Статья: Драматургия попрошайничества

“Работая” со своей собакой в многолюдном подземном переходе в центре города, Г. старалась дистанцироваться от других. работающих на том же пространстве (уличных продавцов, музыкантов, попрошаек и т.п.): “Важен обзор. П. [собачку – М.К.] должны видеть издали”. Г., как правило, стоит на одном и том же – “своем” – месте. По ее словам, это не значит, что место за ней закреплено, скорее это дело привычки. Однако другой мой информант утверждал, что это очень важно – каждый день стоять на одном и том же месте: “Тебя видят каждый день на этом месте, и тебе подают”. Вероятно, узнавание позволяет установить своеобразный контакт (нечто вроде знакомства) между просящим и подающим, что облегчает подачу милостыни.

Интересно, как особенности пространства, где происходит представление, влияют на определение ситуации. Место, общий контекст, так называемая “сцена”, костюмы, декорации – все это заставляет прохожих как-то интерпретировать увиденное. Однако многие прохожие не могут правильно распознать ситуацию – попрошайничество – и, полагая, что Г. продает собаку, советуют отнести ее “ближе к цирку”. Можно выделить как минимум две причины такого неправильного понимания спектакля. Во-первых, непонимание связано с тем, что Г. не совсем умело использует сценический костюм: чересчур “приличный” внешний вид женщины запутывает публику и способствует ошибочной интерпретации спектакля. Вторая причина также связана с контекстом происходящего и касается места представления. Подземный переход в центре Петербурга, выбранный Г. в качестве сценической площадки, – это пространство, которое имеет свои собственные коннотации в контексте жизни города. Именно этот переход – об этом знает каждый петербуржец, бывающий в центре города, – является с некоторых пор местом продажи с рук домашних животных. Таким образом, речь идет о том, что для успешности представления постановщик должен учитывать все составляющие, включая особенности сценических костюмов и выбранного пространства.

В этом переходе “работает” не одна Г. Здесь и нищие, которые презентуют себя как нищие, и музыканты, и мелкие торговцы, и подростки с гитарами. Все они играют в одном спектакле, который можно было бы назвать “уличная занятость”. В социологии Гофмана есть понятие “команда”, которое употребляется для обозначения группы индивидов, играющих сходную роль и тесно связанных сотрудничеством (Goffman, 1969:90,96). Команда, к которой относит себя Г., – профессиональные музыканты и торгующие женщины. Критерием принадлежности к этой команде выступает категория “работа”. Эти люди, не имеющие возможности где-то еще торговать, профессионально играть на музыкальных инструментах или демонстрировать цирковое умение, играют один спектакль под названием “Работа”.

Однако мои наблюдения показали, что собственная идентификация вступает в противоречие с исполняемой ролью. Несмотря на презентацию своей деятельности как настоящего спектакля, который приносит людям радость, Г. осознает, что ее статус в обществе достаточно низок. Помогая ей перенести вещи с одного “рабочего” места на другое я спровоцировала ее на непроизвольное высказывание: “Вам же неудобно!” Это означало, что, поскольку ее вещи могли быть истолкованы окружающими как “попрошайнические”, прохожие могли принять меня за человека, который просит подаяние или, во всяком случае, имеет к этому какое-то отношение. Вырвавшаяся у Г. фраза свидетельствовала о том, что она хорошо представляет себе, сколь низкий статус имеет в глазах окружающих (хотя в обычной беседе это никак не артикулировалось).

Роль “обедневшей интеллигентки, вынужденной просить на улице”, – маргинальная роль. И спектакль, в котором она принимает участие, можно охарактеризовать словами “стыдно”, “не принято”, “унизительно”. Поскольку Г, как и любой человек, в ходе всей своей жизни занята во множестве спектаклей и играет в ней различные роли, она не хочет, чтобы одни и те же зрители наблюдали ее в разных ролях. Это может помешать произвести определенное впечатление в каждой из ролей. Помимо “просящей обедневшей интеллигентки”, Г. является еще и “бабушкой”, “матерью”, “хозяйкой, принимающей гостей”, “учительницей на пенсии”. Однажды я наблюдала, как Г. постаралась сделать так, чтобы ее не заметили проходившие в этот момент люди. Позже она объяснила, что это знакомые ее семьи из Швеции, которые накануне были у них в гостях. Гофман в этой связи говорит о том, что вполне объяснимо и разумно стремление исполнителя “разделять свои аудитории таким образом, чтобы люди, которые видят его в оной из ролей, не видели бы его и в другой” (Гофман, 2000:174-175).

