Реферат: Возможности художественной литературы в научно-практической работе психологов и педагогов
Следовательно, считает Симонов, эмоция связана с потребностью и возможностью её удовлетворения. Свою теорию Симонов кратко выражает формулой: Э = П (Н – С), где Э – эмоция; П – потребность; Н – информация, необходимая для организации действий по удовлетворению данной потребности; С – информация, имеющаяся в наличии для использования целенаправленного поведения.
Из данного выражения с неизбежностью вытекает минимум четыре следствия: 1. Э = 0 при П = 0; то есть эмоция не возникает в отсутствии потребности и исчезает при её удовлетворении.
2. Э = 0 при Н = 0; то есть эмоция не возникает (или резко ослабляется) у вполне информированной системы, даже при больших значениях П.
3. Э – максимальна, если С = 0; при наличии потребности живая система в известных пределах тем эмоциональнее, чем менее она информирована.
4. При С > Н – Э – изменяет свой знак [4].
Теперь посмотрим, насколько соответствует максимальная эмоция героини “Драмы на охоте” Надежды Калининой формуле Симонова. Героиня влюблена в Сергея Петровича Камышева. Он же ведёт себя по отношению к ней настолько неопределённо, что Наденька мучительно переживает вопрос, можно ли ей надеяться? Когда страдания её стали невыносимыми, она отваживается на откровенный разговор с возлюбленным: “Сергей Петрович! Мне всё кажется, что вас… отделило от меня какое-то недоразумение, каприз, мне кажется, что выскажись мы – и всё пойдёт по-старому… Если бы мне так не казалось, то у меня не хватило решимости задать вам вопрос, который вы сейчас услышите... Я, Сергей Петрович, несчастна… Вы должны это видеть… Жизнь моя не жизнь. Вся высохла… А главное – какая-то неопределённость. Не знаешь, надеяться или нет… Поведение ваше по отношению ко мне так непостоянно, что невозможно вывести никакого определённого заключения… Скажите мне, и я буду знать, что мне делать. Тогда моя жизнь получит хотя какое-нибудь направление… Я тогда решусь на что-нибудь”.
Здесь С = 0, следовательно, эмоция максимальная. Примеров и в литературе, и в жизни предостаточно, когда эмоция меняет свой знак, если С > Н. Например, в поговорке “не было ни гроша, и вдруг алтын!” Какая радость! Или наоборот. В рассказе В.М. Гаршина “Надежда Николаевна”, где герой художник Андрей Лопатин добился несказанного счастья взаимной любви Надежды Николаевны, он ликует и вдруг теряет её навсегда по вине своего приятеля. В результате эмоция меняет свой знак. Герой смертельно заболевает.
А сколько копий было сломано в диспутах о значении биологического и социального в развитии личности! В угоду идее равенства и братства всех народов на земле в своё время были разгромлены педология, генетика и др., хотя сам Буревестник революции писал, что рождённый ползать – летать не может.
Позднее В.Д. Дудинцев в своём романе “Белые одежды” более чётко и ясно скажет устами героя Свешникова в беседе с другим героем, Дежкиным, о большом учёном Стригалёве. “Равенство – понятие абиологическое, – любил говорить Стригалёв. – В природе равенства нет. Равенство придумано человеком, это одно из величайших заблуждений, породивших уйму страданий. Если бы было равенство – не было бы на Земле развития.
Интересно, что высказал эту мысль не заинтересованный в своём превосходстве богач, а человек бедный, каким мог бы показаться Иван Ильич тому, кто посмотрел бы на него с денежной стороны. Сам он был доволен своим имущим положением. Правда, не мог бы объяснить почему”. Но Фёдор Иванович (Дежкин. – А.Б.) легко ответил бы на этот вопрос: потому, что Стригалёв владел такими богатствами, которые не давали спать даже академику Рядно, чьи денежные доходы превышали заработную плату заведующего проблемной лабораторией по меньшей мере в восемь раз. Академик очень остро чувствовал неравенство, он был обделён!… Идея равенства позволяла бездарному жить за счёт одарённого, эксплуатировать его. Иван Ильич признавал только одно равенство для всех: равенство предварительных условий для деятельности… Нигде в мире не сыщешь двух человек с одним рисунком капиллярных линий на пальцах. Линии эти – штамп неравенства, который природа выслала на поверхность.
