальное в сказке почти всегда вариант общечеловеческого. То и другое нераздельно. Трудность усугубляется тем, что, в качестве ценности общечеловеческой, сказка не прикреплена неподвижно к месту. Она странствует, передаётся от народа к народу".
Не удивительно, что и в русской сказке воспроизводятся общечеловеческие мотивы. В известном сборнике А.Н.Афанасьева, в параллель к русским народным сказкам, приводится великое множество славянских, немецких, скандинавских вариантов на те же темы: цитируются варианты итальянские, арабские, даже индийские. Есть общие многим народам излюбленные сюжеты. Обыкновенно эти общие представления объясняются наличностью единого мифологического предания, зародившегося ещё до разделения индоевропейских народов.
В сказке есть не только сверхнародное, но и сверхвременное. В ней множество исторических эпох весьма отдалённых друг от друга. И рядом с этим в сказке есть общие всем историческим эпохам представления о чудесном. Доисторическое в ней часто является рядом с современным. И, тем не менее, волшебная сущность сказки, унаследованная от глубокой древности, остаётся неизменной. Магическое предание необычайно устойчиво и потому вторжение новых форм быта не вытесняет из сказки волшебного: последнее сохраняется на всех ступенях культуры.
Единство происхождения индоевропейских племён не объясняет здесь самого важного и интересного – сохранения у всех народов и во все века излюбленных сказочных образов. Образы эти не сохранились бы памятью народною: если бы они не выражали собой непреходящих, не умирающих ценностей человеческой жизни. Запоминается и передаётся из поколения в поколение только то, что, так или иначе, дорого человечеству. Сама устойчивость сказочного предания доказывает, что сказка заключает в себе что-то для всех народов и для всех времён важное и нужное, а потому незабываемое.
В главе "От бедности к богатству. "Иное царство" Е.Трубецкой пишет, что "уход от гнетущей человека бедности жизни, подъём к неизречённому богатству чудесного в связи с исканием "иного царства" есть общая черта всех веков и всех народов. Истина эта открылась уже в древности Платону, который учил, что Эрос, рождающий красоту, есть дитя бедности и богатства. Соответственно с этим несчастный, обездоленный и дурак занимают в сказках видное и почётное место". Национальная окраска проявляется лишь в конкретном изображении этих героев.
В русской сказке необыкновенно ярко и образно отражается психология русской народной печали. Бедность жизни ощущается людьми по разному, соответственно различию в настроении и в особенности – в душевном строе. "Души низменные отождествляют её со скудностью материальных средств. Для такого жизнечувствия искомое "иное царство" страна с молочными реками и кисельными берегами. Для сознания более глубокого бедность и скудность – общее свойство всего житейского. Те избранные души, коими создаются высшие ценности сказочного творчества, не находят в серой обыденщине человеческой жизни ни подлинного добра, ни подлинного худа". Подлинная душа сказки в героях, которые не находят себе удовлетворения даже на высших ступенях житейского благополучия. В сказке выражается подъём к чудесному над действительным. Именно этот подъём делает её нужною всем народам, всем степеням культуры. Многое ли останется от нашей поэзии и от нашей музыки, если выкинуть из них сказку и сказочное? В сказке зарыто какое-то великое сокровище, без которого мы обойтись не можем.
В главе "Воровский идеал. Сказка в роли социальной утопии" Е.Трубецкой пишет, что "лёгкий хлеб" – вековая мечта человеческой лени; естественно, что народная сказка с любовью останавливается на наиболее простом способе его добывания – "на воровстве". Сказки воровские имеются у всех народов, воровство играет большую роль в языческих мифологиях; всем известен греческий бог – покровитель воровства – Гермес. А в немецком сказании о Нибелунгах все воруют друг у друга золото Рейна, и боги и смертные. Сказка хорошо знает, что искатели дарового богатства легко попадают в плен к самому чёрту. Вообще счастье в сказке неизменно сопутствует лентяю и вору. Крайним выражением апофеоза лени служит сказка о Емеле-дураке. "Есть эпохи народной жизни, когда всё вообще мышление народных масс облекается в сказочные образы. В такие времена сказка – прибежище всех ищущих лучшего места в жизни и является в роли социальной утопии". Мечтания бедняка нередко носят определённую классовую окраску. И невольно сказочная мечта стремится возвести бедняка над знатью, над купцами. Вся социальная утопия окрашивается, прежде всего, стремлением наесться и напиться вволю. Предсказан в сказке и конец этого счастья. Мы стоим лицом к лицу с бессмертным образом "разбитого корыта".
"Подъём в "иное царство" и дальний путь в запредельное" – так озаглавил Е.Трубецкой главу об искателях чудесного, которые сами не знают, куда идут и что ищут. Преклонение перед мудростью "незнания" составляет неожиданную черту сходства между философией Сократа и сказкой всех народов.
Влечение к переделу, где кончается земля и начинается чудесная солнечная сторона – свойственно сказке. "Для сознания языческого, страна, где ночует солнце, есть область подлинного бытия и подлинной жизни. А для сознания, поднявшегося над языческим боготворением солнечной стихии, те же величественные явления заката и восхода суть естественные символические напоминания о какой-то запредельной славе. Это вечные возбудители восторженного настроения, духовного и сказочного подъёма".