Влияние зрителей-прохожих на игру актеров-попрошаек я могу проиллюстрировать следующим случаем. В том же переходе “на животных” собирает еще одна женщина. Она довольно молода, и по ее внешнему виду нельзя сказать, что она голодала. Возможно, именно поэтому женщина использует иную стратегию: она никогда не находится рядом со своими собаками, те просто привязаны, а перед ними стоит блюдце. Описываемая женщина не может воспользоваться своим возрастом как ресурсом подобно тем, кто презентует модель “пенсионер(ка)”. Здесь для нас важно, как владелица собак с ними обходится.

Собирать “на животных” эта женщина стала еще зимой. Тогда ее собаки выглядели очень плохо. Ее гнали как милиция, так и прохожие, обвинявшие ее в том, что она не кормит и мучит своих животных. По словам Г., эта женщина “поняла”, как следует представлять себя при таком способе заработка: теперь ее собаки расчесаны и сидят на подстилке. Женщина постаралась соответствовать ожиданиям публики, и отношение к ней изменилось. Денег ей стали подавать гораздо больше.

Аналогичную ситуацию эффективности контроля публики за игрой актера я наблюдала и в случае Г. Однажды одна из проходящих женщин упрекнула ее в том, что она не поит собаку. После этого рядом с собакой всегда стояло блюдце с водой.

2) “Церковные нищие”

Через знакомую, которая работает в свечном киоске одной из питерских церквей, мне удалось познакомиться с группой нищих, просящих подаяние при церкви.

Здесь мне хотелось бы уделить внимание презентации нищей Н. Ее случай интересен тем, что Н. нередко разрушает свою роль несоответствующим поведением, и таким образом обнажает границы и правила игры в выбранной роли. Н. просит в “прихожей” N-ского собора. исполняя роль “церковной нищей”. Эта роль подразумевает ряд обязанностей: за каждую полученную милостыню следует креститься и благодарить: “Дай Бог Вам здоровья”; молиться за подавших прихожан, которые помимо обычной милостыни иногда подают деньги специально на свечки.

Интересно, что нищие даже “отчитываются” за эти деньги. Так, когда мы с Н. однажды зашли в кафе недалеко от собора, та сообщила буфетчице, что помолилась за такого-то по его просьбе. Это может быть интерпретировано как свидетельство постоянного контроля над своим поведением, которое должно соответствовать статусу “божьего человека” даже не на “рабочем” месте. Вполне возможна и другая интерпретация: буфетчица ходит в собор и видит там Н. как побирающуюся нищенку. В кафе Н. играет другую роль – роль посетительницы, а буфетчица здесь не прихожанка, а продавщица. Это уже две разных сцены, причем роль “посетительницы кафе” дискредитирует роль “церковной нищей”. Поэтому реплику Н. можно истолковать как сознательный прием манипулирования публикой. Описываемая ситуация оказалась пограничной, а согласно Гофману, именно при переходе с одной сцены на другую особенно легко обнаружить стратегии манипулирования (Goffman, 1969:112). Н. подкрепляла свою роль “нищей” и одновременно “выбирала” публику: она предложила буфетчице роль, подходящую для совершенно другого институционального пространства, то есть роль “прихожанки собора, подающей милостыню и просящей нищих помолиться”.

В период, когда я проводила наблюдение, при храме собирали милостыню девять нищих. Все они играли одну роль и должны были, работая как “команда”, вместе играть спектакль. Промашка одного может привести к сбою общего представления “Церковные нищие”. Среди приходящих к церкви за милостыней есть и те, кого в команде считают мошенниками, так как у них есть квартира, пенсия, семья и т.п. (обычно нищие на паперти имеют такие сведения друг о друге). Однако несмотря на различия и личную неприязнь, которая может существовать между “церковными нищими”, на этой сцене они все равно играют общий спектакль. (И )выяснение взаимоотношений происходит только тогда, когда рядом нет публики (прихожан). Если принятый порядок нарушается, то актера-нищего “штрафуют”. Так, однажды Н. решила продемонстрировать публике-прихожанам, что их обманывают. Она подошла к одной из “мошенниц” и сорвала с ее головы платок, крича, что та всех обманывает, и чтобы все посмотрели, что у нее под платком “уложенная прическа”! За такое нарушение правил “командной игры” ее прогнали из собора, лишив права просить при нем милостыню.

