Статья: Концепция русской государственности Карамзина
Отсюда понятно особое отношение Карамзина к православию. По его мнению, «история подтверждает истину... что вера есть особенная сила государственная» (47). И в этом отношении православная набожность русских оказала государству величайшую услугу. «Прославим действие веры, — писал историк в томе, содержащем описание России времен татаро-монгольского ига, — она удержала нас на степени людей и граждан;.. в уничижении имени русского мы возвышали себя именем христиан, и любили отечество как страну православия» (48).
Таким образом, учитывая присущие историческим взглядам Карамзина черты национализма и в то же время уважения к другим культурам, можно согласиться с мнениемС.Ф. Платонова, утверждавшего, что русскому писателю удалось «построить стройную систему мировоззрения на синтезе двух начал: национальной старорусской и общечеловеческой европейской» (49). Однако, на наш взгляд, следует подчеркнуть то, что Карамзин, не отделяя Россию от европейской цивилизационной системы, отводил ей совершенно особое место в этой системе, указывая на тот факт, что европейские народы в своем развитии шли приблизительно одним общим путем, тогда как россияне — своим собственным, и причем более трудным.
Путь от «колыбели до величия редкого» Россия прошла за 100 лет (862 г. — Х в.) («величие» — обширность, образованность). Феномен этот был обусловлен: 1) «пылкой, романтической страстью наших первых князей к завоеваниям» (50), 2) единовластием, где государь выступал в роли отца семейства, когда связь подданных со своим монархом строилась по типу патриархальной.
На протяжении многовековой истории России принцип самодержавия был несколько раз поколеблен, и тогда над страной нависала угроза потери ее государственной самостоятельности.
Особенно ярко своеобразие России как самодержавного государства выразил историк на примере деятельности Петра I. В шестом томе «Истории...» автор, сравнивая Иоанна III с Петром, впервые публично поставил вопрос о том, «кто из сих двух венценосцев поступил благоразумнее и согласнее с пользою отечества» (51). По его мнению, «Иоанн, включив Россию в общую государственную систему Европы и ревностно заимствуя искусства образованных народов, не мыслил о введении новых обычаев, о перемене нравственного характера подданных» (52). Петр поступил наоборот, чем нанес неисчислимый вред России. Карамзин вовсе не отрицал, что Европа начиная с XI в. далеко опередила нас в своем развитии: «Сень варварства, омрачив горизонт России, сокрыла от нас Европу в самое то время, когда благодетельные сведения и навыки более и более в ней размножались... Россия, терзаемая моголами, напрягала силы свои единственно для того, чтобы не исчезнуть: нам было не до просвещения!» (53)
В записке «О древней и новой России» (1811), которую М.П. Погодин охарактеризовал как «важнейшее государственное сочинение», стоящее «политического завещания Ришелье» (54), Карамзин указывал, что при неравном соотношении уровней развития Запада и России заимствования европейской культуры вполне возможны, и такие заимствования стали обычными уже в допетровское время: «Царствование Романовых... способствовало сближению россиян с Европою». Но для Карамзина проблема состояла в другом: «Сие изменение делалось постепенно, тихо, едва заметно, как естественное возрастание, без порывов и насилия. Мы заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое соединяя со старым» (55).
При Петре I «все переменилось». Страсть этого самодержца «к новым для нас обычаям переступила в нем границы благоразумия». Петр, например, «искореняя древние навыки, представлял их смешными, хваля и вводя иностранные», делал это в основном с помощью пыток и казней; при Петре произошло расслоение русского, единого до того народа: «...высшие степени отделились от нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах». То есть общество раскололось на две субкультуры — «немецкую» и «традиционно-русскую». Петр уничтожил достоинство бояр, изменил систему государственного управления. «Честью и достоинством россиян сделалось подражание». В области семейных нравов «европейская вольность заступила место азиатского принуждения». Ослабли родственные связи: «Имея множество приятелей, чувствуем менее нужды в друзьях и жертвуем свету союзом единокровия» (56). Петр уничтожил патриаршество и объявил себя главою церкви, ослабив тем самым веру. «А с ослаблением веры государь лишается способа владеть сердцами народа в случаях чрезвычайных, где нужно все забыть, все оставить для Отечества, и где Пастырь душ может обещать в награду один венец мученический». Петр перенес столицу государства на окраину, построив ее на песке и болотах и положив на это множество людских жизней, денег и усилий (57).
