Сочинение История создания и анализ романа "Война и мир" Толстого Л.Н.

Творческая история романа-эпопеи необычайно сложна. «Война и мир» — итог подвижнического шестилетнего труда (1863-1869). Сохранилось множество вариантов, черновых набросков, объем которых значительно превосходит основной текст романа. Замысел произведения складывался в течение нескольких лет. Сначала Толстой задумал роман из современной жизни—о декабристе, возвращающемся в 1856 г. из ссылки. В 1860 г. были написаны три главы романа «Декабристы».

В 1863 г. Толстой начал работу над «Романом из времени 1810-1820 годов». Но на этот раз его заинтересовал более широкий круг вопросов. От повествования о судьбе декабриста он перешел к теме декабризма как общественно-исторического явления, поэтому обратился не к современности, а к 1825 г. — эпохе «заблуждений и несчастий» главного героя, а затем к Отечественной войне 1812 г. и предшествовавшим ей событиям 1805-1807 гг. Именно в этот исторический период, по мнению Толстого, формировался особый тип сознания, свойственный будущим участникам тайных обществ.

Уже в 1863 г. было создано несколько вариантов начала романа. Один из набросков — «Три поры» — появился, когда Толстой собирался писать трилогию о декабристе, охватывающую три эпохи: 1812, 1825 и 1856 гг. Постепенно хронологические рамки романа расширялись: действие должно было происходить в 1805, 1807, 1812, 1825 и 1856 гг. Однако позднее писатель ограничился более узкой исторической эпохой. Появились новые варианты, в том числе «День в Москве (именины в Москве 1808 года)». В 1864 г. был написан отрывок «С 1805 по 1814 год. Роман графа Л. Н. Толстого. 1805 год. Часть 1. Глава 1». Главным героем стал декабрист (это соответствовало первоначальному замыслу), однако из «декабристской » трилогии уже окончательно выделился замысел исторического романа об эпохе наполеоновских войн. Толстой изучал исторические документы, задумав написать хронику жизни дворянской семьи начала века. В этом произведении должно было быть несколько частей.

Передав рукопись первой части («1805 год») в журнал «Русский вестник» (опубликована в начале 1865 г.), Толстой засомневался в правильности своего замысла. Он решил дополнить «замысел характеров» «замыслом историческим», ввести в роман исторических деятелей — Александра I и Наполеона, написать их «психологическую историю». Это потребовало обращения к историческим документам, тщательного изучения мемуаров и писем начала XIX в. На этом этапе существенно усложнилась жанровая структура произведения. Из-за обилия исторических материалов, представлявших самостоятельный интерес, оно уже не укладывалось в рамки традиционного семейно-бытового романа. В конце 1865 г. была создана вторая часть романа «1805 год» (опубликована в 1866 г. в журнале «Русский вестник»).

В 1866-1867 гг. Толстой сделал наброски последних частей романа под названием «Все хорошо, что хорошо кончается». Финал романа отличался от финала окончательного варианта «Войны и мира»: герои успешно и «без потерь» прошли через тяжелые испытания. Кроме того, важная тема «Войны и мира» — историко-философская — была едва намечена, изображение исторических лиц играло второстепенную роль.

Работа над романом, вопреки планам Толстого, на этом не закончилась. Замысел снова расширился. На этот раз появилась одна из основных тем будущего романа-эпопеи — тема народа. Изменился облик всего произведения: из семейно-исторического романа («1805 год») оно превратилось в эпическое произведение огромного исторического масштаба. В него вошли картины Отечественной войны 1812 г., пространные размышления о ходе и смысле исторических событий. В сентябре 1867 г. Толстой совершил поездку на Бородинское поле, для того чтобы изучить место одного из величайших сражений, решившего исход войны. Заново пересмотрев все написанное, писатель отказался от первоначального варианта финала и от названия «Все хорошо, что хорошо кончается», ввел новых персонажей и окончательно определил название романа: «Война и мир».

В декабре 1867 г. вышли первые три тома. Работа над четвертым замедлилась — он был создан только в 1868 году. В 1869 г. опубликованы пятый и шестой тома. Одновременно в 1868-1869 гг. печаталось второе издание романа.

В 1873 г. были изданы «Сочинения графа Л.Н.Толстого в восьми частях». Готовя «Войну и мир» для этого издания, Толстой «вымарывал все лишнее». Наряду с новой стилистической правкой, он изменил структуру романа: шесть томов свел в четыре, военно-теоретические и историко-философские размышления вынес в приложение «Статьи о кампании 12 года», французский текст всюду перевел на русский язык. Подготовкой этого издания работа над романом «Война и мир» завершилась.

Проблема жанра. «Война и мир» — произведение, в котором сосуществуют различные жанровые тенденции, поэтому принятое обозначение жанра — роман — весьма условно.

Жанровый синтез, достигнутый в «Войне и мире», определяется прежде всего тем, что Толстой всесторонне показал жизнь России начала XIX в. (1805-1812 гг.), затронув широкий круг общечеловеческих проблем. В «Войне и мире» изображен важнейший исторический момент в жизни нации (Отечественная война 1812 г.), представлены различные социальные группы (дворянство, купечество, крестьянство, мещане, армия). Судьбы отдельных персонажей и уклад жизни России показаны как явления исторически обусловленные. Масштабность повествования, отражающего жизнь целой нации и отдельных сословий, исторические судьбы народа и государства, события внешней и внутренней политики России, делает «Войну и мир» историческим романом-эпопеей. Один из ведущих мотивов толстовского романа-эпопеи — традиционный для героического эпоса мотив всенародного подвига.

Важнейшая особенность формы романа-эпопеи — сложная, многоуровневая композиция. Повествование распадается на множество сюжетных линий, в которых действуют не только вымышленные персонажи, но и реально существовавшие, исторические лица.

Легко прослеживается романическая жанровая тенденция: Толстой изображает судьбы героев в процессе их становления и развития. Однако от традиционного европейского романа «Война и мир» отличается отсутствием центрального героя и огромным количеством персонажей. Отметим, что на жанровую структуру «Войны и мира» повлияли нескольких разновидностей романа: роман исторический, семейно-бытовой, психологический и «роман воспитания».

Одна из существенных жанровых тенденций произведения — нравоописательная — особенно ярко проявилась в изображении семейной жизни Ростовых и Болконских, быта и нравов московского и петербургского дворянства. Обилие авторских размышлений об истории в третьем и четвертом томах и особенно в эпилоге также повлияло на жанровое своеобразие романа-эпопеи: философско-публицистические главы позволили Толстому, преодолевшему «ограниченность» художественного повествования, обосновать и развернуть свою концепцию истории.

Концепция истории. В многочисленных авторских отступлениях Толстой размышляет о том, что такое история, какие силы оказывают решающее влияние на исторический процесс, каковы причины исторических событий. Полемизируя с историками, считавшими события прошлого результатом воли исторических деятелей, вознесенных над «толпой», Толстой утверждает, что жизнь человечества не зависит от воли и намерений отдельных людей, даже если они обладают огромной властью.

В процессе работы над романом у Толстого сложилась стройная система представлений об истории. Жизнь человечества, в его понимании, — стихийная, «роевая». Она складывается из взаимодействия частных и общих интересов, желаний и намерений миллионов людей. Исторический процесс — это их всеобщая стихийная деятельность: историю делают не исторические личности, а массы, руководимые общими, часто неосознанными, интересами. Писатель подробно говорит о том, что любое историческое событие — это результат совпадения множества причин. Объяснять его только поступками так называемых «великих людей» — значит, но Толстому, упрощать реальную сложность истории.

Смысл происходящего, скрытый от непосредственных участников исторических событий, со временем проясняется. Участники войны 1812 года, по словам писателя, «производили скрытую от них, но понятную для нас работу». Однако во взгляде на историю «сверху вниз» есть и свои минусы: историческая дистанция не позволяет рассмотреть подробности, детали давних событий, понять непосредственные мотивы, определявшие поступки людей. В этом и состоит основное различие между живым восприятием исторических событий современниками и «судом» потомков, которые заново оценивают эти события, открывают в них новый смысл. «... Невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью... — пишет Толстой. — В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей» (т. 4, ч. 1, IV). По мнению писателя, человек обладает личной свободой — он волен сам строить свою частную жизнь, но, будучи участником исторического процесса, неизбежно подчиняется его законам — «необходимости». «Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей» (т. 3, ч. 1, I) — таков главный вывод Толстого.

Он не соглашался с теми историками, которые считали, что крупные исторические -деятели пользуются большей свободой, менее скованы в своих действиях, чем простые люди, и потому имеют больше возможностей влиять на ход истории. Размышляя в эпилоге «Войны и мира» о том, что такое власть, какую роль в истории играют власть имущие, писатель пришел к важным выводам. Власть, если рассматривать ее в отношении к ходу истории, — такое отношение человека к другим участникам исторического процесса, когда лицо, наделенное властью, выражает сумму «мнений, предположений и оправданий совершающегося совокупного действия» (эпилог, ч.2, VII) и в то же время принимает минимальное участие в этом действии. Таким образом, исторический деятель, по Толстому, — только выразитель общих тенденций, стихийно складывающихся в «роевой» жизни людей.

Само понятие власти в исторической концепции Толстого переосмыслено: высокий общественный статус человека не означает, что столь же велики его возможности воздействовать на людей, быть источником исторического развития. Напротив, власть делает человека несвободным, предопределяет его действия: «Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее [с точки зрения истории] предопределенность и неизбежность каждого его поступка» (т. 3, ч. 1,1).

Опираясь на свои представления о свободе и необходимости, о случайном и закономерном в истории, Толстой решает вопрос о том, в какой степени человеку доступен смысл исторического развития. В истории «то, что известно нам, мы называем законами необходимости; то, что неизвестно, — свободой». Изучение прошлого неизбежно приводит к историческому фатализму, который, по мнению писателя, «неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее» (т. 3, ч. 1, I). Но фатализм не означает, что познание истории невозможно: ведь смысл событий, скрытый от человека, может открыться всему человечеству. Постижение истории — долгий и сложный процесс, в котором теоретическое осмысление прошлого дополняется новым историческим опытом. Не объяснение отдельных исторических событий, а «нащупывание» общих исторических закономерностей должно быть целью историка, утверждает Толстой.

В своих представлениях об истории Толстой был фаталистом: все происходящее с человечеством, по его мнению, — реализация неумолимого закона исторической необходимости. Только в частной жизни люди вполне свободны и потому несут полную ответственность за свои поступки. Не считая человеческий разум силой, способной влиять на ход истории, писатель пришел к убеждению, что «бессознательная» историческая деятельность людей гораздо эффективнее осознанных, рассудочных поступков: «В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью» (т. 4, ч. 1, IV). Решающий аргумент Толстого — война 1812 года, когда большинство людей «не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего». Этих людей она называет «самыми полезными деятелями того времени», а самыми «бесполезными» — тех, «которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем» (т.4, ч.1, IV).

Автор «Войны и мира» иронически относился к политике и военной науке, скептически оценивал роль материальных факторов в войне, подчеркивая бессмысленность попыток сознательного воздействия на исторический процесс. Толстого волновала не столько военно-политическая сторона исторических событий, сколько их нравственно-психологический смысл.

Исторические события 1805-1809 гг., считает Толстой, не затрагивали интересов большей части русского общества — это результат политических игр и военных амбиций. Изображая военные действия 1805-1807 гг. и исторических персонажей — императоров и военачальников, писатель критикует лживую государственную власть и людей, самонадеянно пытавшихся влиять на ход событий. Военные союзы, заключенные в 1805-1811 гг., он считал чистым лицемерием: ведь за ними скрывались совершенно иные интересы и намерения. «Дружба» между Наполеоном и Александром I не могла предотвратить войну: императоры называли друг друга «государь брат мой» и подчеркивали свое миролюбие, но оба готовились к войне. Неумолимые законы движения народов действовали независимо от их воли: по обе стороны русской границы скопились огромные войска — и столкновение двух исторических сил оказалось неизбежным.

Повествуя о событиях 1805 г., Толстой основное внимание уделяет двум эпизодам: Шенграбенскому и Аустерлицкому сражениям. В оборонительном Шенграбенском сражении боевой дух русских солдат и офицеров был исключительно высок. Отряд Багратиона прикрывал отступление армии Кутузова, солдаты сражались не ради каких-то чуждых им интересов, а защищали своих братьев. Шенграбенское сражение для Толстого — очаг справедливости в войне, чуждой народным интересам. Решающую роль в нем сыграли батарея капитана Тушина и рота Тимохина. Рядовые участники события, повинуясь собственной интуиции, взяли инициативу в собственные руки. Победа была достигнута их незапланированными, но единственно возможными и естественно совершавшимися поступками. Смысл же Аустерлицкого сражения солдатам был непонятен, поэтому битва под Аустерлицем закончилась сокрушительным поражением. Шенграбенская победа и Аустерлицкое поражение обусловлены, с точки зрения писателя, в первую очередь моральными причинами.