Институциональное пространство православной церкви предполагает довольно жестко выдержанные роли, и несоответствие поведения человека ожидаемым здесь требованиям лишает его права “принадлежать” этому пространству. Несоответствие разрушает роль и может привести к “неправильной” интерпретации ситуации. “Что могут подумать люди? Это же храм! Музей! А она тут развалилась пьяная! Драку затеяла” (из разговора с Ю., другой нищей при этом храме). Впоследствии Н. разрешили вернуться в собор под поручительство Ю.

Проводя границу между собой и “неистинными нищими”, а также демонстрируя соответствие роли “истинный нищий”, Ю. и Н. постоянно говорили мне, что только они одни из всех нищих моют паперть. Или что они стали покупать пшено и прикармливать голубей, все время подчеркивая, что голубь – это “божья птица”. “Мытье паперти”, “кормление голубей” – все это должно подкреплять статус церковного нищего. Такое поведение соответствует предписаниям роли и пространства.

Через использование религиозной символики (“Голубь – Божья птица”) также строится граница с “неистинными”: “Наш голубь к нам даже внутрь заходил, но видно Хромоножка со Слепым его пнули, и он к нам теперь не заходит”.

Анализируя саму “сцену”, декорации и реквизит, следует иметь в виду, что церковная паперть это пространство, чрезвычайно нагруженное смыслами. Институционально и исторически оно предназначено для сбора милостыни. Человек может не пользоваться никаким реквизитом: ни детьми, ни табличкой, ни медицинскими справками. На него “работает” место, и он будет истолкован как нищий. Прихожанин ожидает, что его на паперти встретят нищие. За просящего подаяние здесь может быть принят любой. Так, я тоже однажды получила милостыню. Я разговаривала со своими информантами в плохо освещенной части собора - между двух входных дверей. При работе в “поле” я не стараюсь быть похожей на своих информантов, и мой внешний вид отличается от их внешнего вида. Однако вышедший из церкви мужчина стал подавать всем “нищим” и подал мне. Я автоматически передала эти деньги своим информантам. Подавший очень долго извинялся, когда увидел, “как он ошибся”.

Этот эпизод особенно интересен для моих полевых наблюдений, так как свидетельствует о том, что восприятие человека как нищего может быть одинаково неприятно обоим участникам ситуации. Показательна была реакция подавшего: он был уверен, что глубоко оскорбил меня, приняв за нищую.

Следует отметить, что в основном я скорее мешала прихожанам адекватно воспринимать ситуацию, и от этого они подавали меньше. Так мне объяснила Ю., когда я спросила, почему сегодня так плохо подают. Мы уже долго разговаривали, а так как она сидела на низкой скамеечке, и говорить было неудобно, я присела на корточки рядом. Мой внешний вид и поведение не соответствовали роли просящей подаяние. Я нарушила принятую физическую дистанцию по отношению к сидящей внизу на скамеечке нищей. Прихожане просто не могли определить, кто я, хотя безусловно обращали на меня внимание. Это мешало интерпретировать мою собеседницу и ситуацию в целом, создавая для посетителей храма определенные сложности при принятии решения подавать или не подавать.

Упомянутая выше другая моя информантка, Ю., также просит подаяние при этом храме в той же роли "церковной нищей". У этой женщины нет квартиры. По ее словам, она потеряла ее в результате обмана очень близких родственников. Теперь на собранную милостыню она снимает комнату. Ю. около 50 лет или чуть больше, но выглядит она значительно старше.

Я уже упоминала, что манипуляции с возрастом – одна из важнейших техник попрошаек, используемая ими для произведения впечатления. Ю. выглядит как “классическая” богомольная нищая. Одета очень инструментально: теплая (в “прихожей” храма довольно холодно) и темная одежда, обязательно темный платок на голове. Даже опрятность имеет свою функциональную нагрузку. Для прихожан опрятный внешний вид нищего является гарантией “вложенных” средств: подающий может надеяться, что его деньги “не пропьют”.