В результате всего этого, заключает Карамзин, «мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России» (58). Он считал, что «Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств... Сей дух... есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не что иное, как уважение к своему народному достоинству» (59). И в этом, по утверждению Карамзина, главная ошибка «великого венценосца», ибо «государство может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях». Взгляд историографа на этот вопрос основывался на твердом убеждении, что народы «могут стоять на одной степени гражданского просвещения, имея нравы различные» (60). В этом суть карамзинского национализма и суть его принципиального подхода к «мудрой» монархической власти. Предписывать народным обычаям насильственные уставы, был уверен Карамзин, есть беззаконие и «для монарха самодержавного», тиранство (61).
Таким образом, степень вмешательства государственной власти в сферу народных привычек, обрядов, верований, иными словами, в сферу частной жизни и личного достоинства отдельного человека (62) была для русского мыслителя той чертой, за которой заканчивается самодержавие и начинается деспотизм.
«Тирания есть только злоупотребление самодержавия, — писал Карамзин в „Истории...“, — самодержавие не есть отсутствие законов: ибо где обязанность, там и закон: никто же и никогда не сомневался в обязанности монархов блюсти счастие народное» (63).
С точки зрения Карамзина, требования идеального самодержавия осуществила Екатерина II, и это зависело не только от личности императрицы, но и от общего уровня политического развития.
Прежде всего Екатерина обходилась без «средств жестоких», т. е. «без казни, без пыток, влияв в сердца министров, полководцев, всех государственных чиновников живейший страх сделаться ей неугодными и пламенное усердие заслуживать ее милость» (64); она допустила свободу высказываний по отношению к ней и к ее мероприятиям; она деятельно работала над усовершенствованием «всех внутренних частей нашего здания государственного» (65) и вела национальную внешнюю политику; но самое главное — Екатерина не требовала от россиян ничего противного их совести и гражданским навыкам.
Всего этого достаточно, чтобы Карамзин определил екатерининское царствование как «время счастливейшее для гражданина российского» (66).
Итак, «счастие гражданина», «счастие народное» — вот главная цель государственной власти; и народ как главный носитель национальных традиций является гарантом этой власти, силой, способной решать судьбу самодержавия. В изображении Карамзина русский народ предстает в единстве национального духа, и правители народа лишь несут в себе лучшие черты национального характера (67). Причем значение государственного деятеля определяется степенью его связи с народом (68), и только в ситуации «народ плюс власть» силы государства удесятеряются (69).
Одна из главок девятого тома «Истории государства Российского» названа им «Любовь россиян к самодержавию». Как думал Карамзин, эта «любовь» является главным доводом в пользу российского самодержавия, так как русский народ даже в годы тирании Иоанна Грозного понимал необходимость и спасительность монархии для России, считая «власть государеву властью божественною» (70). В непоколебленной деспотией вере российских подданных в самодержавное правление Карамзин усматривал главную «силу государственную». И во многом для того, чтобы укрепить ее, он писал «Историю...», показывая ужасы и пагубу самовластия (71), ибо «вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели» (72).
Истинное, «мудрое» самодержавие рисовалось Карамзину как равнодействующая и созидательная сила, подчиняющая интересам государства аристократию и олигархию, уничтожающая разъединительные тенденции в обществе и предотвращающая анархию (73). Утверждая, что «наше правление есть отеческое, патриархальное», историк полагал, что «в России государь есть живой закон» и судит, как отец семейства, без протокола — «по единой совести» (74).
Истинная монархия, по Карамзину, предполагая безграничную власть самодержца, основывается на его личных добродетелях. Поэтому самодержавная власть — это всегда испытание ее носителя.
