Статья: Михаил Булгаков уроки судьбы
Возникает естественный вопрос: почему же судьба Михаила Булгакова была столь трудной?
Представляется, что дело не только в глубине булгаковского таланта, далеко не всем тогда понятного и не всеми принятого, но и в том особом положении, которое занимал автор "Мастера и Маргариты" в отечественной литературе его времени. Впоследствии некоторые исследователи думали сделать Булгакову комплимент, говоря, что он учился у Б. Пильняка (которого, кстати, на самом деле считал писателем косноязычным, не русским), а в таланте своем равен В. Катаеву, М. Зощенко и Ю. Олеше. Нисколько не желая умалить значение этих талантливых писателей, подчеркнем тем не менее, что Михаил Булгаков был человеком другого поколения и иных культурных корней, он лучше видел
необходимость преемственности в судьбах страны, ее великой культуры, творческой интеллигенции.
В беллетризованных и оттого субъективных мемуарах Валентина Катаева это очевидное несходство воззрений и талантов отмечено с достаточной ясностью и подчеркнуто самим тоном рассказчика: "Синеглазый... был весьма консервативен, глубоко уважал все признанные дореволюционные авторитеты, терпеть не мог Командора (Маяковского), Мейерхольда и Татлина и никогда не позволял себе... "колебать мировые струны". А мы эти самые мировые струны колебали беспрерывно, низвергали авторитеты, не считались ни с какими общепринятыми истинами, что весьма коробило Синеглазого..."13 В этой примечательной сравнительной характеристике есть не только похвала себе и своим "передовым" друзьям-экспериментаторам, но и упрек "консерватору" Булгакову, всегда отстаивавшему традиции русской классической литературы и с полным правом унаследовавшему эти нестареющие традиции. На одном публичном диспуте Булгаков сказал: "После Толстого нельзя жить и работать в литературе так, словно не было никакого Толстого... То, что было явление Льва Николаевича Толстого, обязывает каждого русского писателя после Толстого, независимо от размеров его таланта, быть беспощадно строгим к себе. И к другим"14. Сейчас эти слова, полные уважения к великому писателю, звучат как очевидная истина. Но тогда они вызвали бурю возражений в среде молодых литераторов, не желавших считаться с традициями и авторитетами.
Вспомним, как описан писательский мир в "Театральном романс" и "Мастере и Маргарите" (где словцо "пилатчина" произведено по типу распространенного в критике той поры термина "булгаковщина"), и мы поймем, что среди писателей у Булгакова подлинных друзей было мало, хотя его высоко ценил Горький, поддерживали Вересаев и Л. Фадеев.
В театральном мире ему не могли простить, что он стал первым советским драматургом, чья пьеса "Дни Турбиных" была поставлена в Московском Художественном театре и стала для этого театра новой "Чайкой", возродила его. Не прибавил друзей и успех "Зойкиной квартиры". Поклонники же "левого" авангардизма и псевдореволюционной догматики, ставшие мишенью блистательной и изящной булгаковской сатиры, приходили в ярость при одном напоминании о том, как метко был описан в одобренной Горьким повести "Роковые яйца" "Театр имени покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году, при постановке пушкинского "Бориса Годунова", когда обрушились трапеции с голыми боярами". Некоторые литераторы, всерьез считавшие бесформенность новой формой революционной литературы, говорили, что Булгаков - писатель слишком культурный, чванится своей интеллигентностью и мастерством.
Как видим, стрелы вражды и зависти летели в писателя со всех сторон. Друзья у него, повторяем, были, но их было мало, и большого влияния они не имели. И потому Булгаков всегда был благодарен за действенную поддержку и участие. "В половине января 1932 года... Правительство СССР отдало по МХТ замечательное распоряжение: пьесу "Дни Турбиных" возобновить. Для автора этой пьесы это значит, что ему - автору - возвращена часть его жизни"15. Булгакову помогали театры, и прежде всего МХАТ, где он работал режиссером-ассистентом, и Большой театр, где писатель был с 1936 года литературным консультантом, даже кино, мюзик-холл и оперетта. И все же в тридцатые годы его писательская судьба была тяжела и полна ежедневной борьбы за существование. Иногда эту судьбу называют трагической.
Однако вспомним, что тридцатые годы - пора расцвета писательского дарования Михаила Булгакова. Написаны блистательные, лучшие его произведения: биографический роман "Жизнь господина де Мольера", драмы "Кабала святош" и "Последние дни" ("Пушкин"), "Театральный роман", остроумнейшая комедия "Иван Васильевич" и, конечно же, "Мастер и Маргарита", роман, принесший автору посмертную мировую славу.
О "Мастере и Маргарите" сказано много, а будет написано еще больше, и международная библиография работ о Булгакове, выпущенная в США в 1976 году, давно устарела. Существует множество толкований знаменитого романа, и в том числе режиссерами театра и кинематографа16. Работы эти, иногда, безусловно, интересные и полезные, не должны заслонять исторического смысла и назначения булгаковской книги.
