Реферат: О понятии "абсолютизм"
- власть последняя;
- власть высочайшая, решениям которой подчиняются все без исключения;
- власть всеобщая, решения которой распространяются, во-первых, на территорию всей страны, во-вторых, на все возможные проявления государственной власти(13).
На этом основании П.Е. Казанский готов был признавать власть российского государя неограниченной, но он решительно возражал против того, чтобы русское самодержавие считать абсолютизмом. По его мнению, абсолютизм предполагает отрешенность от народа, чего никогда не знало русское самодержавие. По мнению ученого, "русский юридический язык не знает ни понятий, ни выражений, которые бы соответствовали западному абсолютизму и восточной деспотии, и принуждал не употреблять слова иностранного корня. Во всяком случае ни "верховенство", ни "самодержавие" нельзя сближать с абсолютизмом. Последнее на русский язык надо перевести как самовластие"(14).
На этом основании он предлагал также развести понятия "царь" и "император"(15). Этот тезис весьма близок В.В. Розанову, заметившему, что монарх должен был быть и был "в границах земли", "народа", "быта", и нисколько не "департамента", не "канцелярии". "Так помним мы еще со времен Ярослава, и наc не может разубедить в этом юная, безродная, не украшенная никакой почтенной сединой мысль Сперанского и жалких его последователей"(16). Под последним В.В. Розанов понимал "всю школу юристов-теоретиков и юристов-практиков", не понявших разницу между самодержавием и абсолютизмом.
Итак, в годы первой русской революции и сразу после нее, вплоть до начала мировой войны, в науке и публицистике делаются попытки постигнуть самодержавие как некое сакральное, чуть ли не мистическое начало, освещенное всем ходом русской истории и характерное только для России. П. Флоринский, рассуждая об А.С. Хомякове, заметил: "... в сознании русского народа самодержавие не есть юридическое право, а есть явленный самим Богом факт - милость Божия, а не человеческая условность, так что самодержавие Царя относится к числу понятий не правовых, а вероучительных, входит в область веры, а не выводится из внерелигиозных посылок, имеющих в виду общественную или государственную пользу"(17).
Основной постулат здесь - единение царя с народом, некая "нравственная поддержка целой нации" своего монарха. Весьма часто в это время цитировалась следующая строфа А.Н. Островского из пьесы "Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский"(18).
...Москва привыкла видеть,
Как царь ея великий, православный,
На высоте своей недостижимой,
Одной святыне молится с народом,
Уставы церкви строгие блюдет,
По праздникам духовным веселится,
А в дни поста, в смиренном одеянье
С народом вместе каяться идет.
Л.А. Тихомиров, ставший рупором определенных политических и философских настроений, прямо указывал, что верховная власть монарха может основываться только на народном признании, добровольном и искреннем. Он резко критиковал теорию "государственного абсолютизма" (т. е. теорию общего блага и договорную теорию появления государства. - Ю.С.), согласно которой верховная власть государя зависит от того, что народ отрекся в его пользу от своей верховной власти. По мысли Тихомирова, народ отказывается от практики своей власти не в пользу монарха, а в пользу Бога, т.е. просто "отлагает" в сторону свою власть и требует над собой власти Божией. Для конкретного же исполнения этой власти Божией в государственности - Богом создается монарх(19).
Народность русского самодержавия, по мнению вышеупомянутых авторов-монархистов, проявляется прежде всего в том, что, русский крестьянин не понимал, что он изнывает под игом политического рабства. Мужик роптал на помещика, на начальство, на дворянство вообще, даже на Бога, но не на царя: он готов был думать, что указ подложен, что государя извели и проч. по пословице: "хочет царь, да не хочет псарь". И дело здесь не в личных качествах монарха - в народном сознании качества государя объективно заданы - но в его сане. Заметим, что так называемые царистские иллюзии русского мужика сохранялись и после падения самодержавия, даже в годы гражданской войны. Л.Д. Троцкий вынужден был признать, что если бы белогвардейцы выкинули лозунг "крестьянского царя", большевики не продержались бы и трех неделей. Отрицать сам факт монархического мировоззрения русского крестьянства даже в начале ХХ века невозможно.
Таким образом, именно народный характер русского самодержавия отличает его и от восточной деспотии, и от западного абсолютизма. Позднее этот тезис развивал И.Л. Солоневич(20).
Но единению царя с народом в России, столь желанного сердцу всех монархистов, как указывал еще П. Казанский, мешает бюрократия, утвердившаяся в России с Петра I. "Абсолютный государь оторван от народа, абсолютизм есть абсолютная свобода власти, основанная на "абсолютной бюрократии", которая, создав бесконечно сложный государственный механизм, под именем Царя, под лозунгом самодержавия, работает по своей программе и, все разрастаясь и разрастаясь и опутывая, как плющем, и Царя, и народ, благополучно друг от друга отрезанных петровским началом западного абсолютизма"(21).