Чем же в таком случае должна быть связана воля самодержца? Ответна этот вопрос мы находим уже в первых томах «Истории...». «правила нравственности и добродетели, — читаем у Карамзина, — святее всех иных и служат основанием истинной политики» (75).
Единственным средством охранения подданных от злоупотреблений власти Карамзин считал совесть монарха и создавшиеся традиции. Ничто другое не должно ограничивать волю самодержца, никому и ни в чем не дающего ответа и ни перед кем не ответственного.
Несколько слов о коллективном бессознательном или ментальности русского народа. Вот положения некоторых современных авторов — «архетипические» русские черты: 1) рабская психология, отсутствие чувства собственного достоинства, нетерпимость к чужому мнению, холуйская смесь злобы, зависти и преклонения перед чужой властью; 2) любовь к сильной, жестокой власти и самой жестокости власти, в психике доминирует «тоска по Хозяину»; 3) мечтания о какой-то роли или миссии России в мире, желание чему-то научить других, указать какой-то новый путь или даже спасти мир (76).
Попытаемся сравнить их с карамзинской позицией. С этой точки зрения интересна характеристикагражданского образаДревней России, в котором соединились черты Востока и Запада.
Образ этот, по Карамзину, не что иное, как смесь: 1) древних восточных нравов (славян и монголов), 2) византийских (заимствованных вместе с христианской верой) и 3) «некоторых германских, сообщенных им варягами». Утехи рыцарские и дух местничества — германские обычаи, «заключение» женского пола и строгое холопство — азиатские обычаи, царский двор уподоблялся византийскому. Эта смесь в нравах, «произведенная случаями, обстоятельствами, казалась нам природною и россияне любили оную, как свою народную собственность».
При самодержавии «царь сделался для всех россиян земным Богом», режим холопства усилился: даже в кровавую эпоху Ивана Грозного бояре и народ не дерзали что-либо замыслить против венценосца и смиренно молили Господа о спасении. «Все люди, знаменитые богатством или саном, — писал Карамзин, — ежедневно готовились к смерти и не предпринимали ничего для спасения жизни своей!» (77). Народная добродетель даже не усомнилась в выборе между гибелью и сопротивлением.
История свидетельствует, что ориентация монарха на «святыни предков» или «дух народный» составляет «нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости» (78). Старому народу не нужны новые законы, не нужны иностранные обычаи. В глазах Карамзина примерами государей, чье «нравственное могущество царское» пало в результате отчуждения от своего народа, могут служить: Годунов, «татарин происхождением, Кромвель умом», — убийца; Лжедмитрий — тайный католик; Шуйский — уступивший часть власти боярам, «многоголовой гидре аристократии» (79); Петр I — при котором «честью и достоинством россиян сделалось подражание» (Западу), и т. д. и т. п.
Именно «дух народный» определяет границы самовластия монарха. Не отрицая взаимовлияния разных стран и народов, в частности сближения россиян с Европой, в результате которого «восточная простота» сменилась европейской затейливостью, Карамзин считает «насилием, беззаконным и для монарха самодержавного» (80) искоренение древних навыков, обычаев.
Таким образом, по мысли Карамзина, самодержавие ограничивается авторитетом «народности», которую нужно охранять и лелеять, не вмешиваясь в «домашнюю жизнь» народа.
Яркий пример этому — осуждение царя, несмотря на пресловутое холопство, негативные оценки Ивана Грозного не только в летописях, но и в народных преданиях (в одном из которых, например, говорится, что «царь обманул Бога»). Точно так же и Петр I прослыл в народе Антихристом, а Алексей — мучеником за веру.
Отсутствие или разрушение ценностей народной жизни или, говоря современным языком, национальных ценностей, стоящих выше авторитета власти, автоматически порождает общество тоталитарного типа.
Эту закономерность хорошо понимал Карамзин, когда рассуждал о «духе народном» и приводил конкретные примеры из русской истории, свидетельствовавшие о том, что забвение, разрушение «народности» всегда вело к вырождению самодержавия в тоталитарный режим или, словами Карамзина, в деспотию, тиранство. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить карамзинские характеристики царствования Петра I и Екатерины II, о которых мы говорили выше.