Статья: Психология между теорией и практикой
Во второй половине XX в. гуманитарные науки изменились до неузнаваемости. Они переключились с изучения культуры, языка и сознания на их активное изменение и конструирование. Мир переполнился версиями, границы были стерты, жанры смешаны, проблемы вывернуты, все поставлено под сомнение. Психология оказалась на обочине этого движения и обеспокоилась своей провинциальностью. Первой реакцией стало привычное требование — избавить психологию от естественнонаучного налета, как если бы эти призывы не звучали постоянно с момента дисциплинарного обособления психологии и как если бы альтернативные варианты не были уже созданы глубинной, гуманистической, экзистенциальной, феноменологической и конструктивистской психологиями. Ряд психологов избрали себе в качестве узкой специализации непрерывную констатацию кризиса в психологии.
Мы полагаем, что успехи психологии в прошлом столетии внушительны, хотя и не могут идти ни в какое сравнение с достижениями генетики или компьютерных наук. Практичность академической психологии удостоверяется каталогами крупных издательств. Тысячи авторов зарабатывают на жизнь, издавая конспекты психологических монографий под специфическими названиями: «Семь способов сохранения семьи» или «600 надежных способов преуспеть в жизни». Поэтому психологии нет нужды вторить наукам, единственной заботой которых является текст и его бесконечные трансформации, — хотя бы потому, что психология имеет дело, прежде всего, с затекстовой реальностью, поведением. Психология приземлена, обременена повседневностью и несет особую ответственность перед своими потребителями.
Поражение академической психологии
С. Квале рисует печальную картину постепенного угасания академической психологии. Как будто бы никто не ждет больше от нашей науки острых наблюдений, открытий, парадоксов и полезных теорий. Крупнейшие научные фонды не упоминают психологию среди дисциплин, достойных финансовой поддержки. В магазинах книжные полки с литературой по специальности напоминают пыльную провинциальную библиотеку. Речь идет о настоящем кризисе, о крахе академической психологии. Психология как дитя модерна, впитавшее идеи эпохи Просвещения, по-прежнему лелеющее наивную надежду на неуклонный социальный прогресс и развитие знания, обречена либо умереть (если не захочет измениться), либо использовать отработанные, побывавшие в употреблении идеи, либо покорно встраиваться в свободные научные ниши, либо решительно покончить с археологическими изысканиями и усвоить взгляды и ценности постмодернизма.
Убеждения постмодернистов неоднородны, однако для простоты изложения их можно представить как набор антитез позитивизму. Прежде всего мыслители нового поколения ставят под сомнение познаваемость и даже существование объективной реальности. Вернее, ее существование рассматривается как одна из забавных, но бесполезных гипотез. Отвергается существование единой истины. Ее место занимает множество частных, локальных, культурно и ситуационно-специфичных, субъективных истин. Другими словами, может быть высказано все, что кажется правдоподобным в данной культурной ситуации. У науки нет средств для обнаружения всеобщих истин, даже если бы таковые существовали. Исследователи не должны гоняться за скрытыми, прямо не наблюдаемыми универсальными свойствами и структурами; удел ученых — заведомо фрагментарно описывать наблюдаемое, то, что проявляет себя на поверхности. Исторический прогресс является фикцией — в каждой эпохе есть своя логика, своя ценность, свои преимущества и проблемы. Изучаемая реальность не может рассматриваться как независимая от исследователя, она не может быть очищена от его ценностей и пристрастий.
Многие положения этого нового мировоззрения сформулированы от противного, в пику ценностям модерна. Но речь идет не о полном нигилизме и не об отсутствии веры в некоторые, пусть временные, рабочие, но все же истины. Иначе трудно было бы понять пылкость книг и воинственность методологических семинаров. Ниспровергатели старых истин вынуждены вести себя задиристо.