Этот пример показывает также, как разрушительна зависть, мало изученная психологами. У А.С. Пушкина Сальери добился славы и признания самоотверженным трудом, усердием. В то время он не был завистником.
Не завидовал ни Пуччини, ни Глюку.
А ныне – сам скажу – я ныне Завистник. Я завидую; глубоко, Мучительно завидую. – О небо! Где ж правота, когда священный дар, Когда бессмертный гений – не в награду Любви горящей, самоотверженья, Трудов, усердия, молений послан – А озаряет голову безумца, Гуляки праздного…? О Моцарт, Моцарт!” Зависть продиктовала злодейство Сальери! Как доходчиво и просто объясняет Пушкин устами Моцарта неравенство способностей у людей, их назначение.
Уже выпив яд, Моцарт отвечает Сальери на комплимент за “безделицу”, сочинённую Моцартом ночью во время бессоницы: Когда бы все так чувствовали силу Гармонии! Но нет: тогда б не мог и мир существовать; Никто б не стал заботиться о нуждах низкой жизни; Все предались бы вольному искусству.
Нас мало избранных, счастливцев праздных, Пренебрегающих презренной пользой, Единого прекрасного жрецов.
Не правда ль? Задолго до того, как появился системный подход в изучении психических явлений и оценена перспективность этого подхода психологами, А.С. Пушкин писал: Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим (выделено мною – А.Б.) и вечен…” Мысль о том, что взрослые люди редко используют свои инстинкты, интуицию продуктивно, что этому мешают привычки, рассуждения, могущие изменить путь первоначального импульса, тоже давно отражена в художественной литературе, в частности в романе японского писателя Кобо Абэ “Чужое лицо”.
Герой романа, учёный-химик, в рискованном эксперименте опрокинул на своё лицо жидкий воздух. Остался “без лица”.
Задумал сделать маску из синтетических смол. Для её изготовления учёный снимает комнату за городом. Лицо забинтовано абсолютно всё. У всех взрослых людей он вызывал либо отвращение, либо испуг. В отличие от них девочка, дочь управляющего домом, глупая, умственно отсталая, увидев его, заплакала (выделено мною – А.Б.).
Когда маска была изготовлена, герой представился окружающим как младший брат забинтованного. Разговорился с девочкой и обещал купить ей новую игрушку йо-йо (куклу – А.Б.).
Следующая встреча с девочкой произошла с “забинтованным лицом”.
Дочь управляющего требовала йо-йо. Герой был смущён и озадачен. Вот как он рассказывает об этой встрече: “Я едва было не ответил, но это продолжалось лишь мгновение, а потом, в ужасе запрокинув голову, я чуть не убежал. Договаривался ведь с девочкой не я, а маска. С трудом сдерживаясь, в смятении, я жестом показал, что не пониманию, о чём идёт речь! – единственное, что мне оставалось. Нужно было показать девочке, будто я думаю, что она просто обозналась. Но девочка, не обращая, никакого внимания на устроенный мной спектакль, повторила своё требование: йо-йо. Может быть, она думала примитивно, что, поскольку “маска” и “бинты” – братья, договор с одним автоматически распространяется и на другого? Нет, это заманчивое объяснение было начисто разбито словами девочки: – Не волнуйтесь… Ведь мы играем в секреты… Неужели она меня с самого начала раскусила! Как же ей это удалось? Где я допустил ошибку? Может быть, она сквозь щель в двери видела, как я надеваю маску? Но девочка, недоверчиво покачивая головой, без конца повторяла, что не понимает, зачем я делаю вид, что не понимаю. Наверное, моя маска не в состоянии обмануть даже глаза недоразвитой девочки… Нет, наоборот, пожалуй именно потому, что девочка умственно отсталая, она смогла увидеть меня насквозь. Так же как моей маске не удаётся провести собаку. Нерасчленяющаяся интуиция (выделено мною – А.Б.) часто оказывается острее аналитического взгляда взрослого человека”.
