Статья: Церковнославянский язык русской редакции: сфера распространения и причина эволюции

2.1.1. язык художественно-повествовательных произведений;

2.1.2. деловой язык и частная переписка.

2.2. устная разговорная речь.

Разновидности, указанные в пп. 1 и 2.1.1. могут рассматриваться как литературные языки.

2. Функционируя в качестве одного из литературных языков, церковнославянский язык русской редакции, несомненно, эволюционировал. В то же время его использование в традиционных жанрах способствовало его устойчивости. Соотношение устойчивости и динамики в церковнославянском языке заслуживает специального изучения.

Поскольку в краткой статье невозможно рассмотреть и даже поставить все наиболее существенные проблемы, относящиеся к данной теме, мы остановимся лишь на двух из них. Первая прблема: устойчивость, стабильность словоупотребления в церковно-книжных памятниках как одна из причин семантической эволюции церковнославянской лексики; вторая проблема: какие языковые элементы церковнославянского языка и почему выходят за его пределы, усваиваются древнерусским языком (в том числе и живой речью), а затем и современным русским языком. Ясно, что оба вопроса могут быть здесь рассмотрены весьма схематично, без необходимой хронологической, жанровой, стилистической и территориальной дифференциации, а постановка именно этих вопросов объясняется тем, что имеющиеся в настоящее время лексикографические материалы дают возможность рассматривать эти вопросы достаточно конкретно, а не априорно-предположительно, поскольку позволяют судить об устойчивых традициях употребления языковых элементов церковнославянского языка и о степени их частотности. Имеется в виду прежде всего “Словарь древнерусского языка” (XI-XIVв.) (СДРЯ 1988- и его картотека, в которой (в соответствии с замыслом первого редактора СДРЯ Р. И. Аванесова) представлены все известные памятники, сохранившиеся в списках XI-XIVвв. (за исключением церковно-канонических) и отражен каждый случай употребления каждого слова во всех использованных памятниках. Церковнославянский язык старшего периода отражен в этой картотеке весьма представительно (несмотря на отсутствие церковно-канонических памятников, впрочем, обильно цитируемых в использованных памятниках).

Итак, перейдем к первой из названных выше проблем.

2.1. Известно, что церковнославянский язык как язык культа и культуры более устойчив, традиционен, более нормирован, чем язык повседневного общения. В нем может сохраняться то, что (подобно, например, аористу, имперфету, двойственному числу или супину) давно вышло из живой речи. Однако традиционность его своеобразна и даже парадоксальна. Это своеобразие и этот парадокс состоят в том, что устойчивость, традиционность является одной из причин его эволюции. Так обстоит дело по крайней мере в области лексики. Устоявшиеся особенности употребления вели к изменению значений слов.

Изучение многочисленных контекстов употребления различных слов в церковно-книжных произведениях показало, что их авторы (или переводчики) довольно строго следовали требованиям литературного этикета. Одним из этих требований был так называемый “трафарет ситуации”. Это явление, описанное Д. С. Лихачевым, заключается, как известно, в том, что, во-первых, сюжеты, ситуации создаются такими, каковы они должны быть согласно традиционным представлениям о морали, этике и т.п. (или просто заимствуются из Библии), и, во-вторых, в том, что определенные выражения и определенный стиль изложения подбираются к соответствующим ситуациям. В церковно-книжных памятниках часто повторяются одни и те же, преимущественно библейские, сюжеты и образы, которые описываются одними и теми же словами. Это вызывает изменение значений данных слов. Например, значение “изменнически выдать” у слова предать развилось следующим образом. Большая часть употреблений этого глагола (около 2/3 из более чем 1000 просмотренных нами по картотеке СДРЯ 1988-), означавшего первоначально просто “передать”, связана с отрицательными ситуациями: лицо передается врагу, мучителю, на смерть, поругание и т.п. В этих контекстах глагол выступает в сочетаниях: предати врагу, противну (т.е. противнику), иноплеменьникомъ, мучителю, въ руки недостоиныхъ и т.п.; мукамъ, страсти, казни, на убииство и т.п. Эта передача во многих случаях сопровождалась обманом, изменой, предательством: чаще всего повторялся евангельский сюжет об Иуде: Июда прѣдавы его. ('o paradoun). Мф. XXVII, 3. Остр. ев. 1056-57 (Срезн. 1895: 1630); и снъ члвчь предан(ъ) будеть архиерѣемъ и книжнико(м). Панд. Ник. Черн. (XIV в.). В этих ситуациях имеет место одновременно и передача и предательство, но по аналогии с ними появляются такие употребления глагола, для которых существенным остается лишь факт предательства, а о передаче ничего не сообщается. Контексты, описывающие простую передачу (предати брашно и т.п.) единичны уже в ранних памятниках; это значение всегда выражало русское передати, не употреблявшееся в контекстах и памятниках, типичных для предати (подробнее см. Улуханов 1966).