Человека окрыляет та цель, к которой он испытывает таинственное влечение. Неудивительно, что крыльям, побеждающим расстояние и тяжесть, отводится видное место, как в мифологии, так и в сказочной символике народов. Победа над тяжестью есть тем самым и победа над материей. Вот почему и в религиозной, и в сказочной символике народов крылья служат образом одухотворения. В общении с крылатым и вещим сам человек одухотворяется, и это одухотворение выражается в чудесном расширении его горизонта.
"Тайной всеобщей солидарности", связующей человека со всей тварью поднебесною, общение с ней в страдании и в радости, назвал Е.Трубецкой одно из величайших откровений в сказке. Это, прежде всего живое, непосредственное ощущение единства мировой жизни в человеке и животном. С одной стороны человек чувствует в себе животное, ощущает непрерывную и страшную возможность впасть в животный мир, завыть по волчьи, захрюкать свиньёю или гадом ползти по земле. С этой точки зрения оборотничество выражает собою великую жизненную правду. Зверочеловечество есть реальный факт нашей жизни: в мире подчеловеческом действительно есть та тёмная бездна, которая нас в себя втягивает. В своём стремлении прочь от этой бездны падения человек ощущает не своё только человеческое усилие, а общее стремление жизни, в котором заинтересовано всякое дыхание, ибо весь мир стремится подняться над собою в человеке и через человека. Это участие всей твари в подъёме человека к неизречённому великолепию один из наиболее ярких и любимых мотивов русской народной сказки.
Тут остаётся отметить ещё одну ступень подъёма сказки. Волшебное в ней ещё не есть завершение чудесного. Достоверно одно: русские сказочные образы как-то совершенно незаметно и естественно воспринимают в себя христианский смысл. В трудные минуты вещая невеста советует своему герою "молиться Спасу". Вполне естественно, что сказочный подъём к чудесному на высших своих ступенях превращается в подъём молитвенный. Глубоко сродно христианству и любящее жалостливое отношение сказки к животному миру. Тайна солидарности всей живой твари есть одно из христианских откровений, одна из любимых тем русского "жития святых". Самое существо христианства выражается в учении о всеобщем воскресении, о вечной целостной жизни, в которой весь мир достигает совершенного и полного исцеления. Поэтому к христианству близко сказочное искание вечной молодости и живой воды. И "молодильные яблоки" и "вода целящая" – мифологические предварения величайшего из христианских откровений. Сказка заключает в себе богатое мистическое откровение, её подъём от житейского к чудесному представляет собой великую ценность духовной жизни и несомненную ступень в той лестнице, которая приводит народное сказание от язычества к христианству.
Как же отразилась русская душа в русской народной сказке?
Есть две черты, которые в ней поражают: с одной стороны – глубина мистического проникновения в жизнь, головокружительная высота полёта, с которой открываются сказочные красоты Вселенной, а с другой стороны – женственный характер этих волшебных грёз. В русской сказке мы имеем яркий образец "мистики пассивных переживаний" человеческой души. Не случайно именно женский образ вещей невесты господствует в этой сказке, олицетворяет собою её высшую ценность и высшую вершину её творчества. В ней выражается женственное мирочувствие. Здесь человек необыкновенно сильно чувствует превознемогающую его чудесную силу, те могучие крылья, которые уносят его прочь от житейской низменности, ту магию, которая превращает его из жалкого дурака в сказочного красавца. Иначе говоря, он интенсивно воспринимает, то действие сверху, той чудесной силы, которая залетает из запредельной дали в низины здешнего, чтобы унести и поднять его туда, в заоблачную высь.
Но рядом с этим в русской сказке необыкновенно слабо выражено действие снизу. В ней сказывается настроение человека, который ждёт всех благ жизни свыше и при этом совершенно забывает о своей, личной ответственности.
Это прелестная поэтическая грёза, в которой русский человек ищет по преимуществу успокоения и отдохновения; сказка окрыляет его мечту, но в то же время усыпляет его энергию.
Мифология и сказка других народов знает случаи сопротивления человека чудесному, богоборчества или содействия человека сверхъестественной силе. В германской саге человек то борется со своими богами, то спасает их самих из трудного положения. Как бы ни были могучи дарования народного гения и как бы ни были глубоки его откровения, откровения эти бессильны и бесплодны, пока они остаются только мистикою пассивных переживаний. "Эта мистика, не воплощающаяся в дело и ожидающая, только как свыше, того нового царства, которое силою берётся, легко вырождается в вульгарную мечту о даровом богатстве, о хитрой науке, чтобы можно было ничего не работать, сладко есть и пить". Мечта эта оказалась сильною в жизни именно оттого, что у неё есть глубокий мистический корень в русской душе. "Связь между усыплением нашего народного духа и торжеством воровской утопии совершенно очевидна". Где светлые силы дремлют и грезят, там тёмные силы действуют и разрушают. "И от того-то современная Россия оказалась в положении человека, которого разворовали в глубоком сне". Чтобы победить воровскую утопию "лёгкого хлеба" недостаточно ни созерцательного экстаза, ни парения над житейским, ни даже молитвенного подъёма к светлому и чудесному. Для этого нужно живое дело.
Мысль об "ином царстве" есть глубокое откровение нашего народного творчества. Но в жизни, как в сказке, это откровение затемняется и заслоняется безобразною, кощунственною пародией. Пародия будет побеждена, когда "новое царство" перестанет быть красивою мечтою, когда оно будет понято нами как призыв к труду и подвигу.