Сочинение: М.А. Зенкевич

М. А. Зенкевич родился в селе Николаевский Городок (ныне Октябрьский Городок) Саратовской губернии в семье юриста. Учился в Саратовской гимназии, затем поступил на юридический факультет Петербургского университета. После окончания университета в 1915 г. два года изучал филологию в Вене и Берлине. Первые стихотворные опыты поэта, следовавшего образцам массовой революционной поэзии тех лет, появились в печати еще в 1906 г. в журнале “Жизнь и школа”, издававшемся саратовским революционным молодежным кружком. Начиная с 1908 г. он выступает со стихами на страницах петербургских журналов демократической ориентации - “Образование”, “Современный мир” и др. Став членом “Цеха поэтов”, Зенкевич активно печатается в “Гиперборее”, “Аполлоне”. Под маркой “Цеха” выходит и его первый стихотворный сборник “Дикая порфира” (1912). Название восходит к стихотворению Е. А. Баратынского, две строки из которого были взяты в качестве эпиграфа к книге: “И в дикую порфиру древних лет Державная природа облачилась...”. В сборнике не только звучала хвала миру и человеку, но явственно давали о себе знать “адамистические ощущения”. Н. С. Гумилев подчеркивал, что “для Зенкевича характерно многообещающее адамистическое стремленье называть каждую вещь по имени, словно лаская ее”. Сильный поэтический темперамент, отмечал критик, влечет его “к большим темам, ко всему стихийному в природе или в истории”. В тоске по полнокровной, мужественной жизни, питаемой энергией земли, воображение поэта устремляется к доисторическим .эпохам, к той первобытности, которая еще только ждала появления человека. Сокровенная тайна зарождения жизни в планетарных масштабах волнует поэта. Он ощущает соприродность человеческого существа и самой материи тем гигантам, которые населяли землю миллионы лет назад. Его тревожат “тварность” мира, тайна “темного родства” “светлого” человеческого духа с чудовищными пращурами, следы “до-бытия”, присутствующие в человеческом подсознании.

Персонажами стихотворений Зенкевича часто становятся люди, одержимые природными инстинктами. Поэт зачарован землей и необузданной “стихийностью” страстей. Его излюбленный художественный прием - метафора, в основе которой - сопоставление человеческих порывов и желаний с “сильными” ощущениями: охотой, травлей диких зверей.

Для Зенкевича с его влечением к “нутряному”, “природному” в человеке и жизни не оставалось “запретных” тем и образов. Его привлекало, как писал Гумилев, “все подлинно отверженное, слизь, грязь и копоть мира”, и та “бесстыдная реальность образов”, которой он достигал, нисколько не страшила его. В своем стремлении к “обнаженной правде” он сознательно игнорировал шаблонную красивость и изящество образов. Однако, опубликовав в журнале “Гиперборей” стихотворение “Посаженный на кол”, изобилующее детальным описанием казни и человеческих мучений, он тем не менее, несмотря на настойчивые просьбы, отказался прочитать его в кабаре “Бродячая собака”, сказав, что оно “не для публичного чтения”.

Тема катастрофичности бытия подспудно присутствовала в поэзии Зенкевича, окрашивая ее приглушенно звучащим трагизмом. Разрешение этой темы порой виделось ему в космических катаклизмах. Его стихотворения периода первой мировой войны, вошедшие в сборник “Пашня танков” (1921), пафосом резкого неприятия дисгармонии бытия и элементами футуристической поэтики были близки к антивоенным стихам В. В. Маяковского и В. В. Хлебникова. Зенкевич не отходит от натурализма, но в его письме заметно усиливается экспрессионистическая образность, рождая ассоциации с графикой немецкого экспрессиониста Отто Дикса.

Природе поэтического дарования Зенкевича было чуждо открытое лирическое самовыражение. У критиков были основания рассматривать творчество поэта как “насквозь рассудочное”. В области техники стиха он шел по линии разрушения напевности, часто используя “длинные” стихотворные размеры, enjambeinent - перенос из одной стихотворной строки в другую, Ведущий к прозаизации стихотворной речи. Критик А. Свентицкий, рецензируя сборник Зенкевича 1921 г., отметил уход поэта от акмеизма в “дебри „прозостиха", а нередко даже просто прозы”.

В годы революции Зенкевич вступает добровольцем в Красную Армию и служит в Саратове в должности секретаря полкового суда, а затем - секретаря революционного трибунала Кавказского фронта. Он не оставляет литературного творчества, включается в работу Саратовского отделения Пролеткульта и его печатного органа -журнала “Культура”. В 1923 г. он переезжает в Москву, сотрудничает в журнале “Работник просвещения”, а затем становится редактором иностранного отдела издательства “Земля и фабрика”. В 1925 г. входит в созданное С. М. Городецким объединение “Московский цех поэтов”. Позднее Зенкевич работал в отделе поэзии журнала “Новый мир”.

Нота “приятия жизни” продолжала звучать в творчестве Зенкевича. В характерной для него экспрессивной стилевой манере и со свойственной ему любовью к “природным” аналогиям он желал самому себе: “Чтоб вечно к жизни голод волчий Во мне неутоленный выл”.

Постепенно идейной доминантой поэзии Зенкевича становится тема социального переустройства мира, воспевание достижений социалистического строительства. В начале 1930-х годов он участвует в литературном кружке “научной поэзии”, ориентирующемся на опыт французских поэтов 1880 - 1890-х годов - Р. Гиля, пропагандистом которого в России был В. Я. Брюсов, Р. Аркоса, Э. Верхарна, а также самого Брюсова. Философский пафос “космизма”, культивировавшийся поэтами этого направления, был близок Зенкевичу, который и в акмеистский период своего творчества вовлекал в поэзию естественнонаучные темы. Но основная деятельность Зенкевича в это время - переводы классиков мировой поэзии, современных зарубежных поэтов. В жанре поэтического перевода Зенкевич работал долго и успешно, воспитав целую школу советских переводчиков.

СИРЕНЫ

Бывает, кажется ль туман сырей,

Угрюмей океан и неизбежней рейсы,

Норд-ост пронзительней и горизонт серей

Иль в гавань позовет маяк - согрейся,

Но и морских гигантов тянет взвыть,

И жаловаться, и реветь сиреной.

И к корпусу стальному ближе звать

Подруг, обвитых кружевною пеной.

Тоска трансокеанская! А здесь,

Как исполинской боли разрешитель,

Стихов сгоранье, взрывчатая смесь

И наглухо завинченный глушитель!

1916