То, что из всех видов речи письменная монологическая речь, является самой сложной по структуре, не допускает опущений структурных компонентов, возможных в устной диалогической речи, что она максимально развёрнута, позволяет многократно обращаться к уже написанному, обеспечивает сознательный контроль за протекающими операциями, позволяет уточнить и отработать мысли, ярко показал М.А. Булгаков в романе “Мастер и Маргарита”.
Герой романа поэт Иван Бездомный попадает в лечебницу для душевнобольных после того, как перенёс тяжелейший стресс, оказавшись свидетелем гибели Берлиоза.
Все его попытки объяснить медперсоналу, что он не шизофреник, что ему необходимо уйти из лечебницы немедленно, не приводят к успеху, так как его устная монологическая речь постоянно соскальзывает на аффективную и ещё больше убеждает персонал лечебницы в своём диагнозе. Только высококвалифицированный и проницательный профессор Стравинский предложил Ивану изложить на бумаге все подозрения и обвинения против человека, которого Иван называл Понтием Пилатом, и распорядился выдать Ивану бумагу и карандаш.
Обрадованный поэт начал довольно бойко: “В милицию. Члена МАССОЛИТа Ивана Николаевича Бездомного. Заявление. Вчера вечером я пришёл с покойным М.А. Берлиозом на Патриаршие пруды…” И сразу поэт запутался, главным образом из-за слова “покойным”. С места выходила какая-то безделица: как это так – пришёл с покойным! Не ходят покойники! Действительно, чего доброго, за сумасшедшего примут.
Подумав так, Иван Николаевич начал исправлять написанное. Вышло следующее: “… с М.А. Берлиозом, впоследствии покойным…” И это не удовлетворяло автора.
Пришлось применить третью редакцию, а та оказалась ещё хуже первых двух: “…Берлиозом, который попал под трамвай…” – а здесь ещё прицепился этот никому не известный композитороднофамилец, и пришлось вписывать: “… не композитором…” Намучившись с этими двумя Берлиозами, Иван всё зачеркнул и решил начать сразу с чего-то очень сильного, чтобы немедленно привлечь внимание читающего… Мучился Иван долго, почувствовал, что обессилел, что с заявлением ему не совладать, и тихо и горько заплакал”. Иван понял, что профессор Стравинский прав, что голове надо дать отдохнуть. То, что казалось простым в устной речи, в письменной оказалось непосильным.
Избирательность восприятия, направленная на людей, особенно на их лица, у психологически проницательных людей проявляется с детства. Вот как описывает И.А. Бунин момент, когда он заметил за собой интерес к лицам в своей повести “Жизнь Арсеньева”. Это случилось во время путешествия, когда герой был ещё ребёнком, во всяком случае, до поступления в гимназию. “Путь наш лежал прямо на запад, на закатное солнце, и вот вдруг я увидел, что ещё один человек, который тоже смотрит на него и на поля: на самом выезде из города высился необыкновенно огромный и необыкновенно скучный жёлтый дом, не имевший совершенно ничего общего ни с одним из далее виденных мною домов, – в нём было великое множество окон, и в каждом окне была железная решётка, и стоял за решёткой в одном из этих окон человек в кофте из серого сукна и в такой же бескозырке, с жёлтым пухлым лицом, на котором выражалось нечто такое сложное и тяжёлое, что я ещё тоже отроду не видывал на человеческих лицах: смешение глубочайшей тоски, скорби, тупой покорности и вместе с тем какой-то страстной и мрачной мечты...” Запись Ф.М. Достоевского в своей записной книжке: “Никто не может быть чем-нибудь или достигнуть чего-нибудь (выделено автором – А.Б.), ни быв сначала самим собою” была сделана гораздо раньше, чем американский учёный Роджерс создал свою теорию развития личности, центрированную на человеке [7. С. 273 – 306].
По мысли Роджерса, для здорового, интегрированного приспособления человек должен постоянно оценивать свои переживания, чтобы увидеть, насколько они требуют изменения ценностной структуры. Если всё больше “истинных” (присущих человеку в действительности. – А.Б.) ценностей замещаются ценностями, перенятыми или заимствованными у других, но воспринимаются как собственные, Я становится саморазрушающим домом. Такой человек будет чувствовать напряжённость, дискомфорт, ощущать себя “не в своей тарелке”.