Реферат: Москва в XIX столетии
Гори, родная! Бог с тобою,
Я сам, перекрестясь, с мольбою,
Своею грешною рукою, тебя зажег.
Враги в Москве, Москва в неволе.
Пусть гибнет все. Своей рукою
Свой дом зажег. Гори со мною...
Москва пылает за отчизну,
Кровавую готовьте тризну...
Если огонь московского пожара поднял в русском народе несокрушимую энергию для борьбы с полчищами Наполеона не на живот, а на смерть, то он же впервые сокрушил веру в свою звезду этого гордого победителя в 50 битвах.
Граф Сегюр был свидетелем того глубокого потрясения, какое испытал Наполеон на другой день после своего первого ночлега в Кремле, во дворце русских царей. Проснувшись раньше обыкновенного, он стал было спокойно рассуждать со своим лейб-медиком о причинах московского пожара. Но вдруг в окне увидал страшное зарево, вскочил с постели, толкнул мамелюка, надевавшего ему сапоги, так что тот упал навзничь, и впился глазами в бушевавшее по всему Замоскворечью море огня. "Первым его движением, - говорит граф Сегюр, - был гнев: он хотел властвовать даже над стихиями. Но скоро он должен был преклониться перед необходимостью. Удивленный тем, что, поразив в сердце Русскую империю, он встретил не изъявления покорности и страха, а совершенно иное, почувствовал он, что его победили и превзошли в решимости. Это завоевание, для которого он принес все в жертву, исчезало в его глазах в облаках страшного дыма и моря пламени. Им овладело страшное беспокойство; казалось, его самого пожирал огонь, который окружал его в Москве. Ежеминутно он вставал, ходил порывисто по дворцу, принимался за работу и бросал ее, чтобы посмотреть в окно на море огня. Из груди его вырывались короткие восклицания: "Какое ужасное зрелище: это они сами поджигают город; сколько прекрасных зданий, какая необычайная решимость! Что за люди! Это скифы..."
И на острове св. Елены, доживая свою бурную жизнь, Наполеон каждый раз при слове "Москва" испытывал глубочайшее волнение, вздрагивал всем телом и однажды написал в своих записках:
"Никогда все поэты, изображая сказочный пожар Трои, не могли в своем изображении представить что-либо похожее на действительный пожар Москвы. Ужасающий ветер раздувался самым пожаром и производил огненные вихри. Перед нами был буквально океан огня. Повсюду поднимались горы пламени, с невероятной быстротой вздымались к раскаленному небу и так же быстро падали в огненное море. Это величайшее и поразительнейшее и в то же время ужаснейшее зрелище, какое мне когда-либо приходилось видеть..."
Так описывает он эту жертву всесожжения, которую русский патриотизм, не останавливаясь ни перед чем, принес для спасения своего отечества.
От горевшего Китай-города с Никольской и Ильинкой и из громадных товарных складов, от горевшего Замоскворечья, от пожара громадных винных казенных складов, вследствие пожарных вихрей, летели на Кремль не то что искры, а громадные головни, которые едва успевали тушить солдаты расположенной в Кремле молодой гвардии. Кремль был в страшной опасности, потому что в нем было много пороховых ящиков и взрывных снарядов; он гудел от адской музыки, от свиста и рева огненных смерчей, от грохота падавших по всей Москве стен, от жалобного стона разбивавшихся при падении колоколов. Но Наполеон, показывая наружное спокойствие, не расставался с дворцом.
Наконец раздались крики: "Горит Кремль!" Загорелась Троицкая башня и арсенал. Тогда только Наполеон вышел из дворца и сам стал тушить пожар, но маршалы на коленях упросили его покинуть Кремль, из которого он с величайшим трудом выбрался в Петровский дворец; на пути он едва не погиб в огне: его вывели из моря пламени повстречавшиеся французские солдаты. Только после продолжительных блужданий Наполеону удалось добраться до Петровского дворца. Долго молча смотрел он отсюда на страшное пламя Москвы и глухо сказал: "Это предвещает нам великие бедствия..."
Через три дня, когда сгорело более трех четвертей города, Наполеон вернулся в Кремль. Но с начала московского пожара для него уже не было ни в чем удачи, и ему пришлось видеть, что все вокруг него рушится, падает и влечет его самого в пропасть.