В 1812 г. театр военных действий переместился в Россию. Толстой подчеркивает, что весь ход кампании не подходил ни под какие «прежние предания войн», что война ведется «противно всем правилам». Из политической игры, которую вели в Европе Александр I и Наполеон, война между Францией и Россией превратилась в народную: это «настоящая», справедливая война, от ее исхода зависела судьба целой нации. В ней участвовали не только армия (как в войне 1805 года), но и люди невоенные, далекие от армейской жизни. Высшее военное начальство оказалось не в состоянии контролировать ход войны — его приказы и диспозиции не соотносились с реальным положением дел и не выполнялись. Все сражения, подчеркнул Толстой, происходили «случайно», а вовсе не по воле полководцев.

Русская армия преобразилась: солдаты перестали быть равнодушными исполнителями приказов, как во время войны 1805 г. Не только армия, но и простой народ — казаки и крестьяне — взяли на себя инициативу ведения войны. Изгнание наполеоновских войск — цель, которую «бессознательно», как считает Толстой, преследовал весь русский народ. Изображение исторических событий в «Войне и мире» завершается в тот момент, когда цель народа в Отечественной войне — «очистить землю от нашествия» — была достигнута.

Подлинные события начала XIX в. — составная часть большинства сюжетных линий. Как и исторические персонажи, вымышленные герои — полноправные действующие лица в «исторических» сюжетах, развернутых в романе. Толстой стремится показывать события и реальных исторических лиц (Александра I, Наполеона, Сперанского, Кутузова), ориентируясь на точку зрения вымышленных персонажей. Шенграбенское сражение во многом увидено глазами Болконского и Николая Ростова, Тильзитская встреча русского и французского императоров — глазами Николая Ростова и Бориса Друбецкого, Бородино показано в основном с точки зрения Пьера.

Историк не имеет права на вымысел, для исторического романиста вымысел в освещении фактов истории — почва, на которой вырастают художественные обобщения. Толстой понимал, что субъективность в освещении исторических событий — свойство человеческого восприятия, ведь даже в самых правдивых рассказах очевидцев немало вымышленного. Так, говоря о намерении Николая Ростова дать правдивую картину Шенграбенского сражения, писатель подчеркнул, что он «незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду» (т.1, ч. 3, VII). Толстой-романист в полной мере пользовался своим правом на вымысел, чтобы раскрыть психологию исторических персонажей. Буквализм в изображении исторических фактов был также абсолютно неприемлем для него: он создавал не «фотографию» события, а его художественный образ, раскрывающий смысл происшедшего.

По убеждению Толстого, понять общие закономерности исторических событий важнее, чем воспроизвести их во всех деталях и подробностях. Закономерность, определяя «цвет» события, не зависит от писателя, частности же — целиком в его власти. Это оттенки, которые художник находит в палитре истории, чтобы прояснить свое представление о смысле и значении события. Художник не излагает и не переписывает историю — он находит и укрупняет в ней то, что ускользает от взгляда историков и очевидцев. Множество фактических неточностей, отмеченных еще современниками Толстого, можно назвать «обмолвками» писателя, твердо уверенного в том, что правда художественная важнее правды факта. Например, Кутузов после ранения Багратиона посылает нового военачальника принять командование над первой армией, но Багратион командовал не первой, а второй армией. Эта армия первой приняла на себя удар врага, занимая ключевой левый фланг, что, очевидно, и обусловило «обмолвку» Толстого.

Отечественная война 1812 года, главное историческое событие начала XIX в., изображенное Толстым, занимает центральное место в композиции романа. Судьбы большинства героев писатель связывает именно с войной 1812 года, ставшей решающим этапом их биографии, высшей точкой в духовном развитии. Однако Отечественная война не только кульминационный момент каждой из сюжетных линий романа, но и кульминация «исторического» сюжета, в котором раскрывается судьба русского народа.

Отечественная война — испытание для всего русского общества. Она рассматривается Толстым как опыт живого внесо-словного единения людей в масштабе всей нации на почве общенациональных интересов.

Война 1812 года в трактовке писателя — война народная. «Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн, — замечает Толстой. — Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война — все это были отступления от правил» (т.4, ч. 3,1).

Главный парадокс Отечественной войны Толстой увидел в том, что наполеоновская армия, выиграв почти все сражения, проиграла войну, разрушилась без какой бы то ни было заметной активности со стороны русской армии. Поражение французов, подчеркнул Толстой, — проявление исторической закономерности, хотя поверхностный взгляд на события и может внушить мысль об иррациональности происшедшего.

Один из ключевых эпизодов Отечественной войны — Бородинское сражение, которое «ни для французов, ни для русских... не имело ни малейшего смысла» с точки зрения военной стратегии. Аргументируя свою позицию, Толстой пишет: «Результатом ближайшим было и должно было быть — для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире)» (т. 3, ч. 2, XIX). Он подчеркивает, что, «давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно» , то есть подчинились исторической необходимости. «Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородином была наложена рука сильнейшего духом противника» (т. 3, ч. 2, XXXIX). Таким образом, сражение, не имевшее смысла с точки зрения военной стратегии, стало проявлением неумолимого исторического закона.

Оставление Москвы ее жителями — яркое проявление патриотизма русских людей, событие, по мнению Толстого, более важное, чем отступление русских войск от Москвы. Это акт гражданского самосознания москвичей: они идут на любые жертвы, не желая быть под властью Наполеона. Не только в Москве, но и во всех русских городах жители покидали их, поджигали их, уничтожали свое имущество. С этим явлением наполеоновская армия столкнулась лишь на территории России — в других странах жители завоеванных городов оставались под властью французов и даже оказывали завоевателям торжественный прием.

Толстой подчеркнул, что жители оставляли Москву стихийно. Их заставляло делать это чувство национальной гордости, а не патриотические «афишки» Растопчина. Первыми «уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы» (т. 3, ч. 3, V). По-другому поступить они не могли, ведь «для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли, или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего» (т. 3, ч. 3, V).

Важнейшая особенность войны 1812 г. — партизанское движение, которое Толстой называет «дубиной народной войны.»: «Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что высшим по положению русским людям казалось почему-то стыдным драться дубиной..., — дубина народной войны поднялась со всею своею грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие» (т. 4, ч. 3,1). Народ бил противника «так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку», уничтожая «Великую армию по частям» (т. 4, ч. 3, III). Толстой пишет о существовании множества самых разных партизанских отрядов (« партий), у которых была единственная цель — изгнание французов с русской земли: «В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому неизвестные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов» (т. 4, ч. 3, III).

Участники стихийной народной войны интуитивно, не задумываясь об «общем ходе дел», поступали именно так, как требовала историческая необходимость. «И эти-то люди были самыми полезными деятелями того времени», —подчеркивает писатель. Истинная цель народной войны была не в том, чтобы полностью уничтожить французскую армию, «забрать в плен всех французов» или «поймать Наполеона с маршалами и армией». Такая война, по мнению Толстого, существует только как вымысел историков, изучающих события «по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам». Цель беспощадной «дубины народной войны», гвоздившей французов, была простой и понятной каждому русскому патриоту — «очистить свою землю от нашествия» (т. 4, ч. 3, XIX).

Оправдывая народную освободительную войну 1812 года, Толстой осуждает войну вообще, оценивая ее как «противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие» (т. 3, ч. 1, I). Любая война — преступление против человечества. Андрей Болконский накануне Бородинской битвы готов умереть за Отечество, но гневно осуждает войну, считая ее «самым гадким делом в жизни» (т. 3, ч. 2, XXV). Война — это бессмысленная бойня, «слава, купленная кровью» (М.Ю.Лермонтов), за которую люди лицемерно благодарят Бога: « Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много людей (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как Бог оттуда смотрит и слушает их! — тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей» (т. 3, ч. 2, XXV).

1812 год в изображении Толстого — историческое испытание, с честью выдержанное русским народом, но это и ужасы массового истребления людей, горе и страдания. Физические и нравственные муки испытывают все без исключения — и «правые», и «виноватые», и солдаты, и гражданское население. Не случайно к концу войны «чувство оскорбления и мести» в душе русских людей сменяется «презрением и жалостью» к побежденному противнику, жалким и униженным солдатам некогда непобедимой армии. Антигуманный характер войны отразился и на судьбах героев. Война — это бедствия и невосполнимые утраты: погибли князь Андрей и Петя. Гибель младшего сына окончательно сломила графиню Ростову и ускорила смерть графа Ильи Андреевича.

Образы Кутузова и Наполеона, созданные в романе, — яркое воплощение толстовских принципов изображения исторических деятелей. Кутузов и Наполеон далеко не во всем совпадают со своими прототипами: автор « Войны и мира» не стремился к созданию их документально-достоверных портретов. Многие известные факты опущены, некоторые подлинные качества полководцев преувеличены (например, дряхлость и пассивность Кутузова, самовлюбленность и позерство Наполеона). Оценивая русского и французского полководцев, как и всех других исторических лиц, Толстой применил жесткие нравственные критерии.

Антитеза Кутузов — Наполеон — основная нравственная антитеза романа. Если Кутузова можно назвать «положительным» героем истории, то Наполеон в изображении Толстого — ее главный «антигерой».

Автор подчеркивает самоуверенность и ограниченность Наполеона, проявляющиеся во всех его поступках, жестах и словах. Портрет «европейского героя»— иронический, предельно сниженный. «Потолстевшая, короткая фигура», «жирные ляжки коротких ног», стремительная, суетливая походка — таков Наполеон в изображении Толстого. В его поведении и манере говорить сквозят ограниченность и самовлюбленность. Он убежден в своем величии и гениальности: «не то хорошо, что хорошо, а то, что ему пришло в голову». Каждое появление Наполеона в романе сопровождается беспощадным психологическим комментарием автора. «Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли» (т. 3, ч. 1, VI) — таков Наполеон во время встречи с Балашевым. Толстой подчеркивает контраст между завышенной самооценкой Наполеона и его ничтожеством. Возникающий при этом комический эффект — лучшее доказательство бессилия и пустоты исторического деятеля, «притворяющегося» сильным и величественным.

Духовный мир Наполеона в понимании Толстого — «искусственный мир призраков какого-то величия» (т. 3, ч. 2, XXXVIII), хотя на самом деле он живое доказательство старой истины: « царь есть раб истории» (т. 3, ч. 1, I). Думая, что «что-то делает для себя», Наполеон исполнял «жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая была ему предназначена ». Вряд ли он смог бы вынести всю тяжесть этой исторической роли, если бы у него не были «помрачены ум и совесть» (т. 3, ч. 2, XXXVIII). «Помрачение» ума Наполеона писатель видит в том, что он сознательно воспитывал в себе душевную черствость, принимая ее за мужество и истинное величие. Он «обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал)» (т. 3, ч. 2, XXXVIII). Когда эскадрон польских улан переплывал Неман на его глазах и адъютант «позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе», Наполеон «встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание». Смерть для него — привычное и надоевшее зрелище, он как должное воспринимает беззаветную преданность своих солдат.

Наполеон, подчеркивает Толстой, — глубоко несчастный человек, не замечающий этого только благодаря полному отсутствию нравственного чувства. «Европейский герой», «великий» Наполеон нравственно слеп, не способен понять «ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение » (т. 3, ч. 2, XXXVIII). Прийти к «добру и правде» можно, по мнению писателя, только отказавшись от своего мнимого величия, но к этому «героическому» поступку Наполеон совершенно не способен. Однако, несмотря на то, что Наполеон обречен сыграть свою «отрицательную» роль в истории, Толстой вовсе не умаляет его нравственной ответственности за содеянное: «Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния! ... Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу» (т. 3, ч. 2, XXXVIII).

«Наполеоновские» качества в других героях романа писатель связывает с полным отсутствием у них нравственного чувства (Элен) или с трагическими заблуждениями. Пьер, в молодости увлекавшийся идеями Наполеона, остался в Москве с целью убить его и стать «избавителем человечества». Андрей Болконский на ранних этапах своей духовной жизни мечтал возвыситься над людьми, даже если для этого придется пожертвовать семьей и близкими. Наполеонизм в изображении Толстого — опасная болезнь, разъединяющая людей, заставляющая их блуждать по духовному «бездорожью».