Рассмотренные явления свойственны многим соотносительным славянизмам и русизмам. Так, слова прахъ и порохъ долгое время могли применяться для называния любого сыпучего вещества (пыли, пепла и т.п.). Однако для церковно-книжных памятников, в которых абсолютно преобладало неполногласное слово, было типичным применение его по отношению к человеку - живому или мертвому - с целью подчеркивания его ничтожности, бренности и т.п., ср.: приникахомъ бо и к гробу всегда... что оубо тамо видѣхомъ брате... не попелъ ли. и прахъ. Ф.Студ. (к. XIV - н. XV), л. 169б-в. И хотя иные употребления слова (со значениями ‘пыль’, ‘порошок’) отмечаются вплоть до XIX в., они в конце концов уступают место наиболее типичному употреблению, ставшему единственным значением слова, и в виде реликтов сохраняются лишь в устойчивых сочетаниях: отрясти прах с ног, повергнуть в прах и т.п. (ср. аналогичный результат специализации употребления слова останки). Рус. порохъ употреблялось в иных жанрах (его фиксации в церковно-книжных памятниках совершенно единичны) и в иных контекстах, называя чаще всего пыль, а также порошок (обычно лекарственный). С XVII в. (по данным Сл XI-XVIIв.) в деловой письменности это слово употребляется для называния сыпучей взрывчатой смеси, передав свои значения другим словам, ср. пыль и порошокъ.

Как видим, статика стимулирует динамику - традиционность словоупотребления, свойственная текстам, написанным на церковнославянском языке, есть причина изменения значения слов и возникновения тех значений, в которых славянизмы употребляются в современном русском языке, в живой разговорной речи.

Естественно, что традиционность употребления ограничивает лексическую сочетаемость слова; так, наиболее типичным для славянизма краткыи было сочетание не с названиями конкретных предметов, а с названиями абстрактных понятий, действий, отрезков времени и т.п. (врѣмѧ, житиe, жизнь, вѣкъ, лѣто, цсртвиe, постъ, глаголъ, бесѣда, молитва и т.п.). Эти сочетания постепенно стали единственно возможными, а сочетания типа кратка одежа (Пчела н. XV в., л.101) были не типичны для церковно-книжных памятников, в которых употреблялось слово краткыи - в отличие от короткыи, которое полностью сохранило способность сочетаться и с названиями конкретных предметов, употребляясь в светских памятниках.

Многие славянизмы постоянно употреблялись в контекстах, содержащих сопоставление или противопоставление материального и духовного: iaко же и градъ бестѣны оудобь прѣiaтъ бываeть ратьныими. тако же бо и дша не огражена молитвами. скоро плѣнима сть отъ сотоны (Изб 1076 г. л.231); ср. в ...ѡружые дхвное ѡболкъсѧ ... воѡруживсѧ ѡгражьсѧ и тако оуповаia противоу нечтивѣи изиди брани Жит. Варл. Иос. XIV-XV, 71б.

