Реферат: О лингвистическом изучении города
Во французской лингвистике находим два крайних взгляда на лингвистическую ситуацию современного города. Дельво насчитывает в Париже 284 арго (причем в его списке отдельно фигурируют, например, argot des imprimeurs и argot des typographes): "В Париже каждый говорит на арго. Иностранец или француз-провинциал, отлично знающий язык Боссюэ и Монтескье, - не поймет ни слова, когда попадает в мастерскую художника или в рабочую харчевню, будуар кокотки, редакцию газеты или даже в бульварную толпу. Во Франции говорят по-французски, но в Париже слышится арго, причем меняющийся от квартала к кварталу, из улицы в улицу. Сколько профессий, столько жаргонов" [13]. Это ненаучное суждение досужего наблюдателя. На противоположной точке зрения стоит, например, Л. Сэнэан:
"Разные профессиональные классы когда-то имели каждый свой специальный язык, насыщенный арготизмами: кровельщики, каменщики, жнецы, шелкоделы, сукноделы, льночесальщики, каменоломы, землекопы...
Это были настоящие жаргоны, т.е. тайные языки - доступные только профессионалам, членам замкнутых цехов. Такое положение вещей целиком переменилось с облегчением и ускорением средств сообщения. А раз бывшие некогда условия изоляции отпали, последовали сношения разных профессиональных классов, все более и более частые, а вместе с тем и постоянное смешение языковых особенностей.
Профессии и ремесла теперь уже не располагают специальными языками, но лишь номенклатурой, технической лексикой, основные элементы которых проникли и усвоены простонародной речью" [14].
И в другом месте: "Мы будем изучать последовательное отражение этих специальных факторов, разнообразных и многочисленных, на лексике низового языка (bas-langage), и прежде всего будем различать при этом две социальные группировки сообразно с тем, принадлежат ли их представители к легальным классам или они живут более или менее "на окраине общества" (en marge de la société).
Само собой разумеется, что мы не будем пересматривать всех профессиональных классов. В лингвистическом отношении, что нас здесь и интересует, только небольшое число их оказало действительное влияние, и среди них армия, моряки, рабочие дали особенно много... Прибавим, что специальная лексика солдат, моряков, рабочих принадлежит XIX веку, и что все они подверглись сильному влиянию воровского жаргона, который, таким образом, имел возможность разными путями проникнуть в простонародную парижскую и провинциальную речь".
Я привел такую длинную цитату из книги Сэнэана, так как он один только и может быть назван зачинателем научной разработки языка города, и так как, с другой стороны, в этих как раз положениях он имеет и ряд единомышленников, что заставляет пристально обсуждать их. Сравните мысль Ш. Балли: "Разговорная простонародная речь продолжает свой поступательный ход, тем более, обеспеченный, что он подземен, - он течет как живая вода под крепким льдом книжного условного языка; затем в один прекрасный день лед сломан - и шумный поток простонародного языка заливает недвижную поверхность, возвращая ей жизнт и движение" [15].
Здесь та же концепция всех типов городского языка, в противоположность литературному, как одного "простонародного наречия", или "низового говора" (bas-langage, или, реже, la langue populaire Сэнэана) [16].
Я задержусь на критическом обсуждении этого взгляда, так как он легко может быть наверно понят и дурно использован.
Сэнэан, как мне кажется, очень упрощает эволюцию арго и несколько забегает вперед по линии намеченного пути их развития.
Трудно сейчас обсуждать вопрос о том, насколько замкнуты и разобщены были профессионально-групповые арго до начала XIX в. Мы располагаем слишком недостаточным и неопределенным материалом. Сближение и даже как бы "слияние" ряда арго в новейшее время обусловлено не столько "развитием средств сообщения" (Сэнэан), сколько превращением бродячих разбойных банд, бродячих ремесленных артелей в оседлые, в качестве постоянных групп городского населения. Именно рост больших городов поглотил и продолжает поглощать все "не крепкое на земле" население страны. Иные условия общения здесь, конечно, отразились на составе арго и характере их взаимоотношений. Если раньше малоизвестные иностранные языки (как древнееврейский, новогреческий или цыганский) и крестьянские диалекты были основными источниками для их пополнения, то теперь к этому прибавилось влияние литературного языка. Особенно обширный вклад его - техническая терминология, использованная вне собственного и прямого применения, т.е. за рамками профессии, - в смысле времени и места пользования этой терминологией и в смысле социальной базы такого словоупотребления.
Заимствования из крестьянских диалектов (словарные и др.) тоже не прекращаются в новых условиях развития арго - в больших городах, так как все увеличивается приток пролетаризируемых крестьян, пополняющих и армию, и рабочий класс, и немалую группу декласированных. Однако теперь деревенские диалекты отражаются в арго совсем иначе, чем в древности. Тогда они служили знаковым материалом для "свободного словопроизводства" (термин Esnault'a) в целях создать тайную речь; теперь они просачиваются вполне непроизвольно, как незамещенный пережиток первичных языковых навыков - материнского языка некоторых групп городского населения.