Антипод Наполеона — Кутузов — воплощение народной нравственности, истинного величия, «простоты, добра и правды» (т. 4, ч. 3, XVIII). «Кутузовское», народное начало противопоставлено « наполеоновскому», эгоистическому. Кутузова трудно назвать « героем »: ведь он не стремится к превосходству над другими людьми. Не пытаясь воздействовать на ход истории, он подчиняется логике исторического процесса, интуитивно прозревает высший смысл происходящего. Этим объясняется его внешняя бездеятельность и нежелание форсировать ход событий. Кутузов, подчеркнул Толстой, наделен истинной мудростью, особым чутьем, которое побуждает его во время Отечественной войны действовать в соответствии с принципом: что должно произойти, произойдет само.

Источником «необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений» (т. 4, ч. 4, V), которой обладал Кутузов, стало народное чувство. Это чувство, поставившее его на «высшую человеческую высоту», полководец «носил в себе во всей чистоте и силе его». Именно оно было признано в Кутузове народом — и русский народ выбрал его «в представители народной войны». Главную заслугу Кутузова-полководца писатель увидел в там, что «этот старый человек, один, в противность мнению всех, мог угадать так верно значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему». Кутузов-главнокомандующий столь же необычен, как не похожа на обычную войну «война народная». Смысл его военной стратегии не в том, чтобы «убивать и истреблять людей», а в том, чтобы «спасать и жалеть их» (т. 4, ч. 4, V).

Историки, отмечает Толстого, превозносят Наполеона, считая его гениальным полководцем, и обвиняют Кутузова за его военные неудачи и чрезмерную пассивность. Действительно, Наполеон в 1812 г. развил бурную деятельность: суетился, отдавал массу распоряжений, которые казались ему и всем окружающим гениальными — словом, вел себя, как и подобает «великому полководцу». Кутузов в изображении Толстого не соответствует традиционным представлениям о военном гении. Писатель сознательно преувеличивает дряхлость Кутузова: главнокомандующий засыпает во время одного из военных совета не потому, что хотел «выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было», а потому, что «дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности — сна» (т. 1, ч. 3, XII). Он не отдает приказов, одобряя то, что кажется ему разумным, и отвергая неразумное, ничего не предпринимает, не ищет сражений. На совете в Филях именно Кутузов внешне спокойно принимает решение оставить Москву, хотя это стоит ему ужасных душевных мук.

Наполеон победил почти во всех сражениях — Кутузов большинство сражений проиграл. Русская армия потерпела неудачи под Красным и Березиной. Но в конце концов именно русская армия иод командованием Кутузова победила в войне 1812 года «победоносную» французскую армию, которой командовал «гениальный полководец» Наполеон. И тем не менее, подчеркивает Толстой, историки, лакейски преданные Наполеону, считают именно его «героем», «великим человеком», а для великого человека, по их мнению, не может быть хорошего и дурного. Поступки «великого» человека оказываются вне нравственных критериев: даже позорное бегство Наполеона от армии оценивается как «величественный» поступок. Истинное величие, по мнению Толстого, не измеряется никакими «лживыми формулами» историков: «Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую формулу европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история» (т.4, ч.4, V). Величие Наполеона оказывается, таким образом, великой исторической ложью. Истинное величие Толстой нашел в Кутузове, скромном труженике истории.

Русские и французские полководцы. Среди исторических персонажей «военного» романа центральное место занимают полководцы.

Основной критерий оценки исторической роли и нравственных качеств русских полководцев — умение чувствовать настроение армии и народа. Толстой тщательно проанализировал их роль в Отечественной войне 1812 г., а повествуя о кампании 1805 г., попытался понять, насколько соответствовала их деятельность интересам армии.

Багратион — один из немногих, кто приближается к толстовскому идеалу «народного» полководца. Толстой подчеркнул его кажущуюся бездеятельность в Шенграбенском сражении. Лишь делая вид, что командует, он на самом деле только старался не мешать естественному ходу событий, и это оказалось самой эффективной моделью поведения. Полководческий талант Багратиона проявился и в его нравственном влиянии на солдат и офицеров. Уже одно только его присутствие на позициях поднимало их боевой дух. Любые, даже самые незначительные слова Багратиона исполнены для них особого смысла. «— Чья рота? — спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков». Толстой комментирует: « Он спрашивал: « Чья рота? », а в сущности он спрашивал: «Уж не робеете ли вы тут?» И фейерверкер понял это» (т. 1,ч. 2, XVII).

Багратион накануне Шенграбенского сражения — смертельно уставший человек «с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами» и «неподвижным лицом», равнодушный к происходящему. Но с началом сражения полководец преобразился: «Не было ни невыспавшихся, тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность» (т. 1, ч. 2, XVIII). Багратион не боится подвергнуть себя опасности — в бою он рядом с простыми солдатами и офицерами. Под Шенграбеном его личного примера оказалось достаточно, чтобы воодушевить войска и повести их в атаку.

В отличие от большинства других полководцев, Багратион изображен во время сражений, а не на военных советах. Смелый и решительный на поле боя, в светском обществе он робок и застенчив. На банкете, устроенном в Москве в его честь, Багратион оказался «не в своей тарелке»: «Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене». Узнав Николая Ростова, он сказал «несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день» (т. 2, ч. 1, III). «Несветскость» Багратиона -— штрих, свидетельствующий о теплом отношении Толстого к этому герою.

Багратион многими качествами напоминает Кутузова. Оба полководца наделены высшей мудростью, историческим чутьем, всегда поступают именно так, как нужно в данный момент, проявляют подлинный героизм, непоказное величие. «Неторопливый» Багратион как бы дублирует «бездействующего» Кутузова: не вмешивается в естественный ход событий, интуитивно прозревая их смысл, не препятствует действиям подчиненных.

Многие полководцы не выдерживают строгого нравственного суда Толстого-историка и художника. Генералы-«чужеземцы» на русской службе — штабные теоретики. Они много суетятся, думая, что от их диспозиций зависит исход сражений, но реальной пользы не приносят, так как ими руководят только эгоистические соображениями. На поле боя их не увидишь, но зато они участвуют во всех военных советах, где отважно «сражаются» в словесных баталиях, как, например, на военном совете накануне Лустерлицкого сражения. Все, о чем многозначительно рассуждают генералы, продиктовано их мелочностью и непомерным самолюбием. Например, возражения Ланжерона, критиковавшего диспозицию самонадеянного и гордого Вейротера, «были основательны» , но их настоящей целью было «как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии» (т. 1, ч. 3, XII).

Барклай де Толли — один из самых известных военачальников 1812 года, но Толстой «отстранил» его от участия в исторических событиях. В редких суждениях героев романа он назван «непопулярным немцем», «не внушающим доверия»: «стоит за осторожность», избегает сражений. Капитан Тимохин, выражающий народную точку зрения, на вопрос Пьера Безухова, что он думает о Барклае, ответил уклончиво: «Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший [Кутузов] поступил...» (т. 3, ч. 2, XXV). Слова Тимохина свидетельствуют о непопулярности Барклая де Толли в армии. Ему не находится места в народной войне, несмотря на его честность, «немецкую» исполнительность и аккуратность. Барклай, по мнению писателя, слишком рассудочен и прямолинеен, далек от национальных интересов, чтобы эффективно участвовать в таком стихийном событии, как Отечественная война.

При штабе государя на начальном этапе войны состояло множество генералов, которые «находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние» (т. 3, ч. 1, IX). Среди них Армфельд — «злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра», Паулу-чи, «смелый и решительный в речах». Один из «кабинетных теоретиков» — генерал Пфуль, пытавшийся «руководить делом войны», не участвуя нив одном сражении. Его кипучая деятельность ограничивалась составлением диспозиций и участием в военных советах. В Пфуле, подчеркивает Толстой, «был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков-генералов», но «он был типичнее всех их ». Главные отрицательные черты этого генерала — крайняя самоуверенность и прямолинейность. Даже когда Пфулю угрожала немилость, он больше всего страдал от того, что не сможет теперь доказать превосходство своей теории, в которую фанатично верил.

Толстой показал русскую армию на разных иерархических уровнях. Изображению французской армии и французских полководцев уделяется гораздо меньше внимания. Отношение писателя к французским полководцам крайне негативное. Это обусловлено тем, что армия, возглавлявшаяся французскими полководцами, вела несправедливую, захватническую войну, тогда как русская армия и многие русские полководцы участвовали в справедливой, народно-освободительной войне.

Подробно изображены два французских полководца — Мюрат и Даву. Они показаны, в частности, через восприятие посланца Александра I Балашева, который встречается и с тем, и с другим. В авторских характеристиках Мюрата господствует иронический тон, его внешний облик и поведение подчеркнуто комичны: « На вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями, с черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы» (т. 3, ч. 1, IV). «Неаполитанский король» Мюрат — всадник с «торжественно-театральным лицом», весь «в браслетах, перьях, ожерельях и золоте» — напоминает мушкетера из приключенческих романов А.Дюма. В изображении Толстого это опереточная фигура, злая пародия на самого Наполеона.

Маршал Даву — полная противоположность легкомысленному и глуповатому Мюрату. Толстой сравнивает Даву с Аракчеевым: «Даву был Аракчеев императора Наполеона — Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью» (т. 3, ч. 1, V). Это один из людей, противопоставивших «живой» жизни бюрократическую рутину. Наполеоновскому маршалу нравится внушать страх, видеть в людях «сознание подвластности и ничтожества».

Даву — нравственно мертвый человек, но даже он способен испытать простое человеческое чувство, на мгновение «причастившись» человеческому братству. Это произошло, когда взгляд маршала, судившего «поджигателей» Москвы, и Пьера, его подсудимого, встретились: «Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья» (т. 4, ч. 1, X). Но «порядок, склад обстоятельств» заставляет Даву творить неправедный суд. Вина «французского Аракчеева », подчеркивает Толстой, огромна, ведь он даже не пытаяся сопротивляться «складу обстоятельств», став олицетворением грубой силы и жестокости военного бюрократизма.

Человек на войне — важнейшая тема романа. Русские солдаты и офицеры показаны в различных условиях — в заграничных походах 1805 и 1807 гг. (в сражениях, в быту, во время парадов и смотров), на различных этапах Отечественной войны 1812 года.

Толстой, опираясь на свой воинский опыт, подчеркнул неизменность повседневного походного быта солдат: «Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни иступил он, вокруг него — как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля — всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство» (т. 1, ч. 3, XIV). Обычно жизнь солдат, даже во время войны, ограничивается повседневными бытовыми интересами, что, по мнению Толстого, вполне естественно. Но в их жизни бывают такие мгновения, когда хочется выйти из своего замкнутого мира и приобщиться к тому, что происходит за его пределами. В дни сражений солдаты «прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них» (т. 1, ч. 3, XIV).

Толстой внимательно анализирует моральное состояние русских солдат, боевой дух армии. Под Аустерлицем армия была деморализована: русские войска бежали с поля боя еще до окончания сражения. Накануне Бородинского сражения солдаты и офицеры испытали сильнейший душевный подъем. Их состояние обусловлено «скрытой теплотой патриотизма», чувством единения накануне того «торжественного», что предстояло всем без исключения. Во время молебна перед боем на всех лицах солдат и ополченцев, «однообразно жадно» смотревших на икону, вспыхивало «выражение сознания торжественности наступающей минуты». Пьер в конце дня, проведенного на позициях, после разговора с князем Андреем понял «весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. ... Он понял ту скрытую (latentel), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти» (т. 3, ч. 2, XXV).

На батарее Раевского «чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление». Несмотря на опасность быть убитым или раненым и естественный страх смерти (один из солдат так объяснил свое состояние Пьеру: «Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, — сказал он смеясь»; т. 3, ч. 2, XXXI), солдаты находятся в приподнятом состоянии духа. « Дело », к которому они готовятся, помогает преодолеть страх смерти, заставляет забыть об опасности. Настроение солдат в полку Андрея Болконского, находившегося в резерве, совсем иное — они молчаливы и сумрачны. Вынужденное бездействие и постоянное сознание опасности только усугубляют страх смерти. Чтобы отвлечься от него, все старались заняться посторонними делами и «казались вполне погружены в эти занятия». Князь Андрей, как и все, бездействовал: «Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтоб удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были» (т. 3, ч. 2, XXXVI).

