Реферат: Особенности русского общественного сознания в старообрядческих сочинениях XVII в.

В своём «Житии» он описывает, как его вызвали на Собор 1666 г., в котором участвовали патриархи Александрийский и Антиохийский, чтобы убедить признать «новины». После того, как русские архиереи при молчаливой поддержке греческих, по словам протопопа, «что волчонки, скача завыли и блевать стали на отцов своих, говоря: "Глупы де были и не смыслили наши святые; неучоные люди были и грамоте не умели, — чему де им верить?"», Аввакум, естественно, не вытерпел, и возникла некоторая свалка. В результате он «отшед ко дверям да на бок повалился, а сам говорю: "Посидите вы, а я полежу". Так оне смеются: "Дурак-де протопоп-от: и патриархов не почитает". И я говорю: "Мы уроди Христа ради! Вы славни, мы же безчестни! Вы сильни, мы же немощни"» 32. При этом Аввакум не объясняет потенциальным читателям смысла своего поведения, оно было понятно: протопоп, во-первых, не мог, будучи гораздо ниже по чину, проявить непослушание по отношению к вселенским патриархам, во-вторых, оскорбление, нанесённое важнейшим для него религиозным святыням было, с его точки зрения, настолько велико, что он решил выйти за рамки обычного спора: он на время стал юродивым («уродивым Христа ради») и поэтому получил моральное право в резкой и даже грубой форме, выражаясь его же собственным сочным языком, «срамить римскую ту блядь» (т.е. «никонианство») 33.

Возвращаясь к уже приведённому отрывку из пространного сборника, составленного иноком Авраамием, следует отметить, что его рассуждение о том, что в «последние времена» именно «малые» познают «антихристову прелесть» и, следовательно, имеют право её обличать и не выполнять требования светских и церковных властей, является частью его более общего сочинения, ставшего 24-й главой «Христианоопасного щита веры» и посвящённого призыву к царю дать старообрядцам «праведный суд» с «никонианами». «Вонми себе, Бога ради, о сем, — обращался Авраамий к царю, — дай дай праведный суд зде нам со отступники, но Никона мудрость приемшими, да будущаго суда тамо избежиши... ты, государь. аще на суде Христове хощеши стати прав, дай нам зде суд прям... И ты, государь, благоразсуди себе о всем, всех собрав вкупе, а не за очно суди, и всякаго слова сам услыши, да и сам от Христа услышан будеши и царствие его наследиши во веки века, аминь» 34.

Совершенно очевидно, что Авраамий не просил у царя суда с «никонианами», а требовал его, угрожая судом Божьим, Божьей карой. Примеры Божьей кары в отношении нечестивых царей и вообще сильных мира сего, не желающих прислушиваться к глаголющим правду поборникам «истинной» веры, черпались автором из истории христианской церкви: «Где бо суть, иже некогда церковь Божию гонящие царие, силницы, мудрецы и мятежетворцы? Не расточишалися, и разрушишася и погибоша, и ни во что же быша, о нихже вопиет церковь Божия, яко обыдоша мя пси мнози? Не вси ли погибоша? Расточивыябося ради хуления своего, и изгнани быша, яко волки и исчезоша. Обретошабося подвижницы и доблественныя поборницы и воистинну пастырие, иже тогда предстоящии церквам Божиим, блаженнии онии и святии мужие». Далее Авраамий сопоставляет пастырей древней церкви, не боявшихся исповедовать «истинную» веру перед лицом властителей и современных ему пастырей Русской церкви, во всем послушных сильным мира сего: «Но много разньствие тогдашних пастырей паче нынешних. Они бо беша воини непобедимии, поборницы о божественных и священных правилах и о овцах Христовых. Сии же чревоугодницы, бегуны и наемницы, паче же рещи и осквернители и ласкатели, от лица сильных обинующеся, и неправде и лже послуси...» 35

Требования к царю дать суд с «никонианами» вообще часто встречается в старообрядческих произведениях XVII в., но, пожалуй, самое интересное и глубокое рассуждение на сей счёт принадлежит попу Лазарю. В уже упоминавшейся челобитной Алексею Михайловичу, отправленной им из Пустозерска, он писал: «Милости просим у тебя, солнца християнскаго, — освети нас и всю великую Русию, даждь нам праведный суд в законех отеческих; и хотим мы правы быти нетокмо отеческими святыми книгами, но и их плевелными: и теми может Сын Божий обличить неправду их и посрамить...» 36 Как видно, именование царя «солнцем христианским» не помешало Лазарю потребовать у него суда с «никонианами». При этом он заявил, что заранее уверен в своей правоте, а новые книги считает «плевелными» (хотя Лазарь прекрасно знал, что этими самыми «плевелными книгами» пользуется при богослужении и сам царь).

И ниже: «Царю благородный, имееши власть Божию, суди яко Бог, не обинуяся лица человеческа; повели, государь, дать мне очную ставку со властни и с новолюбными книжники, кто из них похочет в тех их... богохулных ересях, перед кем ты, государь, изволишь от своего синклита. А сверх, государь, очныя ставки, да повет твоя божественная царская власть идти нам на общую правду, на Божию судбу, предо всем царством самовластно на огнь во извещение истинны, и да явленно будет благочестие отец твоих, и отымется всякое сомнение от душа благочестивых, и соединится святая церковь, и единогласно да славится Всесвятый Дух» 37.