В дальнейшем глаголы оградити(сѧ), ограж(д)ати(сѧ) постоянно сочетаются с названиями нематериальных явлений: оум, душю, любовь, чювьства; ѿ всѧкого зла, от лихих людеи; страхомъ биимь, вѣрою и оупованиемь, вѣрою и надежею, любъвию и вѣрою, постъмь и млтвою, мълчаниемь, дѣлы благоч(с)тьia, кр(с)тмь, крьстьнымь оружиемь, силою честнаго креста, знамениемь крста, гл(с)мь, духомъ стмъ, свѣтьлымъ бгатьствомъ, застоуплѣниемь, страхомь, страхомъ господнимъ, знамениемь, кр(с)тьнымь знамениемь, заповѣдьми, трцею, доброоусобьемъ, писанием Ветхаго и Новаго закона, дховнъимь оружьимь и т.п.

На базе таких сочетаний и развились “нематериальные” значения многих слов с исконным “материальным” значением (которое у оградить в современном языке является устаревшим); помимо оградити можно назвать, например, погрязнути, которое употреблялось как в прямом значении “погрузиться (в воду)” [снве же Иилевы проидоша по суху посрѣди моря и изидоша на брѣгъ, сступися вода о фараонѣ и погрязоша вси. Переясл. лет. (XV в.), 23 - Сл. XI-XVII вв.], так и (в церковно-книжных памятниках) в переносном значении - “погружаться в пучину зла, греха и т.п.”: блгоизволи превести мѧ. житиискоую поучиноу мнозѣми волънами грѣховнами погрѧзноути хотѧщаю. Мол. Кир. Тур. (XIII в.), 201 об. (СДРЯ 1988-).

Слова подвигнути, подвигъ, подвижникъ широко употреблялись в церковно-книжных памятниках для обозначения душевных движений или благородных поступков и утратили значения, связанные с материальным движением; ср. подвигнути в утраченном значении “подвинуть”: Государь ... повелѣ князю Михаилу Воротыньскому подвигнути туръ къ ихъ рву. Ник. лет. XII, 212 - Сл XI-XVII 1975-, и в сохранившемся “побудить, склонить, принудить к чему-л.”: Нъ да не въ отчаяние я въведет глаголанием, нъ да в покаяние подвигнет. Златостр. XVI в., 37 - Сл XI-XVII вв. 1975-, ср. также Виноградов 1994: 475-484).

Из сказанного ясно, что семантические изменения, произошедшие в результате устойчивых традиций употребления, тесно связаны с особенностями стиля этих произведений, с набором устойчивых средств книжной риторики, изученных еще довольно слабо и во многом воспроизводящих греческие образцы.

В результате изучения массовых контекстов словоупотребления, представленных в памятниках церковнославянского языка, отчетливо выявляется основная закономерность семантического преобразования церковнославянской лексики. Она заключается в том, что наиболее типичное употребление благодаря его устойчивости, массовости постепенно становится единственно возможным, а единичные употребления - невозможными.

Для семантических процессов церковнославянской лексики характерно так называемое “семантическое заражение” (термин М. Бреаля): слово “заражается” значением контекста и перестает употребляться в иных контекстах. В этих изменившихся значениях

такие славянизмы обычно и выходят за пределы церковнославянского языка, а может быть и само изменение закрепляется только за его пределами (ср. современные значения приведенных выше слов: предать, погрязнуть, подвигнуть, подвиг, краткий, оградить).