Он организовал в Москве свое управление, свой суд и муниципальный совет. Но его управлению, с генерал-губернатором Мортье во главе и обер-полицеймейстером Вильером (бывший лектор французского языка в нашем университете), нечего было делать за отсутствием населения. Организованный здесь суд ознаменовал себя только тем, что захватил несколько десятков ни в чем не повинных москвичей, пугливо бродивших по пожарищам, обвинил их в поджогах Москвы и расстрелял их, одних близ Петровского монастыря, других на Девичьем поле. Совершенно было бесполезно учреждение и муниципальной думы, с городским головой купцом Находкиным во главе. Эта дума собиралась на Маросейке, в доме графа Румянцева, но и ей нечего было делать. Напрасно также Наполеон издавал прокламации, призывавшие скрывавшиеся остатки населения не бояться ничего и стать под защиту нового управления. Напрасно также призывались к возвращению в Москву те, кто ее покинул до вступления "великой армии". Той же неудаче подверглись попытки добиться открытия здесь торговли на рынках и в лавках. Обращение к окрестному населению продавать в Москве предметы продовольствия не нашло себе отклика; несколько крестьян, сделавших попытку провезти сюда хлеб, были ограблены неприятелем у самой столицы. Даже запрещение пускать в народ фальшивые ассигнации, отпечатанные Наполеоном в количестве 1,5 миллиона, и приказ рассчитываться за все настоящей монетой не давали результатов. Народ, очевидно, занял непреклонно непримиримое положение по отношению к врагам.
Но они со своей стороны не только не делали ничего к смягчению этой ненависти, но, напротив того, с поразительным ослеплением и дикой жестокостью подливали в огонь масла.
Носители западной культуры уже в первые часы своего пребывания в Москве начали возмутительные грабежи, и с чрезвычайной быстротой вся великая армия на собственную свою погибель обратилась в шайки мародеров, не знавшие никакой дисциплины, никакого удержу. Мы намеренно говорим вся, потому что в грабеже участвовали не только солдаты, но и генералы. Так современники отметили грубый цинизм, с каким наполеоновские генералы в Каретном ряду грабили великолепные кареты и коляски. Наполеон, не ради, разумеется, гуманности и культурности, а ради спасения своего войска от разложения, своими приказами пытался остановить грабежи в Москве, но он сам засвидетельствовал, что им не повинуются, установил, что даже старая гвардия, охранявшая его особу, предавалась грабежам не только достояния москвичей, но и складов самой великой армии.
Самая картина грабежей представляла нечто невероятное: грабили решительно все и всех, грабили не только покинутые подвалы богатых людей, богатые магазины и лавки, но и отнимали последнюю одежду и снимали крест с тех бедняков, которые укрывались в землянках или прятались в обгорелых сараях и погребах. С несчастных женщин снимали все до последней нитки и обесчещенных отпускали нагими, считая своей собственностью не только золото и драгоценности, но и тряпье, прикрывающее коченеющее тело. Ужасную картину чудовищных экспроприаций представляла Москва, когда 7 сентября Наполеон возвращался из Петровского дворца в Кремль. Всюду он встречал группы солдат, сидевших у костров. Они были огорожены или великолепными в золоченых рамах картинами, или громадными зеркалами. В костры подбрасывалось полисандровое дерево от клавикордов и художественной мебели, под ногами были разостланы богатые ковры.
Но было и худшее в этих грабежах, что переполняло чашу народного терпения: это разграбление храмов, откуда с диким кощунством были уносимы священные сосуды, церковные облачения и ризы с икон.
Это возмутительное святотатство соединялось с тенденциозно злобным осквернением православных святынь. Католики, протестанты и атеисты XVIII века с особой демонстративностью подчеркивали свое надругательство над религиозным чувством русского народа; обманутые в расчетах на его раболепство, они без всякой пользы для себя выкалывали на иконах глаза священных изображений, кололи на лучину иконы, выбрасывали мощи из ограбленных рак, обращали в конюшни именно алтари, на паникадилах вешали мясные туши. В этой дикой злобности соревновались с простыми фанатиками маршалы, обедавшие на престолах Чудова монастыря и Кремлевских соборов, и сам Наполеон, устроивший свою кухню в Архангельском соборе и приказавший снять с Ивана Великого его крест, чтобы водрузить его в Париже над Домом инвалидов...