Изменилось и взаимоотношение арго с литературным языком (и ближайшим к нему типом разговорной речи "образованных"). Прежде арго были запрещенными диалектами, и литературные языки были ограждены от их воздействия предубеждением - "стыдливостью" или презрением к ним высших классов. Новое положение вещей удачно охарактеризовано Марселем Коэном [17]: "Уничтожение каст, упадок тайных обществ, вполне открытая организация даже революционных объединений, стремление классов через схватки и потрясения к слиянию - вот современные условия, вполне объясняющие проникновение арготического материала в общий (французский) язык".
От изоляции языковой (как и всякой другой) мы уже далеки, но от единства еще тоже далеки. Усилившийся взаимный обмен, большая однородность источников пополнения при растущей солидарности городского населения неизбежно приведут, конечно, к образованию однотипного разговорного языка города, параллельного, но не совпадающего с книжно-литературным. Однако пока еще отчетливо различимы системы разговорной речи у городской "верхушки" (более устойчивой) и городских "низов" (прежде всего, чернорабочих, группы наиболее текучей). Да и кроме этих полярных речевых типов, намечаются даже сейчас (при совершенно ничтожном еще материале по городскому языковому быту) несколько обособленных арго (воровской, морской) как у нас, так и больших городах Запада. Работа Сэнэана, из которой выше приведено оспариваемое сейчас положение [18], убеждает в этом в полной мере. Дав в начале книги малоудачную попытку вывести общие фонетические и морфологические признаки всех парижских арго (как единого bas-langage), Сэнэан в дальнейшем делает обзор арготической лексики в порядке социологической классификации (солдаты, моряки, рабочие, апаши, босяки, шулера, комедианты, проститутки и т. д.), и тут оказывается, что даже при доминирующем у него интересе к лексическим совпадениям словарный состав арго разных социальных групп является очень разнородным. Дальнейшее (об источниках и аналогиях в структуре разных арго) нисколько не ослабляет этого основного впечатления от его материала. Так же мало "сливаются" и немецкие арго, как можно судить по работам Гюнтера и Клюге [19].
Даже и большие города еще на перепутье от языковой раздробленности к широким объединениям.
6
Кто исходит при изучении арго от литературного языка как нормы, тот, конечно, не может признать их за самостоятельные языковые системы. И безразлично, исследуют ли при такой точке зрения совпадения с литературным языком или расхождения, - получается, да только и может получиться, учение о "паразитических" языках (Коэн). Не получается особого объекта лингвистического исследования и при разрозненном изучении истории арготических слов (Гюнтер, Клюге и др.), хотя такое изучение, как и выше указанное, сравнительное, методологически как будто бы вполне законно. Но возможна и необходима еще третья точка зрения на арго - так сказать, не сверху вниз, а снизу вверх. Выдавая арго за паразитическую наслойку, мы тем самым предполагаем, будто говорящие на арго могут говорить и на литературном языке, но в силу тех или иных обстоятельств отталкиваются от нормального языка. Иначе говоря, предпосылкой этого взгляда является представление о двуязычии с литературным языком в качестве первого и основного компонента.
Когда называют арго или жаргоном неумелое употребление литературного языка, неполное им владение в промежуточных группах городского населения (как, например, у некоторых героев Зощенко), то делают по меньшей мере терминологическую ошибку. Ряд индивидуальных языковых неологизмов (в результате смешения основного для данного лица диалекта со вторым, мало ему известным) не может быть признан, конечно, ни самостоятельной лингвистической системой, ни арго, так как в этом случае нет никакой "условности", обобществленности и, главное, нет дублирования терминов, второго языкового ряда. Эти индивидуальные неологизмы по большей части незаменимы, выражают в намеке какие-то смысловые новообразования и могут послужить источником пополнения арго, как и литературного языка, но не относятся еще ни к тому, ни к другому.
Мне кажется более правильным представление об арго как о двуязычии, при котором арготический ряд принимается за основной и исходный; а второй языковой ряд надо пока считать искомым (а не утверждать, что им может быть только литературный язык) и во всяком случае второстепенным.
Ришпэн, пишущий эпатирующую книгу стихов "La chanson sed Gueux" (1876) на "чистом" арго, или Бабель, стилизующий одесский "низовой" говор, не могут быть сочтены за настоящих носителей арго, а таковыми их должен бы признать, оставаясь последовательным, Коэн. "Говорящим на арго" должен быть назван именно тот, для кого литературный или всякий другой знакомый ему тип языка так же вторичен, затруднителен, необычен, как для Ришпэна, Бабеля и для нас подлинные арго.
В силу этого взгляда надо будет отвергнуть шаблонный (у французских исследователей) критерий при суждении о лингвистической квалификации арго: имеют ли они свою фонетику, морфологию? ("Особая" лексика - вне сомнений). Арго принадлежит к смешанным языкам, особенно ввиду двуязычия их носителей. Они имеют свою фонетику и морфологию, хотя и не "особую", не оригинальную. Но принципиального отличия от литературных языков (всегда тоже смешанных) тут нет, есть лишь относительное, количественное различие.