На эту негативную роль бюрократа указывал и Л.А. Тихомиров: "...процесс вымирания петровских учреждений был естественным, но, к сожалению, бюрократический тип учреждений сделал свое дело. Верховная власть обрезывалась ими от народа и одновременно проникалась европейским духом абсолютизма. Этому последнему обстоятельству способствовало и то, что сами носители верховной власти в эту эпоху бывали даже нередко нерусского происхождения, воспитание же тогда у всех вообще было нерусское"(22) .
Позднее, уже после 1917 г., именно наличием бюрократии, разъединившей царя и народ, стали объяснять сам факт падения самодержавия в России, как это делал, к примеру, И.Л. Солоневич. И лишь немногие, наиболее одаренные, умы согласны были признать бюрократию неким имманентно присущим признаком той государственной формы, которая утверждалась в России после Петра. Впрочем, еще В.В. Розанов подчеркивал, что "вопрос - не в порицании бюрократии, а в ответе, чем ее заменить"(23).
Любопытно, что историки, занимавшиеся изучением всеобщей истории, раньше и тоньше поняли связь абсолютизма и бюрократии. Так, В.И. Герье справедливо полагал, что "самая серьезная задача национальной историографии заключается в правильном понимании и осмысленном изложении взаимоотношения власти и народа, что и составляет существеннейшее содержание истории нации"(24).
Рассуждая о французском абсолютизме накануне Великой французской буржуазной революции, В. Герье подчеркнул важнейший факт: в глазах народа бюрократия ассоциировалась с монархией. Чиновник в силу установившейся административной практики постоянно прибегал к королевским указам, находя в них санкцию для любых своих действий; в результате - "высокая идея королевской власти и воли вносилась в дрязги и мелочи жизни", что постоянно увеличивало число частных лиц, которые считали свои интересы несправедливо нарушенными королевской властью. Еще хуже, что высшая администрация таким путем спасалась от ответственности за свои распоряжения, ведь королевская воля не может быть оспорена. Это профанировало проявление монархической власти в области администрации. Все попытки королевской власти бороться с такой ситуацией оказались безуспешны: "без системы бюрократического абсолютизма" монарх не мог управлять страной; все его попытки путем издания сверхстрогих законов изменить ситуацию заканчивались неудачно; монархия вынуждена была отступать, что еще более легализовывало старый порядок(25).
В результате европейские монархи были низвергнуты именно как правители, как неудачливые администраторы. Революционный народ смел бюрократию, а вместе с ней и монархию. В.В. Розанов с замечательной тонкостью заметил: "Революция фактическая - есть момент определения в народных представлениях власти монарха..."(26)
Таким образом, та часть российских ученых и публицистов, которая придерживалась монархических убеждений, во-первых, разводила понятия "самодержавие" и "абсолютизм", относясь к последнему резко отрицательно, а во-вторых, признавала, что на протяжении XVIII в. русское самодержавие, благодаря реформам Петра Великого, вылилась в чуждый России абсолютизм, трагически разорвав единение царя с народом. К счастью, по их мнению, Россия имела Павла I и Александра I, которые своими реформами попытались восстановить самодержавное начало, отказавшись от бесплодного на русской почве европейского абсолютизма.
Нетрудно заметить принципиальные различия их положений с выводами либерально-буржуазной историографии. Для последних отказ от европейского абсолютизма, высоких идей Просвещения, общего блага и естественных прав человека, в конечном счете - от конституции и политических свобод - есть зло наихудшее, в то время как для первых возврат к национальным традициям самодержавия (в том виде, как они это понимали) есть благо почти абсолютное.
Однако все авторы конца XIX - начала XX вв., вне зависимости от своих политических убеждений, сходились во мнении, что в XVIII в., от Петра I до Павла I, формой государственного устройства в России являлся абсолютизм, аналогичный европейскому.
По понятным причинам вопрос о дефиниции абсолютизма в молодой советской исторической науке в 20-30-е гг. фактически не обсуждался, хотя ряд проблем истории абсолютизма оказался в центре внимания историков, вначале благодаря трудам академика М.Н. Покровского, а затем в результате критики его воззрений. К взглядам М.Н. Покровского на природу и сущность абсолютизма мы еще вернемся.
В 1940 г. в Институте истории АН СССР прошла дискуссия по проблемам определения государственного строя, предшествующего абсолютизму Петра; одиннадцать лет спустя, в 1951 г., на историческом факультете МГУ прошла дискуссия, непосредственно посвященная проблемам абсолютизма. Они выявили известную несхожесть позиций исследователей.