К концу войны дух русской армии крепнет, несмотря на крайне тяжелые условия солдатского быта. Одно из самых ярких проявлений силы духа и стихийного гуманизма русских солдат-победителей — их отношение к противнику. Если во время отступления армию охватил «дух озлобления против врага», то на последнем этапе войны, когда французские войска бегут из России, «чувство оскорбления и мести» сменилось у солдат «презрением и жалостью». Их отношение к французам становится презрительно-сочувственным: они обогревают и кормят пленных, несмотря на то, что им самим не хватает провианта. Гуманное обращение русских солдат с пленными — характерная особенность народной войны.

Толстой отмечает, что именно в армии, сплоченной единством интересов, проявляется способность людей к духовному единению. Отношения между русскими солдатами и офицерами напоминают атмосферу «семейственности »: офицеры заботятся о своих подчиненных, понимают их настроение. Армейские взаимоотношения нередко выходят за рамки воинских артикулов. Духовное единение армии особенно впечатляет во время Бородинского сражения, когда все заняты ратным трудом во славу Отечества.

С изображением русской армии в романе Толстого связана тема истинного и ложного героизма. Героизм русских солдат и офицеров, «маленьких людей» большой войны, Толстой показал как нечто обыденное, будничное. Геройские поступки совершают тихие, незаметные люди, не осознающие себя героями, — они просто делают свое «дело», «бессознательно» участвуя в «роевом» движении человечества. Это героизм истинный, в отличие от героизма ложного, «театрального», продиктованного соображениями карьеры, жаждой славы или даже самыми благородными, но очень абстрактными целями, такими, как, например, «спасение человечества» (к этому стремятся некоторые «любимые» герои Толстого — Безухов и Болконский).

Истинные герои — скромные «труженики» войны капитан Тушин и капитан 'Гимохин. Оба офицера — люди довольно невзрачные, в них нет подчеркнутой «молодцеватости», как, например, у Денисова, напротив, они весьма скромны и робки.

Капитан Тушин — герой Шенграбенского сражения. В его внешнем облике, речи, манере держаться «было что-то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное» (т. 1, ч. 2, XV). Несколько штрихов подчеркивают «невоенность», простонародность Тушина: он отдал честь Багратиону «робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники» (т. 1, ч. 2, XVII). Штаб-офицер сделал замечание Тушину, «маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно». «Солдаты говорят: разумшись ловчее, — сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон» (т. 1, ч. 2, XV).

Перед сражением он размышляет о смерти, не скрывая, что смерть страшит его прежде всего неизвестностью: «Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет... ведь это мы знаем, что неба нет, а есть атмосфера одна» (т. 1, ч. 2, XVI). В это время недалеко от балагана упало ядро, и «маленький Тушин с закушенною набок трубочкой» сразу же бросился к солдатам, уже не думая о смерти

Именно робкий, «домашний» Тушин взял на себя инициативу во время Шенграбенского сражения. Он нарушил диспозицию и выполнил то, что ему казалось единственно правильным: «действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов» (т. 1,ч. 2, XIX). Но кроме князя Андрея, мало кто понял значение подвига Тушина. Он и сам не считает себя героем, думая о промахах и чувствуя себя виноватым в том, что «оставшись жив, потерял два орудия». Важнейшая черта Тушина — человеколюбие, способность к состраданию: он подбирает тяжело раненного пехотного офицера и контуженного Николая Ростова, хотя их «велено было бросать».

Капитана Тимохина объединяет с героем Шенграбена и «невоенный» облик, и глубокое внутреннее родство. Вызванный к полковому командиру, ротный Тимохин — «человек уже пожилой и не имевший привычки бегать» — бежит, «неловко цепляясь носками», «рысью». «Лицо капитана, — отмечает Толстой, — выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно, от невоздержания) лице выступали пятна, и рот не находил положения» (т. 1, ч. 2, I). Внешне Тимохин ничем не примечательный «служака». Однако Кутузов, узнавший его во время смотра, с симпатией отозвался о капитане: «Еще измайловский товарищ... Храбрый офицер!». Накануне Бородина Тимохин просто и буднично говорит о предстоящем сражении: «Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку пить: не такой день, говорят» (т. 3, ч. 2, XXV). По словам князя Андрея, «то, что есть в Тимохине» и в каждом русском солдате, — глубокое патриотическое чувство — «одно только и нужно на завтра», чтобы выиграть Бородинское сражение. Успех сражения, заключает Болконский, «никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа» (т. 3, ч. 2, XXV) — он зависит только от патриотизма солдат и офицеров.

Тушин и Тимохин — герои, живущие в мире простых и поэтому единственно правильных нравственных истин, доверяющие своему глубокому нравственному чувству. Истинного героизма, как и истинного величия, по мысли Толстого, нет там, где нет «простоты, добра и правды».

Изображение русского дворянства. Один из важнейших тематических пластов романа — жизнь русского дворянства начала XIX в. Еще в 1850-е гг. дворянство интересовало Толстого-художника как среда, в которой формировались характеры будущих декабристов. По его мнению, истоки декабризма нужно было искать в Отечественной войне 1812 года, когда многие представители дворянства, испытав патриотический подъем, сделали свой нравственный выбор. В окончательном варианте романа дворянство уже не только среда, из которой появляются люди, задумавшиеся о будущем России, не только общественно-идеологический фон для главного героя — декабриста, но и полноценный объект изображения, аккумулирующий размышления автора о судьбе русской нации.

Дворянство Толстой рассматривает в его отношении к народу и национальной культуре. В поле зрения писателя — жизнь всего сословия, которое предстает в романе как сложный социальный организм: это сообщество людей, живущих многообразными, порой полярно противоположными, интересами и стремления м и. Нравы, поведение, психология, образ жизни различных кругом дворянства и даже отдельных его представителей — объект при стального внимания романиста.

Петербургский свет — лишь небольшая, наиболее отдаленная от интересов народа часть сословия. Ее духовный облик выясняется в самом начале романа. Вечер у Анны Павловны Шерер, которую автор сравнивает с хозяйкой «прядильной мастерской», — это «равномерная, приличная разговорная машина», заведенная для обсуждения модных тем (разговаривают о Наполеоне и готовящейся антинаполеоновской коалиции) и демонстрации светской благовоспитанности. Здесь все — разговоры, поведение героев, даже позы и выражения лиц — насквозь фальшиво. Нет лиц, индивидуальностей: все словно надели маски, намертво приставшие к лицам. Василий Курагин «говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы». Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, «была преисполнена оживления и порывов». Живое общение заменено обрядами, механическим соблюдением светского этикета. «Все гости, — иронически замечает автор, — совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки» (т. 1, ч. 1, II). Громкий разговор, смех, оживление, любое непосредственное проявление человеческих эмоций здесь абсолютно неуместны, так как нарушают заранее определенный ритуал светского общения. Вот почему поведение Пьера Безухова выглядит бестактным. Он говорит что думает, увлекается, спорит со своими собеседниками. Наивный Пьер, поддавшись обаянию «изящных» лиц, все ждал чего-нибудь «особенно умного».

Важнее речей становится то, что не высказывается, а тщательно скрывается посетителями Шерер. Например, княгиня Друбецкая только потому пришла на вечер, что хочет добиться у князя Василия протекции для сына Бориса. Сам князь Василий, желающий пристроить сына на место, которое предназначалось барону Функе, спрашивает, правда ли, что императрица желает назначения барона на это место, «как будто только что вспомнив что-то и особенно-небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения» (т. 1, ч. 1, I). Изнаночная сторона скованной условностями жизни высшего петербургского общества — дикая попойка у Анатоля Курагина, в которой участвует Пьер Безухов.

В Москве жизнь в меньшей степени подчинена условностям, чем в Петербурге. Здесь больше людей неординарных, таких, как граф Кирилл Владимирович Безухов, старый екатерининский вельможа, или Марья Дмитриевна Ахросимова, эксцентричная московская барыня — грубоватая, не боящаяся высказать все, что считает нужным и кому считает нужным. В Москве к ней привыкли, а в Петербурге ее поведение шокировало бы многих.

Семья Ростовых — типичная московская дворянская семья. Илья Андреевич Ростов известен своим хлебосольством и щедростью. Именины Наташи — полная противоположность вечера у Шерер. Непринужденность общения, живой контакт между людьми, доброжелательность и искренность чувствуются во всем. Герои не разыгрывают привычный спектакль, а предаются искреннему веселью. Этикет постоянно нарушается, но это никого не приводит в ужас. Заразительный смех — непритворный, свидетельствующий о полноте ощущения жизни — постоянный гость в счастливой семье Ростовых. Он быстро передается всем, соединяя даже самых далеких друг от друга людей. Гостья Ростовых рассказывает о бесчинствах Пьера в Петербурге, о том, как квартального привязали к медведю. « — Хороша... фигура квартального, — закричал граф, помирая со смеху». При этом «дамы невольно смеялись и сами» (т. 1, ч. 1, VII). Наташа, смеясь, вбегает со своей куклой в комнату, где сидят взрослые. Она «смеялась чему-то, толкуя отрывисто про куклу...», в конце концов «не могла больше говорить (ей все смешно казалось)... и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись» (т. 1, ч. 1, VIII). В доме Ростовых не притворяются, обмениваясь многозначительными взглядами и натянутыми улыбками, а смеются, если смешно, искренне радуются жизни, печалятся чужому горю, не скрывают своего.

В 1812 г. особенно отчетливо проявился эгоизм петербургского дворянства, его кастовая замкнутость, отчужденность от народных интересов. «Разговорная машина» работает на полную мощь, но за приглаженными светскими рассуждениями о народном бедствии и вероломных французах не стоит ничего, кроме привычного равнодушия и ура-патриотического ханжества. Москвичи покидают свой город, не думая о том, как это будет выглядеть со стороны, не делая патриотических жестов. Анна Павловна Шерер демонстративно отказывается ездить во французский театр: из «патриотических» соображений. В отличие от Москвы и всей России, в Петербурге во время войны ничего не изменилось. Это была по-прежнему «спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь» (т.4, ч.1, I). Петербургский свет больше занимает, кого из своих многочисленных поклонников выберет Элен, кто в милости или в опале при дворе, чем происходящее в стране. События войны для петербуржцев — источник светских новостей и сплетен об интригах штабных военных.

Жизнь московского и провинциального дворянства во время войны резко изменилась. Жители городов и деревень, оказавшихся на пути Наполеона, должны были или бежать, бросив все, или остаться под властью неприятеля. Наполеоновские войска разорили имение Болконских Лысые Горы и имения их соседей. Москвичи, по словам Толстого, с приближением неприятеля относились к своему положению «еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность». «Давно так не веселились в Москве, как в этот год», «растопчинские афишки... читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина» (т. 3, ч. 2, XVII). Многим поспешный отъезд из Москвы грозил разорением, но никто не думал, хорошо или плохо будет под управлением французов в Москве, все были уверены, что «под управлением французов нельзя было быть».

Русское крестьянство. Образ Платона Каратаева. Мир крестьянства в изображении Толстого гармоничен и самодостаточен. Писатель не считал, что крестьяне нуждаются в каком-либо интеллектуальном воздействии: никто из героев-дворян и не помышляет о том, что крестьян нужно «развивать». Напротив, часто именно они оказываются ближе к пониманию смысла жизни, чем дворяне. Безыскусную одухотворенность крестьянина и сложный духовный мир дворянина Толстой изображает как различные, но взаимодополняющие начала национального бытия. При этом сама способность устанавливать контакт с народом — показатель нравственного здоровья толстовских героев-дворян.

Толстой неоднократно подчеркивает зыбкость межсословных границ: общее, человеческое, делает их «прозрачными». Например, ловчий Данило исполнен « самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников». Он позволяет себе «презрительно» смотреть на барина — Николая Ростова. Но для того «презрение это не было оскорбительно»: он «знал, что этот все презирающий и превыше всего стоящий Данило все-таки был его человек и охотник» (т. 2, ч. 4, III). Во время охоты все равны, все подчиняются однажды заведенному порядку: «Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение» (т. 2, ч. 4, IV). Только в пылу охоты ловчий Данило может обругать Илью Андреевича, упустившего волка, и даже замахнуться на него арапником. В обычных условиях такое поведение крепостного по отношению к барину невозможно.

Встреча с Платоном Каратаевым в бараке для пленных стала важнейшим этапом духовной жизни Пьера Безухова: именно этот солдат-крестьянин вернул ему утерянную веру в жизнь. В эпилоге романа главным нравственным критерием для Пьера становится возможное отношение Каратаева к его деятельности. Он приходит к выводу, что тот, пожалуй, не понял бы его общественной деятельности, но наверняка одобрил бы семейную жизнь, так как во всем любил «благообразие».