Фонетические и морфологические элементы арго, так же как и словарные, в отдельности могут быть сведены к разным первоисточникам (для них подыскивают аналогии или эквиваленты то в литературных языках, то в каких-нибудь диалектах), однако нигде не может быть указана такая же или подобная совокупность элементов и структура их. Языковая система арго только тогда и может быть названа "частичной" (Коэн), т.е. недостаточной, если за арго принимать лишь ряд отличий от литературного языка.
Тут Ришпэн или Бабель оказались более проницательными наблюдателями и более добычливыми лингвистами, чем Коэн, Сэнэан и др., потому что ощутили и показали именно системность и полноту арго (хотя и не могли воспроизвести ее в полной неприкосновенности по совершенно понятным основаниям). Французские лингвисты ввели различение арго и специальных языков. Черты различия сформулированы М. Коэном в цитируемой статье. Однако с ним трудно согласиться.
Арго не совпадает со "специальным профессиональным языком" не потому, что в нем слова оказываются потенциальными синонимами к другим каким-нибудь и не единственными незаменимыми наименованиями, а потому, что никаких "специальных профессиональных языков" нет - есть лишь спеуиальная профессиональная терминология в литературных и других языках [20], тогда как арго является равноправным со всяким другим смешанным языком более или менее обособленного коллектива, притом всегда двуязычного. Социальная (а не индивидуальная) природа арго, его системность и устойчивость (наличие особой "нормы арго") являются его важными признаками.
Вопреки Коэну и Сэнэану, необходимо отграничить арго от "словесной игры", вернее, "словесного маскарада" школьников и торговцев (loucherbem французских мясников и др.), состоящих в механически-однообразном искажении всех или некоторых слов, при неприкосновенной верности в остальных элементах нормальному языку, так как здесь нет никакого двуязычия, а лишь условное использование данного языка в очень специфической функции, как, например, в поэтических формах терцин или сонета. Из-за отнесения этих явлений к одной категории с воровским и прочими жаргонами и получилось несостоятельное определение понятия арго у Коэна. Только известная речевая система, притом имеющая значение основной, первой для какой-либо социальной группы, может быть названа арго. В отличие от крестьянских диалектов и литературного языка, она всегда имеет параллельный языковой ряд, тесно связанный и во многом совпадающий с первым.
Мы видим специфический признак арготического двуязычия в неотчетливом разграничении, вернее, неполном выделении второго языкового ряда. С одной стороны, в арго постоянно включаются элементы второго ряда (обычно такого, который имеет большое социальное значение, приобщает к более широкому кругу), с другой - ряд элементов его непереводим, т.е. носители арго не знают эквивалента из другого ряда. Пример. Обследуя в лингвистических целях фабрику "Печатный Двор", я нашел в книге личного состава пометку "уволен за балду". Все, к кому я обращался за объяснением, смущались и не совсем охотно, с большими затруднениями объясняли фразу, явно неточно и неудачно. Один: "Значит, трепался, с мастером что ли ругался"; другой: "Лодырничал или на работу пьяным выходил". Еще пример. На улице подростку попало от другого, постарше; уходя, он кричал: "Заимел свиную кожу и задается, паразит". Если бы я предложил как перевод на литературный язык: "Ишь, раздобыл кожаную куртку и важничает, подлец", то, может быть, я и приблизился бы к значению этой фразы, но не больше, чем сами носители арго при истолковании предыдущего примера.
Точных эквивалентов тут нет уже хотя бы потому, что арготические словечки и конструкции часто имеют такой эмоциональный и волевой заряд, какого литературные языки не имеют ни для кого, а уж менее всего для говорящих на арго. Совпадения с литературным языком в некоторых элементах лексического состава (свиной, кожа, паразит) в то же время оттеняют обособленность арго совершенно нетождественным значением этих элементов.
Когда мы будем располагать большим соответствующим материалом, то вторым языковым рядом городского арго, может быть, и окажется некий "низкий" общий разговорный язык (я бы назвал его "городским просторечием"), который довольно безуспешно (путем "критики текстов") пытался определить для Парижа Сэнэан. Одно ясно, этим искомым не окажется литературный язык в собственном смысле термина [21].
Итак, мы стоим перед большими трудностями в изучении городского арго. Ряд словесных знаков и формальных категорий повторяется в нескольких языковых типах, но, одни и те же для поверхностного взгляда, эти языковые элементы каждый раз являются в иной функции в силу принадлежности к разным системам речи; они осложнены специфическими семантическими и стилистическими признаками, уследимыми только в полноте контекста, а иногда даже только во всей бытовой ситуации данного лингвистического факта (как в приведенном выше примере).
Таким образом, центр тяжести исследования в силу этих особенностей материала должен переместиться. Интерес и полезность сравнительно-исторических разысканий о словарном, формальном и звуковом составе городских арго нельзя отрицать. Они необходимы как подготовительная стадия изучения. Но на них нельзя останавливаться. Меж тем даже для старейших литературных языков системные сочетания и соотношения элементов, их функциональное осложнение очень мало разработаны, исследования в этом направлении требуют методологической изощренности и отменного знания материала.