Для психологии чрезвычайно важна идея социальной обусловленности и исторической локальности знания. Отечественная академическая психология по определенным историческимпричинам в значительной степени была и остается догматичной. Она защищает себя ссылками на авторитеты, бережным цитированием освященных классиков; слепой верой в «экспериментальные данные», в корреляции и факторы; жесткостью предписаний, воплощенных в правилах защиты диссертаций и государственных выпускных экзаменов, в унифицированных программах кандидатских экзаменов, в странном акценте на нормативное формулирование предмета и объекта исследования и пр. Не ставятся под сомнение форма и жанр научных работ: студент непременно должен опросить две группы по 30 человек каждая, дипломник — по 50, диссертант — по 200.
Анекдотично, что многие западные источники, переведенные на русский язык, также получили статус незыблемых авторитетов независимо от качества культурного перевода, т. е. передачи не слов, а коннотаций. Новая психологическая реальность успешно создана переводчиками в российском издании учебника Д. Майерса «Социальная психология» (СПб.: Питер): «ошибка хиндсайта», «эффект ссылки на себя», «предрасположение в пользу своего Я», «прайминг», «доступность эвристики» (вместо «эвристика доступности»), «глюко-кортикоидная реакция» (вместо «балла по тесту GRE») и т. д. Переводы психотерапевтической литературы способны доставить внимательному читателю еще большее удовольствие.
Мы принуждены принимать на веру содержание, транслируемое западной психологией. Постмодернистское влияние способно и должно разрушить этот догматизм и поставить под сомнение универсальные закономерности, излагаемые в наших и зарубежных авторитетных источниках. До сих пор в постсоветских странах предпринимались лишь единичные попытки перепроверки теорий, разработанных в западной психологии. Сегодня ученый-психолог, использующий «испытуемых» для написания статей, зловещим образом напоминает белого колониального этнографа первой половины XX в., который изучал примитивные культуры с высоты своей собственной цивилизации и культуры, принимаемой за образец.
Следовало бы также сказать о приоритете, который постмодернизм отдает «знаниям о том, как» (технологиям, практикам) перед «знаниями о том, что» (теориями, законами). Валидность результатов всегда имеет подчиненное значение, важнее то, как можно использовать полученные результаты, какую социальную или индивидуальную проблему можно решить с их помощью.
Наконец, постмодернизм растворяет предмет исследования и размывает границы между дисциплинами. Многие из нас на своем опыте убедились в том, что соседние области знания являются богатым источником творческих идей, смыслов, метафор, технических трюков. Замкнутость современной психологии на собственной тематике и собственных проблемах, ее непроницаемость для «инородных» идей способствуют перманентному предкризисному состоянию нашей науки.
Как следует из этого сопоставления модернизма и постмодернизма, современная академическая психология с ее ориентациями на полноту, точность и доказательность знания о человеке близка к тому, чтобы стать застывшей провинциальной наукой. В таком качестве она должна быть разрушена, и эту работу делают критические тексты философов, феминистов, антропологов и психологов.
Расцвет практической психологии
Что касается психологической практики, она не только не сдает своих позиций — она процветает и экспансивно расширяется. Если к 60-м гг. широкая публика усвоила только жаргон тестирования общих способностей, язык традиционного психоанализа, персонифицированного в З. Фрейде, да еще отдельные ярлыки вроде «комплекса неполноценности» (в данном случае уже вне связи с автором), в 80-х гг. психотерапевтические услуги стали приметой повседневности в большинстве развитых стран, во многих странах приняты законы о психотерапии, психологи все чаще используют телевидение и радиовещание, газеты ввели специальные колонки вроде «Советует специалист», популярные журналы стали печатать тесты, политики включили психологов в избирательные команды, расхожий жаргон НЛП усвоили специалисты по рекламе и коммивояжеры, а широкая публика заговорила на языке психологов.
В бывшем Советском Союзе психотерапия превратилась в самую популярную сферу занятий внутри психологической профессии, привлекающую людей, не получивших специального образования. Возникло множество институтов, передающих «живое знание» в форме стационарных и выездных семинаров. Гонорары ведущих психотерапевтов значительно превысили зарплаты руководящих академических работников.
