Статья: Вновь о ценности подлинности в архитектурном наследии
Центр Москвы постепенно теряет своеобразие старого русского города. Если присмотреться к происходящим процессам внимательнее, то обнаружим, что одним из коренных свойств архитектурного наследия, по которому был нанесен сокрушительный удар, является подлинность.
В острых спорах вокруг судьбы архитектурных памятников и собственно исторического города именно подлинность играет ключевую роль, и именно она в первую очередь страдает от принятых методов строительства, «воссоздания» и реконструкции. Сложилась парадоксальная ситуация. На антикварном рынке в России, как и во всем мире, ценятся не копии, а подлинные произведения искусства, и их стоимость напрямую зависит от аутентичности. В то же время на рынке недвижимости исторические здания часто объявляются нерентабельными и не представляющими коммерческого интереса.
С профессиональной же точки зрения, подлинность, или аутентичность, составляет основу понятия «наследие», в самом общем виде являясь синонимом настоящего и неподдельного. Эта ценностная категория культуры является неотъемлемой и основополагающей частью научной реставрации, зародившейся как самостоятельная сфера деятельности в середине XVIII века, и в то же время - производной христианского мировоззрения, в котором время оценивается как направленный процесс, имеющий начало и конец, прошлое и будущее. В рамках этой концепции памятник является воплощением линеарной концепции времени, в основе которой лежит идея «неповторимости» формы и субстанции, «невозвратности» событий. В охране наследия такая трактовка памятника связана с теориями Джона Рескина и Алоиза Ригля (в России - В.В. Суслова, П.П. Покрышкина), методами археологической реставрации и современными, передовыми принципами консервации, отстоявшими свой приоритет в противоборстве с циклической моделью воспроизводства наследия, представленной Виолле ле Дюком в конце XIX века.
В общих чертах «подлинность» может быть определена как «соответствие, равнозначность самому себе» во всех внутренних и внешних проявлениях (от греческого authentikòs, autòs - сам, тот же самый). В латыни это понятие связано с несколькими близкими между собой словами - auctor, auctoritas, augeo, которые в совокупности дают широкий спектр значений слова «аутентичный» в западноевропейских языках латинского происхождения. К примеру, в Оксфордском словаре (The Oxford English Dictionary) оно трактуется как «авторитетный, достоверный; законно действующий; надежный, достойный доверия; оригинальный, противоположный копии; реальный, подлинный, настоящий, противоположный поддельному; подтверждающий происхождение или автора, которые не могут быть оспорены».
Словарь русского языка Владимира Даля определяет понятие «подлинный» как «истинный, настоящий, сущий, самый тот, оригинальный (в отличие от подложного, ложного, поддельного, подставного, фальшивого)». И далее: «подлинник - подлинная вещь; все, что сделано не по образцу, не подражательно, не снимок, не список, не подделка, а вещь налицо, как она сделана». По Далю, «подлинность» есть свойство, определяющее состояние подлинного.
По своей сути подлинность всегда «автономна», «единична», «уникальна» и, соответственно, не может быть воспроизведена или восполнена. Как писал Вальтер Беньямин, один из признанных авторитетов в трактовке «аутентичности», в своей классической работе 1935-1938 годов «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»: «Подлинность какой-либо вещи - это совокупность всего, что она способна нести в себе с момента возникновения, от своего материального возраста до исторической ценности». «Все, что связано с подлинностью, недоступно технической - и, разумеется, не только технической - репродукции». «Даже в самой совершенной репродукции отсутствует один момент: здесь и сейчас произведения искусства - его уникальное бытие в том месте, в котором оно находится. На этой уникальности и ни на чем ином держалась история, в которую произведение было вовлечено в своем бытовании».
В международных документах по сохранению культурного наследия идея подлинности представлена как одна из основополагающих доктрин. В принятой в 1964 году Венецианской хартии, по сей день остающейся кодексом профессиональной этики реставраторов всего мира, констатируется, что задача человечества состоит в передаче памятников будущим поколениям «во всем богатстве их подлинности». По сути дела, это аксиома культурного наследия. В исследование этого понятия на протяжении длительного времени вовлечены крупнейшие международные научные центры по охране наследия (ICCROM, ICOMOS, Центр Всемирного наследия). Наиболее яркая, оперативная интерпретация концепции «подлинности» зафиксирована в «Конвенции об охране Всемирного культурного и природного наследия» ЮНЕСКО 1972 года, которую СССР ратифицировал в 1988 году. В рамках этого документа был разработан «тест на подлинность», аккумулирующий современные представления об этой ценностной категории и состоящий из четырех основных параметров:
подлинность «материала» («material»),
первоначальный «замысел» («design»),
«мастерство» исполнения («workmanship»),
подлинность «окружения» («setting»).
В 1994 году в Наре (Япония) была принята специальная международная декларация «Nara Document on Authenticity» («Нарский документ о подлинности»), закрепившая основные позиции научной реставрации в строгих рамках аутентичности. Здесь была представлена расширенная система «защиты» памятника, состоящая из разветвленного ряда позиций:
«форма», «замысел» («form», «design»),
«материалы», «субстанция» («materials», «substance»),
«функция», «использование» («function», «use»),
«технологии», «традиции» («techniques», «traditions»),
«местоположение», «окружение» («location», «setting»),
«дух места» («genius loci», «spirit and feeling»).
По существу, в декларации на международном уровне была подтверждена профессиональная доктрина, утверждающая, что «понимание подлинности играет фундаментальную роль во всех научных исследованиях, посвященных культурному наследию, консервации и планированию работ по реставрации». Все эти документы были переведены и опубликованы в России.