Народная жизнь в романе сложна и разнопланова. В изображении бунта богучаровских крестьян Толстой выразил свое отношение к консервативным началам патриархально-общинного мира, склонного противиться любым переменам. Богучаровские крестьяне отличались от лысогорских «и говором, и одеждой, и нравами». Стихийность народной жизни в Богучарове гораздо заметнее, чем в других местностях: здесь было очень мало помещиков, дворовых и грамотных. Богучаровские крестьяне живут небольшой замкнутой общностью, фактически изолированной от остального мира. Без видимых причин они внезапно начинают «роевое» движение в каком-нибудь направлении, повинуясь каким-то непонятным законам бытия. «В жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников» (т. 3, ч. 2, IX), — подчеркивает писатель. Оторванность от остального мира порождала среди них самые нелепые и причудливые слухи «то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят...». Поэтому « слухи о войне и Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле» (т. 3, ч. 2, IX).

Стихия богучаровского бунта, общее «мирское» настроение полностью подчиняют себе каждого крестьянина. Даже староста Дрон был захвачен общим порывом к бунту. Попытка княжны Марьи раздать господский хлеб закончилась неудачей: «мужиков толпы» невозможно убедить с помощью разумных доводов. Только «неблагоразумный поступок» Ростова, его «неразумная животная злоба» могли «произвести хорошие результаты», отрезвить возмущенную толпу. Мужики беспрекословно подчинились грубой силе, признавшись, что бунтовали «по глупости». Толстой показал не только внешние причины богучаровского бунта (слухи о «воле», которую «господа отняли», и «сношения с французами»). Глубинная, скрытая от постороннего взгляда общественно-историческая причина этого события — внутренняя «сила», накопившаяся в результате работы «подводных струй», вырвавшаяся, подобно лаве из кипящего вулкана.

Образ Тихона Щербатого — важная деталь огромной исторической фрески о народной войне, созданной Толстым. Тихон единственный из своей деревни нападал на «миродеров» — французов. Он по собственной инициативе примкнул к «партии» Денисова и скоро стал в ней «одним из самых нужных людей», проявив «большую охоту и способность к партизанской войне». В партизанском отряде Тихон занимал «свое особенное» место. Он не только выполнял всю самую черную работу, когда «надо было сделать что-нибудь особенно трудное и гадкое», но и был «самый полезный и храбрый человек в партии»: «никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов».

Кроме того, Тихон был «шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину». Во внешнем облике и поведении Тихона писатель заострил черты шута, юродивого: «изрытое оспой и морщинами лицо» «с маленькими узкими глазами». Лицо Тихона после того, как он «днем залез... в самую середину французов и... был открыт ими», «сияло самодовольным весельем», внезапно « вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый)» (т. 4, ч. 3, VI). Искренняя веселость Тихона сообщается окружающим, которые не могут удержаться от улыбок.

Тихон — беспощадный, хладнокровный воин. Убивая французов, он подчиняется только инстинкту истребления врага, а к «миродерам» относится почти как к неодушевленным предметам. О пленном французе, которого только что убил, он говорит так: «Да что, совсем несправный... Одежонка плохонькая на нем, куда же его водить-то.... Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу» (т. 4, ч. 3, VI). Своей жестокостью Тихон напоминает хищника. Не случайно автор сравнивает его с волком: Тихон «владел топором, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости».

Образ Платона Каратаева — один из ключевых образов романа, отразивший размышления писателя об основах духовной жизни русского народа. Каратаев — крестьянин, оторванный от привычного жизненного уклада и помещенный в новые условия (армия и французский плен), в которых особенно ярко проявилась его духовность. Он живет в гармонии с миром, с любовью относится ко всем людям и ко всему, что происходит вокруг. Он глубоко чувствует жизнь, живо и непосредственно воспринимает каждого человека. Каратаев в изображении Толстого — образец «естественного» человека из народа, воплощение инстинктивной народной нравственности.

Платон Каратаев показан в основном через восприятие Пьера Безухова, для которого стал «самым сильным и дорогим воспоминанием» . Он сразу произвел на Пьера «впечатление чего-то круглого», уютного: «вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что-то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые» (т. 4, ч. 1, XIII). Само присутствие Каратаева в бараке для пленных создавало ощущение уюта: Пьера заинтересовало, как он разувался и располагался в своем «благоустроенном» углу — даже в этом «чувствовалось что-то приятное, успокоительное и круглое».

Каратаев выглядел очень моложаво, хотя ему, судя по его рассказам о былых сражениях, было за пятьдесят (он сам не знал своего возраста), казался физически крепким и здоровым человеком. Но особенно бросалось в глаза «молодое» выражение его лица: оно «имело выражение невинности и юности». Каратаев постоянно занимался каким-то делом, что, видимо, вошло у него в привычку. Он «все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно». Попав в плен, он, казалось, «не понимал, что такое усталость и болезнь», в бараке он чувствовал себя как дома.

Голос Каратаева, в котором Пьер находил необычайное « выражение ласки и простоты», — «Приятный и певучий». Его речь порой была бессвязной и нелогичной, но «неотразимо убедительной», производившей глубокое впечатление на слушателей. В словах Каратаева, как и в его облике и поступках, было «торжественное благообразие». В манере говорить отразилась текучесть его сознания, изменчивого, как сама жизнь: «Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо» (т. 4, ч. 1, XIII). Он говорил свободно, не делая для этого никаких усилий, «как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него», пересыпал свою речь пословицами и поговорками («от сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся», «где суд, там и неправда», «наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь — надулось, а вытащишь — ничего нету», «не нашим умом, а божьим судом»).

Каратаев любил весь мир и всех людей. Его любовь была всеобщей, неизбирательной: он «любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком», «с теми людьми, которые были перед его глазами». Поэтому «привязанностей, дружбы, любви» в обычном понимании «Каратаев не имел никаких». Он глубоко чувствовал, что жизнь его «не имела смысла как отдельная жизнь», «она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал» (т. 4, ч. 1, XIII). Короткая молитва Каратаева кажется простым набором слов («Господи, Иисус Христос, Никола Угодник, Фрола и Лавра...») — это молитва обо всем живущем на земле, которую возносит человек, обостренно чувствующий свою связь с миром.

Вне привычных условий солдатской жизни, вне всего, что давило на него извне, Каратаев незаметно и естественно возвратился к крестьянскому укладу жизни, облику и даже манере говорить, отбросив все чуждое, насильно навязанное ему извне. Крестьянская жизнь для него особенно привлекательна: с ней связаны дорогие воспоминания и представления о благообразии. Поэтому и рассказывал он преимущественно о событиях «христианского», как он его называл, быта.

Каратаев умер так же естественно, как и жил, испытывая «тихий восторг» и умиление перед великим таинством смерти, которое ему предстояло. Рассказывая уже не в первый раз историю о безвинно пострадавшем старом купце, он был полон «восторженной радости », которая передавалась и окружающим, в том числе Пьеру. Каратаев воспринимал смерть не как наказание или муку, поэтому на его лице не было страдания: в нем «светилось» «выражение тихой торжественности» (т. 4, ч. 3, XIV).

Образ Платона Каратаева — образ крестьянина-праведника, который не только сам жил в ладу с миром и людьми, восхищаясь любым проявлением «живой жизни», но и сумел воскресить зашедшего в духовный тупик Пьера Безухова, навсегда оставшись для него «вечным олицетворением духа простоты и правды».

Нравственные искания героев романа. По убеждению Толстого, подлинная духовная жизнь человека — тернистый путь к нравственным истинам. Многие герои романа проходят этот путь. Нравственные искания свойственны, по мысли Толстого, только дворянству — крестьяне интуитивно ощущают смысл бытия. Они живут гармоничной, естественной жизнью, и потому им легче быть счастливыми. Их не тревожат неизменные спутники нравственных исканий дворянина — душевная смута и тягостное ощущение бессмысленности своего существования.

Цель нравственных исканий героев Толстого — счастье. Счастье или несчастье людей — показатель истинности или ложности их жизни. Смысл духовных поисков большинства героев романа в том, что они в конце концов прозревают, избавляясь от ложного понимания жизни, мешавшего им быть счастливыми.

«Великое, непостижимое и бесконечное» открывается им в простых, обыденных вещах, которые раньше, в период заблуждений, казались слишком «прозаичными» и потому недостойными внимания. Пьер Безухов, попав в плен, понял, что счастье — это «отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни», а несчастливым человека делает избыток «удобств жизни» (т. 4, ч. 2, XII). Толстой учит видеть счастье в самых обычных, доступных абсолютно всем людям вещах: в семье, детях, в ведении хозяйства. То, что объединяет людей, и есть, по мнению писателя, самое важное и значительное. Вот почему попытки его героев найти счастье в политике, в идеях наполеонизма или общественного «благоустройства» терпят крах.

Способность к духовной эволюции — характерная черта «любимых», духовно близких автору героев: Андрея Болконского, Пьера Безухова, Наташи Ростовой. Духовно чуждые Толстому, «нелюбимые» герои (Курагины, Друбецкие, Берг) не способны к нравственному развитию, их внутренний мир лишен динамики.

Нравственные искания каждого из героев имеют неповторимо индивидуальный ритмический рисунок. Но есть и общее: жизнь заставляет каждого из них постоянно пересматривать свои взгляды. Убеждения, выработанные ранее, на новых этапах нравственного развития подвергаются сомнению и вытесняются другими. Новый жизненный опыт разрушает веру в то, что не так давно казалось незыблемой истиной. Нравственный путь героев романа — это смена противоположных циклов духовной жизни: вера сменяется разочарованием, за которым следует обретение новой веры, возвращение утраченного смысла жизни.

В изображении центральных персонажей «Войны и мира» реализована толстовская концепция нравственной свободы человека. Толстой — непримиримый противник подавления свободы личности и какого-либо насилия над ней, но решительно отрицает своеволие, индивидуалистический произвол, в котором идея свободы доводится до абсурда. Свободу он понимает прежде всего как возможность выбора человеком правильного жизненного пути. Она нужна лишь до тех пор, пока он не найдет свое место в жизни, пока не окрепнут его связи с миром. Зрелый и независимый человек, добровольно отказавшийся от соблазнов своеволия, обретает истинную свободу: не отгораживается от людей, а становится частью «мира» — цельного, органического бытия. Таков итог нравственных исканий всех «любимых» героев Толстого.

Духовный путь Андрея Болконского. Князь Андрей — высокоинтеллектуальный герой. Периоды духовного просветления сменяются в его жизни периодами скепсиса и разочарования, «пробуксовки» мыслей, душевной смуты. Наметим основные этапы духовного пути Андрея Болконского:

— период всевластия ложной, «наполеоновской», идеи, культ Наполеона, мечты о славе на фоне разочарования в светской жизни (разговор с Пьером в салоне Шерер, отъезд в армию, участие в войне 1805 г). Кульминационный момент — безуспешная попытка найти «свой Тулон» на Аустерлицком поле;

— духовный кризис после ранения под Аустерлицем: мечты о славе и даже сам Наполеон, который был для князя Андрея эталоном великого человека, кажутся ему теперь бесконечно малыми величинами по сравнению с «высоким, справедливым и добрым небом », ставшим для него ёмким духовным символом;

— возвращение в Лысые Горы, рождение сына и смерть жены, пробудившееся чувство вины перед ней, разочарование в прежних индивидуалистических идеалах, решение жить «для одного себя» и своих близких;

— встреча с Пьером, воодушевленным масонскими идеями, спор с ним о добре и зле, о смысле жизни, о самопожертвовании. Пьера поразил взгляд Болконского — «потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска» (т. 2, ч. 2, XI). Болконский скептически отнесся к масонским идеям друга, подчеркнув, что знает в жизни «только два действительные несчастья: угрызение совести и болезнь» и что вся его мудрость теперь — «жить для себя, избегая только этих двух зол». Пьер, по его мнению, «может быть, прав для себя», но «каждый живет по-своему». В споре на переправе Андрей силой логики «побеждает» Пьера, говорящего о Боге и о будущей жизни, но в нем самом появляется нравственное «беспокойство»: слова Пьера задели его за живое.

Князь Андрей преображается даже внешне: его «потухший, мертвый» взгляд становится «лучистым, детским, нежным». Душевное состояние также изменилось: он посмотрел на небо и «в первый раз после Аустерлица... увидал то высокое, вечное небо, которое он видел, лежа на Аустерлицком поле, и что-то давно заснувшее, что-то лучшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе» (т. 2, ч. 2, XII). Автор отмечает, что «свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь» (т. 2, ч. 2, XII). После этого герой проводит в своих имениях преобразования, «без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда». Он «исполнил» у себя то, что не удалось Пьеру;

— поездка в имение Ростовых Отрадное, встреча с Наташей, под влиянием которой (особенно после ее невольно подслушанного ночного монолога) в душе Андрея намечается перелом: он чувствует себя помолодевшим, возродившимся к новой жизни. Символом этого возрождения стал старый дуб, увиденный им дважды: по дороге в Отрадное и на обратном пути;

— участие в государственных преобразованиях, общение с реформатором Сперанским и разочарование в нем. Любовь к Наташе преобразила князя Андрея, осознавшего бессмысленность государственной деятельности. Он вновь собирается жить «для себя», а не для призрачного «благоустройства» человечества;

— разрыв с Наташей стал причиной нового и, пожалуй, самого острого духовного кризиса Андрея Болконского. Измена Наташи «тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие». Болконский ищет «самые ближайшие», «практические интересы», за которые можно «ухватиться» (т. 3, ч. 1, VIII). Злоба, неотмщенное оскорбление отравляли «искусственное спокойствие», которое Андрей попытался найти на военной службе;

— в начале войны 1812 года Болконский перешел в действующую армию (из-за чего он «навеки потерял себя в придворном мире»), Он командует полком, сближается со своими солдатами, которые называют его «наш князь». Накануне Бородинского сражения наметился новый перелом в мировоззрении князя Андрея: жизнь представилась ему «волшебным фонарем», а все, что прежде казалось ему важным, — «слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество» — «грубо намалеванными фигурами», «ложными образами» (т. 3, ч. 2, XXIV);

— нравственное прозрение Болконского происходит после ранения под Бородином. Он испытал «восторженную жалость и любовь» к своему поверженному врагу, изуродованному Анатолю, с которым оказался в одной избе. Размышляя об Анатоле, он пришел к выводу, что самое главное в жизни — то, чему раньше учила его княжна Марья и чего он не понимал: «сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам — ... та любовь, которую проповедовал Бог на земле...» (т. 3, ч. 2, XXXVII). Перед смертью Болконский простил Наташу. За два дня до кончины он как бы «пробуждается от жизни», испытывая отчужденность от живых людей и их проблем — они кажутся ему незначительными в сравнении с тем важным и таинственным, что его ожидает.

На ранних этапах духовной жизни Андрея Болконского его высокой духовности сопутствует высокомерно-презрительное отчуждение от людей: он пренебрежительно относится к своей жене, тяготится любым столкновением с обыденным и пошлым. Под влиянием Наташи он открывает для себя возможность радоваться жизни, понимает, что раньше бессмысленно хлопотал в «узкой, замкнутой рамке».

В периоды нравственных заблуждений князь Андрей сосредоточивается на ближайших практических задачах, ощущая, что его духовный горизонт резко сужается: «Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного» (т. 3,ч. 1, VIII). Как и другие герои романа, князь Андрей в важнейшие моменты своей жизни испытывает состояние умиления, духовной просветленности (например, во время родов жены или в Мытищах, когда к нему, раненному, приходит Наташа). Напротив, в минуты душевного упадка князь Андрей иронически относится к окружающему. Переломы в его мировоззрении — результат столкновения с трагическим и непостижимым (смерть близкого человека, измена невесты), с проявлениями «живой» жизни (рождение, смерть, любовь, физическое страдание). Прозрения Болконского кажутся, на первый взгляд, внезапными, однако все они мотивированы тщательным авторским анализом сложнейшей «диалектики» его души даже тогда, когда герой абсолютно уверен в своей правоте.

Новый духовный опыт заставляет князя Андрея пересматривать решения, которые казались ему окончательными и бесповоротными. Так, полюбив Наташу, он забывает о своем намерении никогда не жениться. Разрыв с Наташей и нашествие Наполеона обусловили его решение пойти в действующую армию вопреки тому, что после Аустерлица и смерти жены он дал слово никогда не служить в русской армии, даже «ежели бы Бонапарте стоял... у Смоленска, угрожая Лысым Горам» (т. 2, ч. 2, XI).

Пьер Безухов — герой, духовно близкий автору. Нравственная истина не только открывается Пьеру, но и становится основой его «новой жизни». Кратко проследим этапы духовного развития Пьера Безухова:

— Пьер — «чужестранец» в светском мире Петербурга. Воспитанный за границей, он преклоняется перед Наполеоном, считает теорию «общественного договора» Руссо и идеи Великой французской революции спасительными для Европы. Неопытный, наивный Пьер узнает и «изнанку» жизни петербургской элиты: участвует в кутежах с Долоховым и Курагиным;

— получив богатое наследство, Пьер Безухов оказался в центре внимания. Лесть окружающих он принимает за проявление искренней любви. Ничего не понимая в этой новой жизни, Пьер полностью полагается на людей, которые стремятся управлять им, чтобы извлечь свою выгоду. Кульминация его светского «бездорожья» — женитьба на Элен Курагиной. Брак, устроенный князем Василием, стал для Пьера подлинной жизненной катастрофой. Дуэль с Долоховым, на которой он ранит противника, приводит к глубокому нравственному кризису. Пьер чувствует, что растерял все жизненные ценности и нравственные ориентиры. Кризис заканчивается встречей с масоном Баздеевым и вступлением Пьера в ложу «вольных каменщиков»;

— активное участие в деятельности масонской ложи. Пытаясь подчинить свою жизнь жесткому нравственному регламенту, Пьер ведет дневник, интересный беспощадным психологическим самоанализом. Одним из важных событий на этом этапе его жизни стала поездка в южные имения, где он попытался облегчить участь крестьян. Попытка оказалась неудачной: Пьер так и не смог преодолеть отчуждение между ним, барином, и крестьянами, считавшими все его нововведения подозрительной блажью. Впрочем, сам герой уверен, что совершил нечто важное и значительное;

— неудовлетворенность масонской деятельностью, разрыв с петербургскими масонами. Рассеянная, бессмысленная жизнь и новый духовный кризис, который Пьер преодолевает под влиянием внезапно возникшего чувства к Наташе;

— Отечественная война — решающий этап нравственного развития Пьера. На свои средства он снаряжает ополчение, находя особенную прелесть в том, чтобы «пожертвовать всем». Моментом истины для него стало Бородинское сражение, пребывание на батарее Раевского: он ощутил полную ненужность среди людей, занятых ратным трудом;

— Пьер, оставшись в Москве, намеревается принести пользу Отечеству, убив Наполеона. Одержимый этой несбыточной, индивидуалистической по своей природе целью, он становится свидетелем пожара Москвы. Не сумев совершить свой главный подвиг, Пьер проявляет бесстрашие и мужество: спасает девочку во время пожара, защищает женщину от пьяных французских солдат. По обвинению в поджоге он был арестован и заключен во французскую тюрьму;

— неправедный суд маршала Даву. Острейший духовный кризис, вызванный зрелищем расстрела невинных людей. Гуманистические иллюзии Пьера окончательно рассеялись: он оказался у опасной черты, почти потеряв веру в жизнь, в Бога. В бараке для пленных происходит встреча с Платоном Каратаевым, поразившим его своим простым и мудрым отношением к жизни, людям, ко всему живому на земле. Именно личность Каратаева, носителя народной нравственности, помогла ему преодолеть кризис мировоззрения, обрести веру в себя. В труднейших условиях начинается духовное возрождение Пьера;

— брак с Наташей, достижение духовной гармонии, ясной нравственной цели. Пьер Безухов в эпилоге (конец 1810-х гг.) находится в оппозиции к правительству, считает, что нужно «объединяться всем добрым людям», и намеревается создать легальное или тайное общество.

На ранних этапах своей духовной жизни Пьер инфантилен и необыкновенно доверчив, охотно и даже радостно подчиняется чужой воле, наивно веря в благосклонность окружающих. Он становится жертвой корыстолюбивого князя Василия и легкой добычей для лукавых масонов, также неравнодушных к его состоянию. Толстой замечает: повиновение «даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем». Ему не хватает решимость противодействовать чужой воле.

Одно из нравственных заблуждений молодого Безухова — бессознательная потребность подражать Наполеону. В первых главах романа он восторгается «великим человеком», считая его защитником завоеваний французской революции, позже радуется своей роли «благодетеля», а в перспективе — и «освободителя» крестьян, в 1812 году хочет избавить людей от Наполеона, «Антихриста». Все это — результат «наполеоновских» увлечений Пьера. Стремление возвыситься над людьми, даже продиктованное благородными целями, неизменно приводит его в духовный тупик. По мнению Толстого, и слепое повиновение чужой воле, и индивидуалистическое «мессианство» равно несостоятельны: в основе того и другого — безнравственный взгляд на жизнь, признающий за одними людьми право повелевать, а за другими — обязанность подчиняться. Истинное устроение жизни должно, напротив, способствовать единению людей, основанному на всеобщем равенстве.

Как и Андрей Болконский, юный Пьер — представитель интеллектуальной дворянской элиты России, с презрением относившейся к «близкому» и «понятному». Толстой подчеркивает «оптический самообман» героя, отчужденного от повседневной жизни: в обыденном он не способен рассмотреть великое и бесконечное, видит только «одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное». Духовное прозрение Пьера — это постижение ценности обычной, «негероической» жизни. Испытав плен, унижения, увидев изнанку человеческих отношений и высокую духовность в обычном русском мужике Платоне Каратаеве, он понял, что счастье — в самом человеке, в «удовлетворении потребностей». «... Он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем и потому... бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей» (т. 4, ч. 4, XII), — подчеркивает Толстой.

На каждом этапе своего духовного развития Пьер мучительно решает философские вопросы, от которых «нельзя отделаться». Это самые простые и самые неразрешимые вопросы: «Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?» (т. 2, ч. 2,1). Напряженность нравственных поисков усиливается в кризисные моменты. Пьер нередко испытывает «отвращение ко всему окружающему», все в нем самом и в людях представляется ему «запутанным, бессмысленным и отвратительным» (т. 2, ч. 2, I). Но он не превращается в мизантропа — после бурных приступов отчаяния Пьер вновь смотрит на мир глазами счастливого человека, постигшего мудрую простоту человеческих отношений, не абстрактный, а реальный гуманизм. «Живая» жизнь постоянно корректирует нравственное самосознание героя.

Находясь в плену, Пьер впервые ощутил чувство полного слияния с миром: «и все это мое, и все это во мне, и все это я». Радостное просветление он продолжает испытывать и после освобождения — все мироздание кажется ему разумным и «благоустроенным». Жизнь не требует больше рассудочного осмысления и жесткого планирования: «планов теперь он не делал никаких», а самое главное — «не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру — не веру в слова, правила и мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого Бога» (т. 4, ч. 4, XII).

Пока человек жив, утверждал Толстой, он идет по пути разочарований, обретений и новых потерь. Это относится и к Пьеру Безухову. Периоды заблуждений и разочарований, сменявшие духовное просветление, не были нравственной деградацией героя, возвращением на более низкий уровень нравственного самосознания. Духовное развитие Пьера — сложная спираль, каждый новый виток которой не только в чем-то повторяет предыдущий, но и выводит героя на новую духовную высоту.

Жизненный путь Пьера Безухова разомкнут во времени, а следовательно, не прерываются и его духовные искания. В эпилоге романа Толстой не только знакомит читателя с «новым» Пьером, убежденным в своей нравственной правоте, но и намечает один из возможных путей его нравственного движения, связанного с новой эпохой и новыми обстоятельствами жизни.

Проблемы семьи и воспитания. Семья и семейные традиции, по мнению Толстого, — основа формирования личности. Именно в семье «любимые» герои Толстого получают первые уроки нравственности и приобщаются к духовному опыту старших, который помогает им освоиться в более широком сообществе людей. Многие главы романа посвящены семейной жизни героев, внутрисемейным отношениям. Разлад между близкими людьми (например, враждебное отношение старого Болконского к своей дочери, княжне Марье) — одно из противоречий «живой» жизни, однако главное в семейных эпизодах «Войны и мира» — непосредственное общение между близкими людьми.

Семья в представлении Толстого — свободно-личностное, неиерархическое единение людей, это как бы идеальное общественное устройство в миниатюре. Гармоничный семейный мир писатель противопоставляет разладу и отчуждению людей вне семьи, вне дома.