Современная наука и практика не в состоянии предложить бесспорные средства для доказательства достоверности теорий и моделей. Поэтому психотерапевты отказываются от попыток обоснования знаний и опираются на свои собственные «интерпретативные схемы», свой опыт. Теории, несовместимые с точки зрения академической психологии, используются как равноправные продуктивные метафоры. Опыт психотерапевта представляет собой собрание выработанных ранее интерпретаций взаимодействий с клиентами и их историями, т. е. интерпретацию интерпретаций.
Фрагментарность знаний предопределена тем, что события являются функцией времени и места, и поэтому интерпретации этих событий всегда локальны. Мы не можем извлекать уроков из прошлого, поскольку каждая новая ситуация требует своего «урока». Лоскуты интерпретаций не могут создать целостную картину мира. Опыт клиентов, видение ими своей жизни и своих проблем также фрагментированны. Рассуждения обычных людей не могут быть представлены в схемах формальной логики.
Принцип конструктивизма означает признание того, что «мир» создается когнитивными процессами и языком. Поскольку средства для проникновения за видимость, за поверхность отсутствуют, мир есть не что иное, как совокупность переживаний, частных интерпретаций. Знания психологов, если отвлечься от заученных и бесполезных фактов, представляют собой собрание случаев, их активных интерпретаций и обобщений.
Наконец, принцип неопрагматизма оправдывает использование любых этически дозволенных средств, методов, теорий, если они приводят к желаемому и социально одобряемому результату. Единственной мерой ценности знаний является их практическая польза. Как показывают многие оценочные исследования, проведенные с использованием методологии метаанализа, принадлежность к школе, различия в идеологии, выбор форм, варьирование продолжительности психотерапии несущественно влияют на конечный результат. Работа психотерапевта становится эклектичной. Поскольку эта практика успешно развивается, вероятно, следует серьезно отнестись к проектам эклектического и практико-ориентированного психологического образования, без так называемых фундаментальных дисциплин.
Любопытен другой культурный феномен: отечественная психотерапия на наших глазах «изобретает традиции» — процедуры посвящения, передачи статуса, особый язык и нормы поведения, которые признаны создать профессиональную идентичность и затруднить проникновение в профессиональное сообщество всех желающих. Уместна такая аналогия: медицина как социальный институт пытается сделать свою практику непрозрачной для широкой публики и ограничивает доступ в свою среду лицам без специального образования. Ирония состоит в том, что психотерапевтическое сообщество ведет себя так же по отношению к непосвященным.
В 80-е и 90-е гг. прошлого столетия наибольшее влияние на развитие западной психологии оказал социальный конструктивизм. К. Джерджен осуществил пересмотр ключевых понятий психологии XX в., показал их социальную «сделанность» и дал иллюстрации того, что «научная» психология тоже конструирует реальность своим принуждающим дискурсом. Конструктивистский проект является интеллектуальным предприятием, он не имеет явных практических целей и может позволить себе быть безответственным в том смысле, что его риторика способна затруднять практику. К примеру, представление Джерджена о том, что самость, «Я» человека, является не чем-то единым, а набором неинтегрированных образов, историй и переживаний, делает невозможной иную работу с личностью, кроме выслушивания и интерпретации.
Психология как поведенческая наука
В отличие от расовой теории, феминизма, конструктивизма и постструктурализма по принятой классификации наук психология относится не к гуманитарным и не к социальным, а к поведенческим дисциплинам. Вероятно, это определение является слишком жестким, узким и не может охватить всех форм психологической теории и практики. Многие авторы ставят под сомнение и основные цели психологии в их «поведенческой» формулировке: объяснять, предсказывать поведение и управлять им. Критики находят эти цели негуманитарными и негуманными, хотя никому не приходит в голову возражать против задач медицины — объяснять болезнь, предсказывать наступление и течение болезни, управлять болезнью и здоровьем.
Коррекционная психология, нейропсихология, психодиагностика и многие другие отрасли нашей науки должны стремиться к высокой точности и обоснованности утверждений именно потому, что отправной точкой и конечной целью работы для психолога является поведение, которое в отличие от текста не может быть прочитано как угодно, и в отличие от перформанса не может бытьисполнено и переиграно как вздумается. Прошлое поведение недоступно изменению, а варианты будущего поведения существенно ограничены физическими, социальными и культурными обстоятельствами. Психология обязана быть строгой и приземленной именно потому, что она имеет дело с психической реальностью, которая обрела физическую форму в поведении. В отличие от игр с текстом, игры с поведением затруднены.