Но сколько при этом было замучено и перебито москвичей, за недостатком документальных данных установить нельзя. Свидетели иноземного владычества в Москве говорят о множестве пыток, которым подвергали остававшихся в Москве священников и монахов, у которых вымучивали указания, где были скрыты церковные и монастырские сокровища. Установлена мученическая смерть за это священника церкви Сорока Мучеников: его истерзанное тело было похоронено в Новоспасском монастыре...
Если москвичи и жители окрестных сел убивали немало врагов, то это ничто в сравнении с тем, что творили последние.
Наполеон отлично понял все гибельное значение занятия Москвы и сам стал предлагать императору Александру 1 заключить мир. Глубоко взволнованный тем, что не получал ответа, он старался скрыть от окружающих свою тревогу разговорами, что предпримет поход на Петербург, что разделит Россию на прежние удельные княжества и раздаст их своим маршалам и русским боярам. Для демонстрирования своего мнимого спокойствия устраивал в Кремлевском дворце концерты, а на Никитской, в доме Позднякова, французские спектакли, и сам со своими маршалами посетил на Преображенском кладбище раскольников, которые присягнули ему на подданство. Втайне же он готовился покинуть Москву. Отправление из нее в начале октября авангарда Мюрата было началом очищения Москвы, но оно было совершено с большой поспешностью, потому что 5 октября Мюрат был разбит Кутузовым при Тарутине.
На прощанье с нашей столицей Наполеон обнаружил всю низость своего мстительного озлобления: он отдал приказ приготовить громадный взрыв Кремля с его соборами, дворцами, стенами и башнями, чтобы не оставить камня на камне в этом средоточии нашей истории и всероссийских святынь. Заранее пикетам был отдан приказ не допускать в окрестности Кремля и тех немногих русских, которым прежде были выданы пропуска. В самом Кремле саперы всюду копали траншеи и в них закладывали пороховые мины с фитилями.
В ночь на 7 октября началось выступление, представлявшее печальную картину выхода перегруженных добычей грабителей, и закончилось 10 октября. Последним выступил из Москвы отряд начальника арьергарда Мортье. Некоторые из неприятелей, объятые жалостью, впрочем, предупреждали москвичей быть на следующий день подальше от Кремля, а один гвардеец даже прямо сказал городскому голове Находкину: "Спасайтесь, если можете. Кремль будет взорван. Все приготовлено..." Страшная тревога распространилась среди оставшихся в Москве русских.
На 11 октября на Москву налегла темная ночь с ливнем. Вдруг ночную тишину прорезали один за другим три пушечных выстрела. Это из-за Калужской заставы подавал сигналы маршал Мортье. В Кремле раздался потрясший всю Москву и ее землю первый взрыв, за которым один за другим следовали 6 других взрывов, В окрестных домах провалились потолки, потрескались стены, полопались стекла, вылетели рамы. От землетрясения людей сбрасывало с постелей. Охваченные страхом люди выбегали из своих убежищ и под проливным дождем стояли на площадях и улицах и успокоились, когда стало светать и когда заблестели кресты Кремлевских соборов. Но скоро звон в церквах, начавшийся со Страстного монастыря, возвестил всем, что Москва свободна...
Хотя далеко не все подкопы взорвались, центр Москвы носил страшные следы разрушения. По берегу Москвы-реки дома были облеплены вонзившимися в стены осколками камней. Река засеребрилась от множества мертвой всплывшей рыбы. Никольская башня наполовину была разрушена, но над ее воротами остался невредимым образ Чудотворца Николая, даже стекло, покрывавшее его, и фонарь, висевший перед ним, были, к изумлению всех, целы. Арсенал был разрушен. Здание сената было сильно изуродовано, филарстовская пристройка к Ивану Великому была взорвана. Но соборы были все целы: в минных подкопах фитили были потушены, вероятно, ночным ливнем, из траншей было вынуто 60 пудов пороху. Взорваны были: Грановитая палата, дворец, Комендантский дом и Алексеевская башня. В Кремлевских стенах зияло пять больших проломов.