Здесь многое очень важно. Во-первых, «Божий суд» для Лазаря — это не посмертное воздаяние «еретикам-никонианам», о чём писали все старообрядцы — а суд на земле. Лазарь предлагает царю устроить ревнителем «истинной» веры испытание — они взойдут на костёр, осуществиться большой Божий суд, и их правота станет очевидна. Сам Лазарь абсолютно уверен в своей правоте, а испытание огнём нужно, с его точки зрения, для того, чтобы убедить сомневающихся, в том числе, видимо, и самого царя.

Во-вторых, старообрядцы, по словам Лазаря, пойдут на это страшное испытание самовластно, что означает не просто «добровольно». Термин «самовластие» имеет очень глубокое богословское значение, связанное с христианским понятием о свободе воли. В этом решающем испытании веры ревнителей «древлего благочестия» и должна найти своё высшее проявление их высшая, с точки зрения Лазаря, свобода духовного выбора.

В=третьих, Лазарь сопоставляет царя и Бога, говоря первому: «Имееши власть Божию, суди яко Бог». Это отнюдь не едиственное сопоставление царя и Бога в старообрядческих сочинениях и, вообще, в русской средневековой общественной мысли 38, но это совсем не означает, вопреки существующему в историографии мнению, обожествление царя и царской власти. Конечно, это говорит о том, что в глазах старообрядцев монарх представлял собой сакральную фигуру совершенно особого значения, но, прежде всего, это подчёркивало особые обязанности носителя высшей власти в государстве и, в то же время, право подвластных ему людей в ситуации, когда он покушался на высшие ценности, указать ему на это и даже отказать в подчинении.

В другом месте челобитной Лазарь с ещё большей ясностью говорит о том же, также используя сопоставление царя с Богом: «Подобно есть царство небесное неводу, вержену в море и от всякаго руду собравшу, еже егда извлекоша и на край, и седши избраша добрыя в сосуды, а злыя извергоша вон. Подобает и тебе царю благочестивому избрати догматы отеческия, а лестныя отринути» 39.

Итак, власть царя подобна власти Бога, но и использовать её он должен так же: не опираясь, на произвол, а ориентируясь на «догматы отеческие». Об этом писали противники никоновских преобразований ещё в самом начале Раскола. даже когда подлинная роль в них царя ещё вполне не выявилась. Так, в упоминавшемся письме Стефану Вонифатьеву от 2 мая 1654 г. Иван Неронов, в ответ на замечание своего корреспондента о нежелании Алексея Михайловича слушать критические выпады против Никона, заявлял: «Благочестивый же государь царь аще и неприятство к нам показует, яко же рекл еси, и писанию нашему не внимает, и писати впредь нам к нему не повелевает: есть аще истинна тако, буди воля его, якоже и Божия».

Казалось бы, отсюда должен следовать вывод, что, раз воля царя, «якоже и Божия», то он может делать всё что заблагорассудится и никто не вправе его судить? Но нет. Неронов продолжает: «Написати ему будет Бог не чернилами, ни хартиею, но духом и истинною, якоже сам хощет: тому бо он, государь подручен, им всяко еже не покоритися ему Владыце нашему не может, содержим бо воистинну его десницею, и еже Владыко Христос восхощет, то и он, благочестивый царь-государь строит» 40. Если вдуматься, здесь речь идёт не только о пределах царской власти и о подчинённом месте царя в иерархии сакральных ценностей по сравнению с Богом, но и о том, что в словах Ивана Неронова, обычного, «тленного» человека отражается божественная воля, позволяющая ему учить «истине» самого монарха.

От этого, уже весьма высокого представления о собственном достоинстве, очень близко до, например, процитированного выше требования попа Лазаря дать ему «Божий суд» с «никонианами» или знаменитой фразы из т.н. «Пятой» челобитной Аввакума (1669 г.). Протопоп писал Алексею Михайловичу: «Ты владеешь на свободе одною Русскою землею, а мне Сын Божий покорил за темничное сидение и небо, и землю; ты от здешняго своего царства в вечный свой дом пошедше, только возмешь гроб и саван, аз же, присуждением вашим, не способлюся савана и гроба, но наги кости мои псами и птицами небесными растерзаны будут и по земле влачимы; так добро и любезно мне на земле лежати и светом одеянну и небом прикрыту быти; небо мое, земля моя, свет мой и вся тварь — Бог мне дал...» 41

В отечественной историографии часто цитируются известные места из «Записок о Московии» Сигизмунда Герберштейна о том, что русский государь (Герберштейн писал о московском великом князе Василии III, но эти слова часто распространяются на всю эпоху Московской Руси) «властью, которую он имеет над своими подданными, он далеко превосходит всех монархов целого мира... Всех одинаково гнетет он жестоким рабством». Что касается народа, то русские «все называют себя... холопами, т.е. рабами государя», и вообще «этот народ находит большее удовольствие в рабстве, чем в свободе» 42.

Анализ старообрядческих сочинений показывает, что замечания иностранцев о России, особенно касающиеся таких тонких вещей, как религия и менталитет, должны восприниматься критически. Как мы видели, старообрядцы, искренне считая себя «государевыми богомольцами» (эта формула обращения к царю со стороны духовенства соответствовала «холопам» и «сиротам» людей светских), тем не менее, были убеждёнными и последовательными (вплоть до гибели от рук палача) сторонниками христианского понимания свободы личности. Разумеется,