«Семейная гармония» в романе выражается по-разному. У Ростовых все совсем не так, как у Болконских. «Молодые» семьи, жизнь которых показана в эпилоге, также отличаются друг от друга. Взаимоотношения между членами семьи не могут регламентироваться никакими правилами, обычаями или этикетом: они складываются сами собой и в каждой новой семье по-новому. Каждая семья уникальна, но без общей, самой необходимой основы семейного бытия — любовного единения между людьми — истинная семья, по мнению Толстого, невозможна. Вот почему в романе показаны наряду с «гармоничными», соответствующими толстовскому идеалу, семьями и семьи «неподлинные» (Курагины, Пьер и Элен, Берги, Жюли и Борис Друбецкие), в которых люди близкие по крови или соединившиеся брачными узами не связаны общими духовными интересами.

Критериями «подлинности» и «неподлинности» семьи для Толстого являются цель супружества и отношение к детям. Создание семьи, по его убеждению, несовместимо с узко эгоистическими целями (брак по расчету или брак, рассматриваемый как способ получения «законного» наслаждения). Естественные инстинкты человека, заставляющие его создавать семью, имеют гораздо более разумную и возвышенную природу, чем любые рассудочные мотивы. Создавая семью, человек делает шаг навстречу «живой» жизни, приближается к «органическому» бытию. Именно в создании семьи «любимые» герои Толстого обретают смысл жизни: семья завершает этап их юношеского «неустройства» и становится своеобразным итогом их духовных поисков.

Толстой — отнюдь не равнодушный зритель семейной жизни героев. Сопоставляя различные ее варианты, он показывает, какой должна быть семья, что такое истинные семейные ценности и как они влияют на формирование человеческой личности. Не случайно все герои, духовно близкие автору, воспитывались в «настоящих», «полноценных» семьях и, напротив, эгоисты и циники — в семьях «ложных», «случайных», в которых люди связаны друг с другом лишь формально. Толстой видит в этом важную нравственную закономерность.

Особенно близки писателю семьи Ростовых и Болконских, а также часть «новых» семей, жизнь которых показана в эпилоге, — Николай и Марья, Пьер и Наташа.

Ростовы в «Войне и мире» — идеал семейного бытия, основанного на добрых отношениях между близкими людьми. Они легко переживают неурядицы, в их отношениях друг с другом нет места холодной рассудочности. Ростовы близки к национальным традициям: гостеприимны, нерасчетливы, любят деревенскую жизнь, народные праздники. «Фамильные» черты Ростовых — искренность, открытость, простодушие, внимательное отношение к людям. В 1812 г. они принимают нелегкие решения: соглашаются отпустить Петю в армию, покидают Москву, отдают подводы раненым. Ростовы живут интересами нации.

Семейный уклад Болконских совершенно иной. Их жизнь подчиняется жесткому регламенту, раз и навсегда установленному домашним «деспотом», старым князем Николаем Андреевичем. Он воспитывает княжну Марью по особой системе, не выносит, когда ему противоречат, и потому часто ссорится с дочерью и сыном. Хотя отношения внутри семьи внешне очень прохладны, поскольку Болконские — люди с сильными характерами, все они по-настоящему привязаны друг к другу. Их объединяет скрытая, не выражающаяся в словах родственная теплота. Старый князь гордится сыном и любит дочь, чувствует себя виноватым в ссорах с детьми. Только перед смертью он дает волю чувству жалости и любви к дочери, которое раньше тщательно скрывал.

Николай Ростов и Марья Болконская — образец счастливой супружеской пары. Они дополняют друг друга, ощущая себя единым целым (Николай сравнивает жену с пальцем, который нельзя отрезать). Он поглощен занятиями хозяйством, поддерживает достаток семьи, заботясь о будущем материальном благополучии детей. Марья в их семье — источник духовного начала, доброты и нежности. Порой кажется, что они абсолютно разные люди, поглощенные своими интересами, но это не только не разобщает, но, наоборот, еще крепче объединяет их. Любовь Николая к жене, подчеркивает Толстой, — «твердая, нежная и гордая», в нем не угасает «чувство удивления перед ее душевностью». Он гордился тем, что «она так умна, и хорошо сознавал свое ничтожество перед нею в мире духовном и тем более радовался тому, что она с своею душой не только принадлежала ему, но составляла часть его самого». Марья — отличный воспитатель, стремящийся понять интересы детей. «Детский дневник», который она ведет, не только не вызывает насмешек Николая, чего она втайне опасалась, — наоборот, «это неустанное, вечное душевное напряжение, имеющее целью только нравственное добро детей, — восхищало его» (эпилог, ч. 1, XV).

Семейная жизнь Пьера и Наташи в изображении Толстого — почти идиллия. Цель их супружества не только продолжение рода и воспитание детей, но и духовное единение. Пьер «после семи лет супружества... чувствовал радостное, твердое сознание того, что он не дурной человек, и чувствовал он это потому, что он видел себя отраженным в своей жене». Наташа — «зеркало» мужа, отражавшее «только то, что было истинно хорошо» (эпилог, ч. 1, X). Они настолько близки, что способны интуитивно понимать друг друга. Наташа часто «угадывала» «сущность желаний Пьера». Ради семьи им пришлось пожертвовать многими привычками: Пьер находился «под башмаком своей жены» и «не смел» делать ничего, что шло бы в ущерб интересам семьи, Наташа бросила «все свои очарованья». Но эти жертвы, подчеркивает Толстой, — мнимые: ведь Пьер и Наташа просто не могут жить иначе.

На другом полюсе романа — изображение «неподлинных», «случайных» семей. Таковы Курагины: связь между членами этой семьи — формальная, отношения между родителями и детьми поддерживаются только ради приличия. По словам князя Василия, дети — его «крест». Княгиня завидует собственной дочери. Все Курагины эгоистичны и порочны: князь Василий фактически продает свою дочь, Элен заводит себе множество любовников и даже не считает нужным скрывать это, для Анатоля нет ничего важнее чувственных наслаждений. «Фамильные» черты Курагиных — ординарность и глупость, что они тщательно маскируют, неукоснительно соблюдая правила светского приличия. К удивлению Пьера, знавшего, что жена глупа, Элен считалась в свете «умнейшей женщиной». Брак Пьера и Элен не случайно оказался неудачным: Элен вышла замуж по расчету, а Пьер не испытывал к ней ничего, кроме физического, «животного» влечения. Дети с самого начала не были целью их супружества — Элен цинично заявляет, что она «не дура, чтобы желать иметь детей».

Семья Друбецких также далека от толстовских представлений о настоящей семье. Борис не уважает свою мать, видя ее готовность унижаться ради денег, но очень скоро приходит к выводу, что карьера и материальное благополучие — самое главное в жизни. Он женится на Жюли Карагиной ради ее денег, превозмогая отвращение к ней. Образовалось еще одно «случайное», непрочное семейство: ведь и Жюли вышла замуж за Бориса только для того, чтобы не остаться старой девой.

«Мысль семейная» в романе неразрывно связана с проблемой воспитания. Жизнь и духовное развитие детей и подростков — одна из излюбленных толстовских тем. Юность многих героев романа, особенно молодых Ростовых, — счастливая и беззаботная пора, с которой им жаль расстаться. Наташа говорит Николаю после охоты в Отрадном: «Я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь» (т. 2, ч. 4, VII). Но Толстой не склонен идеализировать юность: ведь это только этап в становлении личности героев. От первых сцен романа, овеянных поэзией детства и юности, повествование движется к зрелой поре их жизни, в которой они обретают счастье в семье и воспитании собственных детей. Каждая пора жизни человека представляется писателю одинаково важной и «поэтической».

В основе толстовской педагогической концепции лежат принципы Ж.-Ж. Руссо. Воспитание должно быть «естественным», незаметным, детей нельзя «держать строго». Слишком «рассудочный» подход к ним способен даже в дружных семьях привести к нежелательному результату. В самом деле, Вера, единственная из всех Ростовых, производит неприятное впечатление, несмотря на красоту, хорошие манеры и «правильность» суждений. Она поражает своим эгоизмом и неспособностью войти в контакт с людьми. Оказывается, ее «совсем иначе воспитывали», чем Наташу, которую мать балует. Ростовы и сами понимают свой промах. «Я старшую держала строго», — сетует графиня. «Что греха таить, ... графинюшка мудрила с Верой», — вторит ей Илья Андреевич (т. 1,ч. 1, IX).

Толстой показал два варианта воспитания, окрашивающие юность в светлые или мрачные, безрадостные тона. Первый — «ростовский»: у старших Ростовых нет каких-то особых принципов воспитания, их общение с детьми — стихийный «руссоизм». В семье Ростовых допускаются баловство и проказы, развивающие в детях непосредственность и жизнерадостность. Второй — метод воспитания, которого придерживается старый князь Болконский, крайне требовательный к детям, предельно сдержанный в выражении отцовских чувств. Марья и Андрей становятся «романтиками поневоле»: идеалы и страсти глубоко спрятаны в их душах, маска равнодушия и холодности тщательно скрывает их романтическую одухотворенность. Молодость Марьи Болконской — суровое испытание. Строгость отцовских требований лишает ее ощущения радости и счастья — естественных спутников юности. Но именно в годы вынужденного затворничества в родительском доме в ней идет «чистая духовная работа», увеличивается духовный потенциал, делающий ее столь привлекательной в глазах Николая Ростова.

Юность — время не только чарующе прекрасное, но и «опасное»: велика вероятность ошибок в людях, в выборе пути. И Пьеру, и Николаю, и Наташе в юности приходится расплачиваться за свою излишнюю доверчивость, увлечение светскими соблазнами или избыток чувственности. Житейский опыт и соприкосновение с историей развивают в них чувство ответственности за свои поступки, за семью и судьбу своих близких. Николай Ростов, проиграв большую сумму денег, попытался возместить ущерб, нанесенный семье, сократив деньги, идущие на его содержание. Позже, когда Ростовым грозило разорение, он решил заняться хозяйством, хотя военная служба казалась ему более приятным и легким занятием. Наташа, не оправившаяся от горя после смерти князя Андрея, считает, что должна посвятить себя матери, разбитой известием о гибели Пети.

Особенно тяжелые испытания выпали на долю мягкого и доверчивого Пьера. Его жизнь напоминает движение на ощупь, ведь, в отличие от других героев романа, он воспитывался вне семьи. Пример Пьера доказывает: даже самые прогрессивные педагогические принципы не могут подготовить человека к жизни, если рядом с ним нет родных, духовно близких людей.

Образ Наташи Ростовой. Наташа Ростова — воплощение «живой жизни», самый обаятельный женский образ, созданный Толстым. Ее главные качества — удивительная искренность и непосредственность, любовь к людям. Все это делает Наташу, не обладающую совершенной пластической красотой, удивительно привлекательной для окружающих.

Душевная щедрость и чуткость постоянно проявляются в ее поступках и в отношениях с людьми. Она всегда готова к общению, душевно расположена ко всем людям и ожидает ответной доброжелательности. Даже с малознакомыми людьми она быстро достигает максимальной откровенности и полного доверия, располагая к себе улыбкой, взглядом, интонацией, жестом. Не случайно Наташа в письмах к князю Андрею не может передать того, что «привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом» (т. 2, ч. 4, XIII). Важная черта толстовской героини, «графинечки», воспитанной эмигранткой-француженкой, — органическая, инстинктивная близость национальному духу и « приемам », « неподражаемым, не изучаемым, русским». Наташа, подчеркивает Толстой, «умела понять, что было... во всяком русском человеке» (т. 2, ч. 4, VII).

Наташа — воплощение естественности, ею руководит «разумный, естественный, наивный эгоизм». Верность себе в каждой конкретной ситуации, невнимание к мнению и оценкам окружающих — признаки ее целостного, органического мировосприятия. Избыток жизненной энергии — причина многих «неразумных» увлечений Наташи, но гораздо чаще неуемная жажда жизни помогает ей принять единственно правильное решение. В кризисных ситуациях Наташе не приходится обдумывать свое поведение: поступки совершаются как бы сами собой. Например, но время отъезда из Москвы в 1812 г. она настаивает, чтобы подводы Ростовых были отданы для раненых, потому что «это так нужно», даже не представляя, что можно поступить иначе.