Я ни разу не видела и не слышала, чтобы Ю. вышла за границы выбранной роли. Ее поведение выдержано так строго, что она пользуется полным доверием служащих в храме. Как я уже писала выше, она смогла вступиться за выгнанную с паперти Н. По словам другого нищего, она пишет “докладные” на остальных попрошаек, считая себя не только вправе писать, но и ожидать, что к ее мнению прислушаются.

В среде “церковных нищих” я познакомилась с одним из самых интересных и откровенных информантов. Этот мужчина – обладатель седой всклокоченной бороды и длинных волос – выглядит глубоким стариком. На самом деле ему всего лишь 52 года. Именно он научил просить милостыню Н., объяснив ей: “Зачем тебе бутылки собирать. Люди сами подадут. Просто стой и желай людям “счастья и здоровья вам! ” С. прекрасно понимает преимущества, связанные с его обликом, поскольку возраст является очень важным ресурсом для попрошаек. Во время случающихся драк С. больше всего боится за свою бороду: "Это же мои деньги",– говорит он (со слов информантки Н.).

Когда Н. меня с ним познакомила, он охотно пошел на контакт и “обескуражил” меня фразой: “А я ее знаю [это про меня. – М.К.]. Я ее видел. Она там проходила. У меня хорошая память” (описываемая ситуация имела место на Невском проспекте, по которому ежедневно ходят тысячи людей). Позже я выяснила, что этот человек манипулирует публикой-прохожими при помощи тактики, которую условно можно назвать "несуществующим знакомством". Он обращается ко всем как к своим знакомым, привлекая к себе максимум внимания. Меня обескуражила именно такая подача себя, но зато я его сразу запомнила. Позже С. артикулировал свой прием: “Главное, что тебя знают. Он видит меня на этом месте каждый Божий день и подает мне”. С. сам является инициатором каждого знакомства. Так я видела, как он обращается к входящей в храм женщине с двумя детьми: “А, вот мои колобочки идут. Здравствуйте! ” Он видел этих людей впервые, но его ход сработал: женщина отреагировала на это обращение, как и ожидал С., милостыней.

С. просит деньги при двух храмах в городе. При этом он исполняет роль не только "божьего человека", крестясь и желая всем здоровья, но и роль "доброго дедушки": “Я стою у храма каждый день. Мимо детишки. Мы друг другу руками помашем. А нет меня, они в слезы: “Где деда, где деда?” А я пойду, конфет шоколадных куплю, ведь я покупаю, и даю детишкам. А матери мне по тысяче достают! А я стою, плачу и здоровья желаю”.

"За кулисами" С. похваляется своим мастерством: "А что делать? Хочешь заработать, надо вертеться". Он с гордостью заявляет, что собирает больше многих других нищих. Сами нищие объясняют это следующим образом: “Еще бы, он людям в рот смотрит” (видимо, они имели в виду, что С. чересчур навязчив).

Следующую презентацию, которая имеет место там же у церкви и представлена супружеской парой, я назову "убогие". Эти люди демонстрируют свои болезни и имитируют умственную отсталость. На паперти этих людей очень не любят как "истинные", так и "неистинные" нищие, называя их способ прошения милостыни "тявканьем". Стратегия этой пары настолько эффективна, что другие нищие нередко уходят с паперти, поскольку не могут выдержать конкуренции: "Пока я семь рублей заработаю, они – двести".

"Авансцена" выглядит следующим образом. “Жена”, женщина лет 50, сидит на высоком табурете. “Муж” стоит рядом, опершись на палку. У него очевидна какая-то болезнь глаз. У жены всегда с собой документы, свидетельствующие об их инвалидности (сама она хромает). Когда он слышит (а возможно, и видит) приближающихся посетителей церкви, то начинает дергаться и ритмично и монотонно повторять одну фразу: "Подайте слепому, подайте слепому!" За эту фразу, которую он повторяет бессчетное количество раз, его поведение другие нищие и называют "тявканьем". Его вид вызывает жалость. В левой руке он держит черную "авоську", и когда проходит народ, приподнимает ее, привлекая внимание. Как говорила мне В., жена не разрешает ему сидеть, даже если он устает, потому что "так его лучше видно". Когда в храм входит группа иностранцев, она "рекламирует его" – показывает на него рукой, а он начинает еще громче произносить свою фразу. Примечательно, что для входящих в церковь иностранцев у супругов заготовлено приветствие: "Good buy".

3) “Мать-одиночка”