Тот процесс, в который вступила Москва на новом этапе своего развития, являясь примером для подражания во всех городах страны, - это процесс постепенного выхолащивания исторической подлинности практически по всем параметрам.
Для того чтобы понять характер событий, развернувшихся сегодня в историческом центре Москвы, с позиции подлинности, необходимо охарактеризовать последовательность происходящего. Процесс делится на два отчетливо выраженных этапа. Первый из них - «романтический» - связан с кампанией конца 1980-1990-х годов по воссозданию утраченных памятников. Его объективная значимость была обусловлена беспрецедентными репрессиями уникальных памятников старины и православных святынь в советский период. С начала 1990-х началось возведение копий выдающихся, знаковых для Москвы сооружений XVII-XIX веков, отреставрированных в 1920-е годы и уничтоженных в 1930-е. Все эти акции, ставшие символами «новой русской истории» и получившие широкий резонанс в обществе, осуществлялись под патронатом властей и были проведены в кратчайшие сроки, немыслимые для европейской реставрации. Благодаря вновь выстроенным сооружениям была отчасти восстановлена исторически сложившаяся целостность в восприятии панорам и силуэтов центра Москвы, искаженная в советский период.
Однако некоторые параметры этих построек, с точки зрения реставрационной науки, оказались размытыми и отмечены элементами гипотетического характера. Их строители прибегали к использованию чужеродных для исторических сооружений строительных материалов и методов (к примеру, железобетонного каркаса). «Мутации» габаритов, высотных отметок, фактуры материала свидетельствуют, что получение быстрого результата было для заказчиков и исполнителей работ важнее точного репродуцирования. По напряженности и остроте полемики, не утихавшей в Москве вокруг этой темы в середине 1990-х годов, с этой проблемой не могла сравниться ни одна из проблем в сохранении культурного наследия. Уже тогда в критике слышалось предостережение о фальсификации исторических ценностей, которая приведет к девальвации наследия, размыванию подлинности, а также к дезориентации широких слоев населения в историческом процессе. Вплоть до сегодняшнего дня эта проблема сохраняет в России свою абсолютную актуальность.
Важно подчеркнуть и следующее обстоятельство. Работы над многими объектами были, по существу, выведены за рамки реставрационной профессии и переданы в руки архитекторов-практиков. Это был пробный камень, определивший тенденцию и в дальнейшем давший толчок беспрецедентной акции по массовой «переделке» наследия. Не владеющие специальными научными знаниями и быстро работающие архитекторы и строители оказались удобны для осуществления громких проектов и идеологических программ. В этом контексте отработанная десятилетиями реставрационная методология становится тормозом. Востребованной оказывается лишь внешняя «историческая» форма сооружения, но не весь комплекс научного реставрационного процесса, обеспечивающий целостность и полноту вклада в явление, которое принято называть «культурой».
Опыт 1990-х годов по воссозданию «памятников» доказал, что выполнение работ в рамках реставрационной теории и практики - занятие не только длительное, но и более дорогостоящее, чем «новое строительство» исторических зданий. Тем более что визуально результаты получаются близкими, а для непрофессионала - одинаковыми. Закономерен и другой вывод. Если так легко был разрушен целый пласт исторического наследия в советское время, а затем, пусть и фрагментарно, быстро восстановлен в 1990-е годы, не означает ли это рождение принципиально нового метода «обновления» древностей, удобного и экономически, и политически? Другими словами, не проще ли вместо необходимой реставрации заняться сносом исторических сооружений, а затем их рентабельным «воссозданием» из нового, прочного материала руками архитекторов?
Московский феномен «нового вúдения наследия» породил троянского коня, въехавшего в древнюю столицу. Результаты его продвижения в глубь исторического города не заставили себя долго ждать. Второй период, начавшийся в конце 1990-х годов и длящийся до сегодняшнего дня, ознаменован массовыми сносами исторических сооружений и нарушением национального законодательства (закона РФ «Об объектах культурного наследия», 2002). Представление о том, что город - это не скопление отдельных отреставрированных исторических зданий, а единая структура (не случайно называемая «тканью города»), где каждое сооружение является неотъемлемой частью целого, в современных условиях оказывается ненужным. Его основа, «ткань» вычищаются.
Городским властям как будто бы неизвестно, что давно наступила эпоха активно действующих научных институций по сохранению наследия, созданы юридическая база и законодательство; что «ревнители старины» и реставраторы - паритетная сила, на равных вступающая в диалог с архитекторами и градостроителями в условиях рыночной экономики. И в этом контексте подлинность исторических зданий рассматривается не просто как некая духовная и культурная ценность, но и как экономический ресурс общества, материальная ценность, способная приносить доход. Продукты массового производства, заполонившие весь мир, явления глобализации резко повысили значение и ценность уникального. Российский же парадокс состоит в том, что возраст здания рассматривается лишь в качестве фактора, снижающего ценность недвижимости и ее стоимость, а также инструмента, обеспечивающего ее снос и, как следствие, - появление новых строительных площадок.
Количественный рост сооружений-клонов создает дисбаланс в культурном пространстве города, постепенно выводит историко-архитектурную среду за рамки понятия «наследие», обесценивает все еще сохранившиеся подлинные памятники. Мы становимся свидетелями постепенной девальвации и фальсификации ценностей отечественной культуры, которые не могут быть восполнены и заново воспроизведены при их утрате.