2.2. Вопрос о том, какие из элементов церковнославянского языка легче выходят за его пределы, остается недостаточно изученным. На ограниченном материале была выявлена достаточно очевидная закономерность использования славянизмов в древнерусском языке, которая, однако, не могла быть сформулирована без статистических данных об употребительности церковнославянской лексики: чем чаще слово употреблялось в памятниках церковнославянского языка, тем дальше оно проникает за их пределы - в летописные рассказы, в деловые памятники, в устную речь. Еще один парадокс эволюции славянизмов состоит в том, что наиболее устойчивое в церковнославянском языке становится наиболее динамичным за его пределами. Немногочисленные статистические исследования, проводившиеся в свое время на базе картотеки СДРЯ XI-XIV, дали довольно показательные результаты. Так, в почти тысяче грамот XI-XIV вв., использованных для словаря СДРЯ XI-XIV (1988-), отмечены лишь три глагола с приставкой пре- (пребывать, пребыти и преставитися) и два глагола с приставкой из- выделительного значения (избьрати и изити), причем, как показали подсчеты, именно эти глаголы наиболее употребительны (среди всех глаголов с этими приставками) в церковно-книжных памятниках [см. Улуханов 1968; Белозерцев 1964]. Эти же три глагола с приставкой пре-, а также предати, предатися, прельстити и преступити вошли, видимо, в устную речь, поскольку они достаточно регулярно встречаются в записях устной речи, представленных в древнейших русских летописях.

Все эти (и только эти) глаголы образуют наиболее частотную группу глаголов с приставкой пре-.

Из многочисленных образований с приставкой без- и суффиксом -ьн (-ыи) и -ие (многие из которых, по-видимому, возникли в старославянском языке) в летописях и грамотах также отмечены лишь те и только те из них, которые наиболее частотны в церковно-книжных памятниках (беззаконьныи, безбожьныи, беззаконие, бесчестие, безумие, безводие, бездъждие) (Виноградова 1975).

Можно, по-видимому, утверждать (хотя необходимы и более детальные статистические исследования), что подавляющее большинство славянизмов, употреблявшихся за пределами церковно-книжных памятников и вошедших в русский язык, характеризовалась высокой частотой употребления (время, праздьникъ, сладъкыи, требовати и мн. др.).

Частота употребления не является, конечно, единственным фактором, определяющим судьбу славянизма в русском языке. Большую роль играет место в лексической системе, соотношение с другими (в том числе народно-разговорными) средствами выражения того же значения.

Частота и сфера употребления славянизма, а следовательно, и его индивидуальная судьба во многом предопределены его значением. Естественно, и это подтверждается материалами СДРЯ XI-XIV, что, например, глаголы, означающие конкретно-материальное действие, не употребительны в религиозно-философских рассуждениях, но типичны для динамичного сюжетного повествования, характерного, например, для летописного рассказа и для живой речи. Этим объясняется тот факт, что все глаголы движения в современном русском языке имеют русские приставки пере-, вы-, а не старославянские пре-, из- (избежать чего-л., исходить из чего-л. движения не означают). Таким образом, заключения о причинах сохранения или утраты славянизма или русизма можно делать лишь тогда, когда ясна сфера и частотность их распространения в текстах и характер контекстов, в которых они употребляются. Массовый материал картотеки СДРЯ XI-XIV такие сведения, как правило, представляет. Тем самым появляется возможность преодолеть некоторые недостатки, распространенные в работах по истории слов и по истории литературного языка: констатация семантических изменений без выяснения их причин или априорные предположения этих причин без приведения доказательств.

Говоря о статике и динамике в церковнославянском языке, можно было бы коснуться и других актуальных вопросов - например,

проблем соотношения естественных изменений и искусственных преобразований в его эволюции (в статье рассматривались лишь естественные и не затрагивались искусственные). Из изложенного ясно, что мы не можем согласиться с теми, кто ограничивает преобразование в церковнославянском языке лишь сознательной правкой.

Конечно, очень важным фактором, влияющим на эволюцию церковнославянского языка, является воздействие окружающей речевой стихии, с которой он по-разному взаимодействовал в разные эпохи. Это отдельный большой вопрос, заслуживающий специального рассмотрения.