Реферат: Пушкин и Жуковский в 1830-е годы (точки идеологического сопряжения)
Второй интересующий нас эпизод относится к 1834 г. и связан с открытием в Петербурге Александровской колонны, описанным Жуковским в статье "Воспоминание о торжестве 30-го августа 1834 года". Пушкин, по его признанию, "выехал из П<етер>б<урга> за 5 дней до открытия Александровской колонны, чтоб не присутствовать при церемонии вместе с камер-юнкерами" (12. 232), однако еще в ноябре 1833 г. в связи с рассуждениями об "упадке" гвардии не без иронии отметил в своем дневнике: "При открытии Александровской колонны, говорят, будет 100 000 гвардии под ружьем" (12. 316).
Жуковский был свидетелем и участником торжества. Его описание, мало затронутое исследовательской рефлексией,23 касается не только события 30-го августа. Интересует оно нас сейчас с вполне определенной точки зрения - с точки зрения переклички с пушкинской позицией конца 1820-х - нач. 1830-х гг. На цитатном уровне мы обнаружили пока только одну24 микроцитату из "Полтавы" (у Жуковского: "Россия, созданная веками, бедствиями, победою", у Пушкина: "...кровавый след/ Усилий, бедствий и побед"), однако знаменательно место поэмы, к которому отсылает Жуковский: "Прошло сто лет - и что ж осталось/ От сильных, гордых сих мужей...". Сквозь этот текст из "Полтавы" уже просвечивает другой - "Медный всадник. Петербургская повесть", который и становится, как нам кажется, главным предметом диалога в статье Жуковского.
Хотя сам Жуковский утверждал, что 30 августа испытал вдохновение, но, по его словам, "это было не творческое вдохновение поэта, украшающее или преобразующее существенность": "Здесь поэзия безмолвна <...> Здесь можно только описывать, и чем простее, тем вернее будет описание, тем более будет в нем поэзии" (Х. 29). Разумеется, не следует поддаваться искушению воспринимать эти слова буквально. Перед нами идеологический текст, прекрасно организованный риторически, содержащий концепцию будущего развития империи, какой ее видит Жуковский.
Среди многих интересных моментов статьи назовем сейчас мотив "военной столицы", организующий описание торжества, и выделим сравнение Александровской колонны с фальконетовским Медным всадником, несомненно, составляющее концептуальный стержень всего текста. Жуковский пишет: "Там, на берегу Невы, подымается скала, дикая и безобразная, и на той скале всадник, столь же почти огромный, как сама она; и этот всадник, достигнув высоты, осадил могучего коня своего на краю стремнины; и на этой скале написано Петр <...> и в виду этой скалы воздвигнута ныне другая, несравненно огромнее, но уже не дикая, из безобразных камней набросанная громада, а стройная, величественная, искусством округленная колонна; <...> и на высоте ея уже не человек скоропреходящий, а вечный сияющий ангел, и под крестом сего ангела издыхает то чудовище, которое там, на скале, полу-раздавленное, извивается под копытами конскими; и между сими двумя монументами (вокруг которых подъемлются здания великолепныя, и Нева кипит всемирною торговлею)..." (Х. 31).
Отнюдь не пытаясь провести прямой аналогии между столь разными по своей природе и по объему текстами, как поэма и статья, заметим, что параллель между двумя всадниками, на наш взгляд, очевидна. Ср. у Пушкина: "И прямо в темной вышине25 / Над огражденною скалою/ Кумир с простертою рукою/ Сидел на бронзовом коне", и главное: "Не так ли ты над самой бездной, /На высоте, уздой железной/ Россию поднял на дыбы?". Если добавить к этому, что статья Жуковского начинается описанием грозы - разбушевавшейся стихии, то параллель делается еще выразительнее.
Условно говоря, Жуковский как бы создает свою версию "петербургского текста" - совсем не полемическую, а, так сказать, "в пандан" пушкинскому, в его продолжение. Этот текст обращен не в прошлое России, а в настоящее и будущее. Как бы уточняя строки вступления к "Медному всаднику": "Красуйся, град Петров, и стой/ Неколебимо, как Россия,/ Да умирится же с тобой/ И побежденная стихия", Жуковский дает свою характеристику России: "прежде безобразная скала, набросанная медленным временем, <...> обтесанная рукою Петра, и ныне стройная, единственная в свете своею огромностию колонна" (Х. 31). Жуковский видит в этом обретенном многочисленными войнами статусе основание для нового, созидательного, этапа развития страны: "дни боевого создания для нас миновались, что все могущество сделано, что завоевательный меч в ножнах <...> что наступило время создания мирного; что Россия <...> не страх, а страж породнившейся с нею Европы, вступила ныне в новый великий период бытия своего, в период развития внутреннего, твердой законности, безмятежного приобретения всех сокровищей общежития <...> и готова произрастить богатую жатву гражданского благоденствия" (Х. 31-32).26 Рискнем предположить, что такая программа не встретила у Пушкина возражений.
В заключение нам хотелось бы вернуться к карамзинской теме, лишь упомянутой нами выше в связи со становлением программы поведения национального поэта в середине 1820-х гг., однако, как нетрудно было заметить, являвшейся, так сказать, "невысказанным мотивом" всего нашего изложения и, на наш взгляд, безусловно являющейся одним из лейтмотивов контактов Пушкина и Жуковского в 1830-е гг. Сейчас мы обратимся лишь к одному месту из письма Жуковского о гибели Пушкина, вызвавшему сомнения исследователей, т.к. приписанные Жуковским Пушкину слова не нашли подтверждения в свидетельствах других очевидцев последних дней поэта. Это слова, якобы обращенные Пушкиным к Николаю: "Скажи ему <...>, что мне жаль умереть; был бы весь его."27
Мы хотели бы обратить внимание на то, что эти слова являются перифразой слов Карамзина из его предсмертного письма к Николаю: "О! как желаю выздороветь, чтобы <...> посвятить последние дни мои вам, бесценный государь, и любезному отечеству"28 и, одновременно, своеобразной автоцитатой Жуковского, поскольку именно он опубликовал это письмо в 1835 г. в "Журнале министерства народного просвещения" и вообще был, так сказать, автором ситуации 1826 г. Наблюдение не решает проблемы аутентичности пушкинских слов (проблемы, в принципе не разрешимой и, надо сказать, не самой существенной), но обращает наше внимание на связь между публикацией 1835 г. и откликом на смерть Пушкина.
Вольно или невольно Жуковский тем самым проводит еще одну параллель29 между Пушкиным и Карамзиным, и думается, что не стоит видеть в этом лишь тактический или пропагандистский прием, но важнее попытаться увидеть сложное отражение некоей реальности, более очевидной Жуковскому, чем нам через полтора столетия.
Внутренний диалог с Карамзиным, с его сложной, парадоксальной позицией по отношению к самодержавной власти, к настоящему и будущему России - одна из сильнейших точек сближения Пушкина и Жуковского в 1830-е годы.
Примечания
1 См.: Эйдельман Н. Я. Пушкин: Из биографии и творчества: 1826-1837. М., 1987. С. 365. О роли писем Жуковского в судьбе Пушкина см. также: Иезуитова Р. В. Жуковский и Пушкин // Иезуитова Р. В. Жуковский и его время. Л., 1989. С. 201-202.
2 Ср. важную для Пушкина более позднюю формулировку в письме П. А. Плетневу от 22 июля 1831 г.: "Царь взял меня в службу - но не в канцелярскую, или придворную, или военную - нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем, чтоб я рылся там, и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли?" (Пушкин. Полн. собр. соч. АН СССР. 1941. Т. 14. С. 198. Все дальнейшие ссылки на сочинения и переписку Пушкина приводятся по этому изданию в тексте с указанием в скобках арабскими цифрами тома и страницы). Такая "служба", которая совпадала бы с собственными творческими планами и позволяла сохранить независимость, - единственная, которая могла его устроить.
3 По сути, Жуковский предлагал Пушкину ту роль, которую прежде связывал с собой. Он так писал об этом А. И. Тургеневу 21.Х.1816 г., когда тот хлопотал для него перед Александром I о пенсии: "Неужели должно непременно просить внимания? Довольно того, чтоб его стоить! Внимание Государя есть святое дело. Иметь на него право могу и я, если буду Русским поэтом в благородном смысле сего имени. А я буду! Поэзия <...> должна иметь влияние на душу своего народа, и она будет иметь это благотворное влияние, если поэт обратит дар свой к этой цели. Поэзия принадлежит к народному воспитанию. И дай Бог в течение жизни сделать хоть шаг к этой прекрасной цели" (Письма В. А. Жуковского к Александру Ивановичу Тургеневу. М., 1895. С. 163. См. замечания об эволюции восприятия Жуковским назначения поэта: Иезуитова Р. В. Жуковский и его время. Л., 1989. С. 161). Интересно наблюдать, как некоторые реплики, в переписке с Тургеневым принадлежавшие самому Жуковскому, в его переписке с Пушкиным переходят к младшему другу.
4 Жуковский В. А. Соч. в 4 т. М.-Л., 1958. Т. 4. С. 602.
5 Там же. С. 623.
6 Отсылаю здесь к ставшим классическими работам по Карамзину Ю. М. Лотмана, В. Э. Вацуро, Н. Я. Эйдельмана.
7 Подробнее см. об этом: Эйдельман Н. Я. Пушкин: Из биографии и творчества: 1826-1837. М., 1987. Гл. 2.
8 Ряд интересных и важных наблюдений содержится в новейшей работе: Самовер Н. В. "Не могу покорить себя ни Булгариным, ни даже Бенкендорфу...": Диалог В. А. Жуковского с Николаем I в 1830 году // Лица: Биографический альманах. М., 1995. Вып. 6.
9 Жуковский В. А. Полн. собр. соч. в 12 т. СПб., 1902. Т. Х. С. 18-19. Далее ссылки на это издание будут приводиться в тексте с указанием в скобках римскими цифрами тома и арабскими - страницы.
10 Это обстоятельство подтверждает С. Н. Трубецкой, вспоминавший о том, как Жуковский, по прочтении "Зеленой книги", высоко отозвался об ее идеях и целях, но усомнился в том, что он сам в состоянии соответствовать ее требованиям и поэтому отверг предложение о вступлении в тайное общество. См. об этом: Дубровин Н. Ф. В. А. Жуковский и его отношение к декабристам // Русская старина. 1902. N 4; Иезуитова Р. В. Ук. соч. С. 160.
11 См.: Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III отделение / Изд. подготовил А. И. Рейтблат. М., 1998. С. 104-115. Тонко уловив правительственный заказ, Булгарин не отрицал в своих записках пользы просвещения. Он подчеркнул тот изъян, который следовало найти для объяснения происшедших событий: "В просвещении - пренебрежено главнейшее: воспитание и направление умов к полезной цели посредством литературы" (Там же. С. 107).
12 Ср. в дневнике Пушкина 1833 г. отрицательный отзыв поэта о деле Бринкена: "г<осударь> не приказал его судить по законам <..> это за чем? <..> Прилично ли г<осударю> вмешиваться в обыкновенный ход судопроизводства?" (12. 315).
13 Именно об этом писал Пушкин в записке "О народном воспитании".
14 Право на независимость мысли постоянно отстаивалось Пушкиным. Конфликт с правительством в 1830-е гг. как раз и возник на почве нарушения "личного суверенитета": "Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно поступать как им угодно. <..> Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога" (15. 156)
15 Облик деятелей, окружающих трон, - одна из любимых пушкинских тем в 1830-е гг. Ср. его внимание к рассказам о екатерининских вельможах и об императрице Екатерине, ценившей людей с независимым характером, а также критические высказывания об окружении Николая: о ничтожестве Кочубея, о низости Уварова (12. 331 и 337) и мн. др. Ср. также интерес к этой проблеме Жуковского (дневник, публ. Иезуитовой).
16 Н. Я. Эйдельман справедливо подчеркнул, что анонимность публикации должна была снять с Пушкина подозрения в лести. См.: Эйдельман Н. Я. Пушкин: История и современность в художественном сознании поэта. М., 1984. С. 134.
17 См. письма Нащокину 26.06, 29.07, Осиповой 29.06, 29.07, Вяземскому 3.07, 3.08.1831 и в Дневнике 1831 г.
18 Ср. слова Пушкина в письме к Вяземскому 1.06.1831 о героизме восставших поляков: "Всё это хорошо в поэтическом отношении. Но все-таки их надобно задушить" (14. 169).
19 См. об этом: Лотман Ю. М. Несколько добавочных замечаний к вопросу о разговоре Пушкина с Николаем I 8 сентября 1826 года // Лотман Ю. М. Пушкин. СПб., 1995. С. 367-368. Идея Р. Г. Скрынникова о том, что разговор мог идти о "Борисе Годунове", нам не кажется доказательной. Ср.: "Поэт говорил с царем не о политике, не о реформах, а о литературе, о поэзии и - прежде всего - о только что написанной драме "Борис Годунов"" (Скрынников Р. Г. Дуэль Пушкина. СПб., 1999. С. 10).