Почему навязчивая социальная реклама на телевидении все же не побуждает горожан убирать подъезды? Как предотвратить вандализм в электричках, библиотеках и университетских аудиториях? Что необходимо сделать для снижения риска этнических конфликтов? Какая программа восстановительного обучения после перенесенного инсульта будет более эффективной? Какими средствами можно побудить людей заботиться о своем здоровье задолго до начала болезни? Ответы на эти и тысячи подобных вопросов не легки. Однако меньше всего здесь стоит полагаться на ироничную игру, на удовольствие от того, что можно узреть на поверхности, или на мистические акты самоопределения психолога. Без анализа причин и механизмов (латентных структур) поведения не обойтись.
Психология как манипулятивная наука
Психология слишком доверчиво воспринимает идеи эпохи, слишком прилежно усваивает доминирующий дискурс и слишком настороженно прислушивается к велениям времени. В тоталитарных обществах управляющие способности психологов не нужны, социальная власть принимает там более примитивные формы (вознаграждение, принуждение, традиция) и не нуждается в научной проверке технологий подавления. Тоталитарная власть сама проводит эксперименты, действуя методом проб и ошибок. А в демократических обществах манипулятивные возможности психологии незначительны, поскольку уравновешиваются противодействием.
Управление основывается на объяснении и предсказании, а ограничения на предсказание поведения в психологии имеют принципиальный характер. Самое поверхностное знакомство с научной литературой в нашей области обнаруживает хорошо скрываемую неуверенность авторов в возможностях своих теорий, смехотворно малые регрессионные и корреляционные коэффициенты. Очищение экспериментальной ситуации от каких бы то ни было шумов и смешений приводит к тому, что прогнозы достигают удовлетворительной точности в тех случаях, когда предсказание основывается на длительных наблюдениях прошлого поведения и распространяется не на единичные поведенческие акты, а на их последовательности в длительные периоды времени в будущем; когда оценивается относительная вероятность экстремальных событий; когда учитывается базовая частота (base rate), высоко типичное поведение.
На фоне неспособности академической науки предсказывать поведение (что является условием управления) поразительны возможности обыденной психологии. Как правило, в повседневности мы не ошибаемся в своих ожиданиях по поводу того, кто придет к нам на день рождения, как поведут себя наши коллеги или знакомые в ответ на наши поступки. В повседневности поведение людей приобретает черты последовательности, повторяемости, согласованности. Эта последовательность обусловлена многими причинами. Как правило, наличные ресурсы, включая время, ограниченны, и наши возможные действия имеют естественные пределы. Человек связан ролевыми сценариями, множеством реальных или вымышленных обязательств перед другими людьми и стремится соответствовать их ожиданиям, уважать право других понимать его и, в определенной степени, предсказывать поведение — люди сами управляют степенью предсказуемости своих поступков. Многие постмодернистские авторы отмечают структурное сходство между жизнью и рассказом о жизни. Вполне может быть, что упорядоченность наших повествований и нашей биографии обусловлена требованиями культуры к последовательности и связности. Вероятно, последовательность, понимаемая как относительная стабильность, имеет также эволюционное значение. Природа испытывала бы большие затруднения в эволюционном отборе, если бы характеристики особей менялись слишком быстро по сравнению с индивидуальной продолжительностью жизни.
Другим препятствием к управлению человеком является реактивный эффект. Человек, на которого оказывается давление, часто будет вести себя прямо противоположным образом. Эта закономерность была сформулирована в виде теории реактивности Дж. Бремом в 60-е гг. прошлого столетия и подтверждена экспериментально. Системы, обладающие способностью к рефлексии, получают дополнительную свободу за счет того, что постоянно обновляют образы себя и «противника» и могут просчитывать поведение этого последнего.