Есть данные, что Булгаков не питал и малейшей надежды на напечатание своего романа, однако он оставил восемь капитальных его редакций, нуждающихся во внимательном сопоставлении, ибо некоторые неопубликованные сцены в своей художественной силе и глубине отнюдь не уступают окончательному варианту текста, а иногда и проясняют и дополняют его.
Булгаков писал "Мастера и Маргариту" как исторически и психологически достоверную книгу о своем времени и его людях, и потому роман стал уникальным человеческим документом той примечательной эпохи. И в то же время это многосмысленное повествование обращено в будущее, является книгой на все времена, чему способствует ее высочайшая художественность. Есть основания предположить, что автор мало рассчитывал на понимание и признание его романа современниками. Приведем одно только воспоминание об авторских чтениях глав "Мастера и Маргариты": "Он (Булгаков. - В. С.) не искал советов и замечаний, но жадно и чутко ловил производимое впечатление... Я помню лица слушателей, выражение их глаз и отчетливое ощущение, будто хочется вскочить, броситься куда то вперед, что-то догнать и в чем-то убедиться"17.
Да, творческая мысль Михаила Булгакова опередила свое время, и по сей день нам приходится ее "догонять" и убеждаться в ее самобытности и глубине, что подтверждается и непрекращающимся потоком книг и статей о писателе.
Воспоминания о Михаиле Булгакове сохранили для нас облик человека подлинно интеллигентного, мужественного, полного со знания своего достоинства. "Мне помнится очень гармонично созданный природой человек - стройный, широкоплечий, выше среднего роста. Светлые волосы зачесаны назад, высокий лоб, серо-голубые глаза, хорошее, мужественное, выразительное лицо, привлекающее внимание"18, - говорила одна современница, знавшая Булгакова в тридцатые годы. И в так называемой "частной" жизни писатель отнюдь не был мрачным отшельником, он любил веселое общество друзей и очаровательных женщин, шумные застолья, домашние остроумные сценки и розыгрыши и терпеть не мог кухонного фрондерства, писательских кукишей в кармане, именуемых им "подкусыванием Советской власти под одеялом"19. При всей своей душевной ранимости Михаил Булгаков неизменно сохранял сдержанность, спокойную иронию, облик его был изящен и рыцарствен. Он всегда был верен себе, своей судьбе, оставался русским писателем классической школы.
Сохранилась интереснейшая булгаковская мысль: "Мы должны оценить человека во всей совокупности его существа, человека как человека, даже если он грешен, несимпатичен, озлоблен или заносчив. Нужно искать сердцевину, самое глубокое средоточие человеческого в этом человеке"20. Ведь это, в сущности, великий завет Достоевского, всей русской классической литературы от Пушкина до Чехова - "при полном реализме найти в человеке человека". Михаил Булгаков всегда пребывал верен этому завету. Именно таковы историческое назначение и смысл требовательного булгаковского гуманизма. Таковы итоги и уроки этой незаурядной и поучительной писательской судьбы.
Список литературы
Шереметьева Е. Из театральной жизни Ленинграда. - Звезда, 1976, N 12, с. 199.
Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1976 год. - Л., Наука, 1978, с. 69.
Вопросы литературы. 1966, N9. с. 139.
Булгаков М.Л. Письма к родным (1921-1922 годы). - Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1976, т. 35, вып. 5, с. 453.
Булгаков М.Л. Трактат о жилище. М. -Л., Земля и фабрика, 1920. с. 4-5.
Описанную в романе "Белая гвардия".
Булгаков М.А. Письма к родным, с. 455.
Об этом очень точно сказал И. Ф. Бэлла в статье "К вопросу о пушкинских традициях в отечественной литературе (на примере произведений М. А. Булгакова)". (Контекст - 1980. М., Наука, 1981).
Гоголь Н.В. Полн. собр. соч., т. VIII. М. -Л., Изд-во АН СССР, 1952, с. 384.
Записки отдела рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина, вып. 37. М., Книга, 1976, с. 71. В образе Феси очень много взято у тогдашних литературоведов-формалистов, о которых Булгаков говорил саркастически: "Они пишут друг для друга" (Ермолинский С. А. Драматические сочинения. М., Искусство. 1982, с. 640).
Палиевский И.В. Литература и теория. М., Сов. Россия, 1979, с. 270.
Ермолинский С.Л. Драматические сочинения, с. 586.
Катаев В.П. Алмазный мой венец. - Новый мир, 1978, N 6 с. 42.
Миндлин Э.Л. Необыкновенные собеседники. М., Сов. писатель, 1979, с. 171.
Советские писатели. Автобиографии, т. III. M., Худож. лит., 1966, с. 97.