Неукротимая «сила жизненности», присущая Наташе, передается людям, нередко вокруг нее возникает атмосфера веселого оживления. Она обладает даром заражать всех своей жизненной энергией. Расстроенный крупным карточным проигрышем, Николай Ростов слушает ее пение и забывает о своем несчастье. Князь Андрей, увидев Наташу в Отрадном и случайно услышав ее ночной монолог, чувствует себя помолодевшим: любовь к ней наполняет жизнь человека, еще недавно чувствовавшего себя «стариком», радостью и новым смыслом. И Пьеру передается жажда жизни, которую он с удивлением увидел в юной Наташе. Она влияет на людей непроизвольно и бескорыстно, сама не замечая своего воздействия на них. Сущность жизни Наташи, подчеркивает Толстой, — любовь, которая означает не только потребность в счастье и радости, но и самоотдачу, самоотречение.

Толстой находит поэзию в каждом из возрастов Наташи, показывая процесс ее взросления, постепенного превращения девочки-подростка, какой она впервые появляется в романе, в девушку и затем — в зрелую женщину. В эпилоге Наташа не менее счастлива, чем в начале романа. Она проходит путь от полудетской жизнерадостности и беззаботной, своевольной юности через раскаяние и мучительное сознание своей греховности (после истории с Анатолем), через боль от утраты близкого человека — князя Андрея — к счастливой семейной жизни и материнству.

Эпилог романа — развернутая полемика Толстого с идеями женской эмансипации. После замужества все интересы Наташи сосредоточены на семье. Она выполняет естественное предназначение женщины: ее девичьи «порывы» и мечты в конечном счете вели именно к созданию семьи. Когда эта « бессознательная » цель была достигнута, все остальное оказалось неважным и «отпало» само собой. «Наташе нужен был муж. Муж был дан ей. И муж дал ей семью» (эпилог, ч. 1, X) — такими по-библейски афористичными словами писатель подводит итог ее жизни. Выйдя замуж, она бросила «все свои очарованья», потому что «чувствовала, что те очарования, которые инстинкт научал ее употреблять прежде, теперь только были бы смешны в глазах ее мужа». По мнению Толстого, удивившая многих перемена в Наташе — вполне естественная реакция на требования жизни: теперь ей было «совершенно некогда» «украшать» себя, для того чтобы «нравиться другим». Только старая графиня своим «материнским чутьем» поняла ее состояние, она «удивлялась удивлению людей, не понимавших Наташи, и повторяла, что она всегда знала, что Наташа будет примерною женой и матерью» (эпилог, ч. 1,Х).

Наташа Ростова в эпилоге — толстовский идеал женщины, выполняющей свое естественное предназначение, живущей гармоничной жизнью, свободной от всего ложного и наносного. Наташа нашла смысл своего существования в семье и материнстве — это и сделало ее сопричастной всей стихии человеческой жизни.

Мастерство психологического анализа. Толстой использует весь арсенал художественных средств и приемов, позволяющих воссоздать сложную картину внутреннего мира героев, «диалектику души».

Основными средствами психологического изображения в романе « Война и мир» являются внутренние монологи и психологические портреты.

Толстой одним из первых продемонстрировал огромные психологические возможности внутренних монологов. Изображая главных героев, писатель создает как бы ряд моментальных «рентгеновских снимков» их души. Эти словесные «снимки» обладают замечательными качествами: беспристрастностью, достоверностью и убедительностью. Чем больше доверяет Толстой своему герою, чем больше стремится показать значительность и важность его духовных исканий — тем чаще внутренняя речь заменяет авторские характеристики психологии героев. При этом Толстой никогда не забывает о своем праве комментировать внутренние монологи, подсказывать читателю, как их следует интерпретировать.

В романе «Война и мир» внутренние монологи используются для передачи психологии нескольких главных героев: Андрея Болконского (том 1, часть 4, гл. XII, гл. XVI; том 2, часть 3, гл. I, III; том 3, часть 3, гл. XXXII; том 4, часть 1, гл. XXI); Пьера Безухова (том 2, часть 1, гл. VI; том 2, часть 5, гл. I; том 3, часть 3, гл. IX; том 3, часть 3, гл. XXVII), Наташи Ростовой (том 2, часть 5, гл. VIII; том 4, часть 4, гл. I), Марьи Болконской (том 2, часть 3, гл. XXVI; том 3, часть 2, гл. XII; эпилог, часть 1, гл. VI). Внутренние монологи этих героев — признак их сложной и тонкой духовной организации, напряженных нравственных исканий. Толстой тщательно воссоздает духовные «автопортреты» героев, добиваясь, чтобы читатель почувствовал текучесть, изменчивость, пульсацию самых разных, порой противоречивых, перебивающих друг друга, мыслей, чувств, переживаний. Внутренняя речь каждого героя предельно индивидуализирована. Заглядывая с помощью писателя в тайники их души, мы видим, как из хаоса и противоречий внутреннего «космоса» в этих людях «на наших глазах» вызревают идеи, мнения, оценки, формируются нравственные принципы, а иногда и программы поведения. В форме внутренней речи Толстой передает впечатления некоторых других героев, например Николая Ростова (том 1, часть 2, гл. XIX; том 1, часть 4, гл. XIII; том 2, часть 2, гл. XX) и Пети Ростова (том 3, часть 1, гл. XXI; том 4, часть 3, гл. X).

Следует заметить, что внутренняя речь отнюдь не является универсальным приемом психологической характеристики. Этот прием не используется в изображении большинства героев романа «Война и мир». Среди них не только те, к кому Толстой испытывает явную антипатию (семьи Курагиных, Друбецких, Бергов, Анна Павловна Шерер), но и такие герои, к которым автор относится «нейтрально» или неоднозначно: старый князь Болконский, старики Ростовы, Денисов, Долохов, государственные деятели, полководцы, многочисленные второстепенные и эпизодические персонажи. Внутренний мир этих людей приоткрывается только тогда, когда сам автор считает нужным сообщить о нем. Толстой включает информацию о психологии героев в их портретные характеристики и высказывания, выявляет психологический подтекст поступков и поведения.

Внутренние монологи Андрея Болконского, Пьера Безухова, Наташи Ростовой, Марьи Болконской являются «знаками» их принадлежности к особой группе — группе «любимых», внутренне близких Толстому героев. Духовный мир каждого из этих людей динамичен, колеблется между осознанным, устойчивым и бессознательным, недовоплощенным в мысли и чувстве. Все они — яркие индивидуальности. И это также видно в самом содержании, темпе и направлении внутренних изменений. Границы их характеров подвижны и легко преодолимы. Поэтому любые застывшие, одномоментные характеристики их внутреннего облика были бы заведомо неполными. Специфическим средством углубленного психологического изображения таких людей и является внутренний монолог. В тех случаях, когда психологический облик человека стабилен, устойчив, Толстой не выходит за рамки традиционных форм и приемов психологизма.

Рассмотрим один из сравнительно небольших внутренних монологов (т. 2, ч. 5, X; внутренняя речь выделена курсивом, разрядкой — слова, подчеркнутые Толстым). Его «автор» — Наташа Ростова, вернувшаяся из театра, где она впервые встретилась с Анатолем Курагиным и сразу же была «побеждена» его красотой, уверенностью, «добродушной ласковостью улыбки». Подсаживая Наташу в карету, Анатоль «пожал ее руку выше кисти».

«Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать все, что с ней было, и вдруг, вспомнив о князе Андрее, она ужаснулась и при всех, за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и, раскрасневшись, выбежала из комнаты. «Боже мой! Я погибла! — сказала она себе. — Как я могла допустить до этого?» — думала она. Долго она сидела, закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Все казалось ей темно, неясно и страшно. [...] «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь? »— думала она.

Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать все, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и дельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.

«Погибла ли я для любви князя Андрея, или нет?» — спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: «Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его больше не увижу никогда, — говорила она себе. — Стало быть, ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою. Но какою такою? Ах боже, боже мой! зачем его нет тут!» Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой-то инстинкт говорил ей, что хотя все это и правда и хотя ничего не было, — инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жест и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ей руку».

Наташа пытается понять, что же произошло с ней в театре, потеряла ли она право на любовь князя Андрея или нет. Она возмущена собой, ее мучают угрызения совести, страх перед будущим. Эти настроения сменяются другими: героиня успокаивает себя, рассудок подсказывает ей, что ничего страшного не произошло. Но кружение мыслей и чувств вновь возвращает Наташу к началу душевного процесса, к прежнему чувству стыда и ужаса.

Писатель активно вмешивается во внутренний монолог, четыре раза прерывая его, уточняя и усиливая авторскими сообщениями о переживаниях Наташи. Внутренний монолог распадается на ряд внутренних реплик, что еще больше усиливает впечатление о хаосе, внезапно возникшем в душе героини.

Комментируя ее состояние, Толстой старается сохранить интонацию внутренней речи. Однако авторские характеристики, в отличие от внутреннего монолога, спокойны, уравновешенны. Исчезают сбивчивость, импульсивность, неясность, свойственные психологическому «автопортрету» Наташи. Мудрый автор кик бы дорисовывает его, проясняя главное, в чем героиня не хочет признаться себе: она полюбила Анатоля. Воспоминания о мгновениях близости к нему — светлые и радостные. Это верный признак рождающейся любви. Воспоминания о князе Андрее ничего, кроме тягостного чувства стыда и отчаяния от нравственного «падения», не вызывают. О своей любви к жениху Наташа забыла. «Ах боже, боже мой! зачем его нет тут!» — абсолютно искренне сожалеет она, но князь Андрей в сущности уже и не нужен ей. Инстинкт подсказал Наташе, что «прежняя чистота любви ее» погибла. В последней фразе автор, «переводчик» невнятного голоса инстинкта, уточняет: погибла не «прежняя чистота любви», а сама любовь Наташи к князю Андрею.

Толстой, как правило, подробно комментирует внешний облик и поведение героев, раскрывая их внутреннее состояние. Например, лицо Бориса Друбецкого, встретившегося с Николаем Ростовым в Тильзите, «в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду. — Ах, это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, — сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему» (т. 2, ч. 2, XVIII). Наташа в драматический момент своей жизни «от самой двери встретила Пьера лихорадочно-блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он, или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю? Сам по себе Пьер, очевидно, не существовал для нее» (т. 2, ч. 5, XIX). Душевное состояние Наташи передается в данном случае указанием на полное отсутствие жестов и вопросительное выражение ее лица. Иногда же лицо героя отражает неудачную попытку скрыть свое душевное движение. Например, когда Николай Ростов проигрывал в карты Долохову, «лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным» (т. 2, ч. 1, XIV).

Лаконичные портреты героев Толстой дополняет психологически выразительными «моментальными фотографиями» их жестов и мимики. Один из самых запоминающихся психологических «стоп-кадров», передающих состояние Наташи во время бала, — ее первый танец с князем Андреем: «"Давно я ждала тебя", — как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка своею проявившеюся из-за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея» (т. 2, ч. 3, XVI). Порой сами герои романа угадывают смысл жестов, движений, мимики, даже не видя человека. Так, Пьер в темноте барака «чувствовал», что у Платона Каратаева, когда тот заговорил с Пьером, «морщились губы сдержанною улыбкою ласки» (т. 4, ч. 1, XII). Толстой подчеркивает присущую духовно близким героям романа способность тонко «чувствовать» друг друга.

Рассказ о впечатлениях героев — одно из средств психологической характеристики: не сам предмет, а его восприятие героем важно для писателя. Например, впечатления Наташи от оперного спектакля отражают ее внутреннее состояние: «После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа», все вокруг казалось ей «дико и удивительно». Наташа «не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что все это должно представлять, но все это было так вычурно-фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них» (т. 2, ч. 5, IX).

Иногда Толстой отмечает резкое несоответствие между тем, что герой испытывает, и тем, как он воспринимается со стороны. Пьер на дуэли с Долоховым внешне спокоен, несмотря на то что находится в состоянии растерянности. Веселый тон Николая Ростова скрывает его отчаяние во время игры в карты с Долоховым, позже развязность в неприятном разговоре с отцом не соответствует переполняющему его чувству вины. Толстой подчеркивает контраст между холодным достоинством, с которым держится Наташа Ростова после истории с Анатолем, и переполняющим ее чувством стыда и отчаяния.

Одно из художественных открытий автора — сцены с «выключенным звуком». Так, Пьер на вечере Бергов не слышит, а именно видит, что между Андреем и Наташей что-то происходит. Шестилетняя крестьянская девочка Малаша во время совета в Филях наблюдает за спором Бенигсена и Кутузова, не понимая слов.

Толстой-психолог не отказывается от живописной пластики, но прямое обозначение внешности персонажей уравновешивает анализом психологической подоплеки движений, жестов, мимики. