Реферат: Трагедия Григория Мелехова в романе "Тихий Дон"
«По Дону наискось – волнистый, никем не езженный лунный шлях. Над Доном – туман, а вверху звездное просо. Конь позади сторожко переставляет ноги». Жизнь еще не потревожила Григория. Первым серьёзным испытанием стала его любовь к Аксинье. Пусть ещё спервоначала увлечение Григория и лишено глубины, пусть в нем больше молодой порывистости, нежели поэтической одухотворенности, однако писатель приоткрыл нам сердце, способное к сильным чувствам, страстным порывам.
Шолохов любуется неистовой силой страсти, охватившей Григория и Аксинью:
«Так необычайна и явна была сумасшедшая их связь, так исступленно горели они одним бесстыдным полымем, людей не совестясь и не таясь, худея и чернея в лицах на глазах у соседей, что теперь на них при встречах почему-то стыдились люди смотреть».
И то, что неизбежным оказалось их столкновение с косной и жестокой силой патриархальности, служит утверждению человечности их любви, сумевшей стряхнуть с себя оковы предрассудков и выступить в своей естественной красоте. Шолохов, поэтизируя прекрасное в нравственном облике Григория и Аксиньи, не прибегал к идеализации: истинная красота не боится соприкосновений с грубой повседневностью, прорывается сквозь коросту предрассудков. Женитьба вносит новое осложнение в нравственную биографию Григория. Однако это не разрушает цельности его образа. Хотя жестоким и грубым был удар, нанесенный им Аксинье, хотя нескрываемое осуждение звучит в авторских словах: «На вызревшее в золотом цветенье чувство наступил Гришка тяжелым сыромятным чириком. Испепелил, испоганил – и всё», мы все же помним его же простодушное признание в ответ на ревнивую реплику Аксиньи о красоте его невесты: «Мне её красоту за голенище не класть. Я бы на тебе женился».
Григорий, познавший счастье настоящей любви, чувствует себя пленником в мире патриархальных отношений. Пройдет всего лишь несколько месяцев, и Григорий среди степного безмолвия с грубоватым прямодушием скажет Наталье:
«Не люблю я тебя, Наташка, ты не гневайся. Не хотел гуторить про это, да нет, видно, так не прожить…»
Было бы опрометчиво осуждать Григория. Он не мог лгать ни в мыслях, ни в чувствах.
Писатель зорко следит, чтобы нравственный потенциал характера, его сокровенная сущность постоянно напоминали о себе, просвечивая сквозь грубоватую непосредственность простого человека. Сперва привычно резкими были слова Григория на стоны Аксиньи, терзающейся в родовых муках: «Брешешь, дура…» - но через мгновение прорвалось иное, то, что скрывалось в недрах его человеческой натуры: «Аксютка, горлинка моя!...».
В первых частях «Тихого Дона» дается как бы экспозиция образа, прочерчиваются контуры характера, намечаются те природные основы, которым еще предстоит развиться, обрести более четкие формы. Для Шолохова Григорий Мелехов не является олицетворением идеала отвлеченной человечности. Его характер воплощает те ценности, которые таятся в нравственном опыте и понятиях народа. Его живая восприимчивость и способность энергичного отклика на впечатления окружающего мира поставлены в непосредственную связь с деятельным началом в народном характере и мировоззрении. Не случайно так силен и действен фольклорный элемент в повествовании о Григории. Свет народнопоэтической традиции придает его образу, интонации повествования о нем особый колорит.
Григорий глубоко и органично воспринял народные понятия о чести и достоинстве, благородстве и великодушии. Кодекс рыцарской чести, предписывающий быть смелым и отважным в бою, великодушным к побежденному врагу, вошел в его сознание и сердце как священная заповедь и слился с природными свойствами его открытой, благородной, порывистой и правдивой натуры. В характере Григория повторилось многое, что было свойственно людям его среды, но формы проявления этих качеств носили у него резко индивидуальный характер. Однако острота индивидуального проявления лишь резче обозначала то, что связывало героя с его средой, с историческим бытием и миросозерцанием народа. То, что было растворено в массе и пребывало как возможность, не всегда получающая стимулы и находящая обстоятельства для своего проявления, составляло сущность его индивидуальности, получало глубокое выражение. В этом смысле его характер удивительно нормативен, несмотря на его подчеркнутое своеобразие, соотнесен с народом, несмотря на его неповторимую индивидуальность.
Находясь на военной службе, Григорий ревнивее других оберегал свое человеческое достоинство. Когда привыкший к мордобою вахмистр поднял на него руку, «Григорий оторвал от сруба голову, - ежели когда ты вдаришь меня – все одно убью! Понял?». Григорий бурно протестует, сталкиваясь с фактами произвола, глумления над человеком. Вспомним его порыв при виде надругательства над горничной Франей.
Каким глубоким был его нравственный протест против кровавой бессмысленности войны! Есть нечто знаменательное в том, что Шолохов, рисуя эпизоды первого боевого крещения героя, анализируя состояние его души, смятой и подавленной ужасами бойни, не пожелал уклониться от прямых перекличек с аналогичными эпизодами и мотивами романа «На западном фронте без перемен» Ремарка.
Григорий Мелехов мучительно переживает первую кровь, пролитую им на фронте. Петро едва узнал брата: так разительны были перемены, происшедшие в нем: «Голос у него жалующийся, надтреснутый, и борозда (ее только что, с чувством внутреннего страха, заметил Петро) темнела, стекая наискось через лоб, незнакомая, пугающая какой-то переменой, отчужденностью». Сам Григорий жалуется брату: «Меня совесть убивает. Я под Люшневым заколол одного пикой. Сгоряча… Иначе нельзя было… А зачем я энтого срубил?».
Процессы политического пробуждения масс своеобразно преломились и в духовной эволюции Григория Мелехова. Вернувшись на Дон, он оказался в рядах Красной гвардии. Семена большой правды, посеянные Гаранжой, не заглохли. Шолохов замечает: «Про Григория мало говорили, - не хотели говорить, зная что разбились у него с хуторными пути, а сойдутся ли вновь – не видно».
Революция проложила рубеж в жизни народа, провела черту, размежевавшую людей. Многие выбирали свой путь, подчиняясь стихийному порыву, игре случайных обстоятельств. Примечательна в этом отношении эпизодическая фигура конокрада Максимки Грязнова, привлеченного к большевикам «новизною наступивших смутных времен и возможностям привольно пожить».
Шолохов подчеркивает, что Григорием в эти дни управляли серьезные намерения и глубокие побуждения. Своеобразным экспозиционным предварением судьбы героя явились два эпизода: встречи с Извариным и Подтелковым. Именно автономист Изварин и большевик Подтелков стоят в преддверии эпического повествования о трагической судьбе Григория Мелехова. Разве мог Григорий со своей стихийной революционностью противостоять Изварину, изощренный ум и яркая речь которого действовали обезоруживающе.
« - Я говорю… - глухо бурчал Григорий, - что ничего я не понимаю…Мне трудно в этом разобраться…Блукаю я, как в метель в степи…
- Ты этим не отделаешься! Жизнь заставит разобраться, и не только заставит, но и силком толкнет тебя на какую-нибудь сторону».
Впервые вступает в повествование тема идейного и жизненного распутья. Спустя всего лишь несколько дней произошла его встреча с Подтелковым, а Григорий в споре с ним, по существу, повторил изваринские мысли о самостийности Дона. Не вняв суровым и простым словам большевика, он «мучительно старался разобраться в сумятице мыслей, продумать что-то, решить». Примечательно, что горькое признание Григория в разговоре с Извариным («Блукаю я, как в метель в степи») получает свое развитие и обобщение в пейзажном мотиве ветра как символа стихийных начал, завершающем главу:
«От городского сада, прибитые дождем, шершавые катились листья, и, налетая с Украины, с Луганска, гайдамачил над станицей час от часу крепчавший ветер».
Изварин чутко уловил смятение Григория и сурово предупредил его. Но хитроумный автономист был не в силах понять главного, когда заподозрил Григория, оставшегося у красных, в карьеризме, сравнив его с авантюристом Голубовым. Шолохов в этот момент не забывает подчеркнуть нравственное бескорыстие героя. В ответ на ироническую реплику Изварина, искренне ли Григорий принял «красную веру» или же, как Голубов, делает ставку на популярность среди казаков, Григорий произносит: «Мне популярность не нужна. Сам ищу выхода».
Когда на Дону появились красные части и белогвардейская пропаганда посеяла слухи о чинимых ими насилиях, казаки встали на защиту своих куреней, влились в белогвардейское течение. Григорий тоже оказался в рядах Донской повстанческой армии. Однако давнишняя неприязнь к офицерам и усталость казаков скоро подорвали его боевой дух. Казаки покинули позиции, и красная Армия снова вошла на территорию Дона. Григорий одним из первых покинул свою часть и появился в Татарском. Когда вспыхнул Вешенский контрреволюционный мятеж, Григорий, увлеченный автономистскими идеями, оказался в центре событий. Он шел той же дорогой, на которую соскользнули тысячи казаков, ослепленных вражеской пропагандой. Даже контур внешней судьбы Григория Мелехова во время Вешенского восстания своеобразно отражает приливы и отливы в настроениях казачьих масс. Если в разгар мятежа, когда утопия «казачьего царства» казалась реально достижимой, Григорий был душою и одним из руководителей повстанцев, то после соединения с белой армией, с которой их сосватала «нелегкая судьба», он уже не играет прежней роли, сдает дивизию и мечтает «выйти из игры», отсидеться в тылу. Разгром объединенной армии кадетов и повстанцев завершает важнейший период биографии героя. Новороссийск становится памятной вехой на его пути.
Но Шолохову важнее было показать, что не только внешняя судьба Григория совпадает с судьбами казачества в дни восстания, но и его мысли, настроения удивительно созвучны тем мысля и настроениям, которыми были охвачены казаки. Писатель последовательно передает эту «синхронность» настроений героя и массы: то, что смутно нарождалось в казачестве, уже успело резко обозначиться в герое, или, наоборот, едва намечающиеся настроения Григория с видимой рельефностью проявляются в казацкой массе. Прием взаимного зеркального отражения получает широкое применение, и его эффективность усиливается по мере нарастания событий, связанных с Вешенским восстанием. Каждая мысль, движение чувств Григория обязательно получают своеобразный отзвук у казаков: то, что волновало и томило Григория, заставляло его страдать и радоваться, надеяться и впадать в уныние, - переживали и казаки. Григорий не является эгоистом, сосредоточенным лишь на собственном «я». Он индивидуален, но не идивидуалист.
Как будто и нехотя Григорий Мелехов втянулся в борьбу с красными, но постепенно к нему пришло ожесточение. Однако этими же настроениями были охвачены и казаки, которые тоже, поддавшись ожесточению, все реже брали в плен, все чаще занимались грабежами. Мысль об идеологической и нравственной общности Григория Мелехова с казацкой массой получает свое художественное претворение в композиционном строе, в логике развития сюжета. В 21-й главе третьей книги повествуется об усилившихся метаниях Григория, о вспыхнувшей неприязни к Советской власти. Неизбежным оказалось его столкновение с Котляровым и мишкой Кошевым, которым он в запальчивости высказал свое заветное: «Казакам эта власть, окромя разору, ничего не дает!».
А следующая глава начинается с упоминания о том, что Котляров, председатель ревкома, «с каждым днем все больше ощущал невидимую сцену, разделявшую его с хутором».
Когда вспыхнуло Верхне-Донское восстание, Григорий Мелехов, по существу, был во власти тех же настроений, которые развязали язык Алешке Шамилю на памятном собрании, толкнули Аникушку и Христоню в ряды повстанцев. Шолохов рисует картину все нарастающего размаха событий, которые, как огонь во время пожара, перекидывались от хутора к хутору.
Григорий Мелехов с удивительной полнотой отражает малейшие колебания, по существу, определяют строй мыслей и чувств героя, линию его поведения. Он чутко улавливает настроение казаков, и казаки тоже платят ему доверием. Еще в начале восстания на совете командиров решали вопрос о том, развивать ли наступление или вести оборонительную войну у своих куреней. Казаки не желали уходить от своих станиц и хуторов: «От своих плетней не пойдем! – восклицает один из сотенных, и когда настал черед командира, «Григорий, выждав тишины, положил на весы спора решающее слово:
- Фронт будем держать тут! Станет с нами Краснокутская – будем и ее оборонять! Идтить некуда».
Недаром именно Григорию казаки готовы вверить свою судьбу, когда все явственней стала обозначаться неизбежность соединения с кадетами. Настроение казаков, действиями которых управляли стихийные чувства неприязни к старому и недоверия к новому, в пьяном откровении высказал Харлампий Ермаков: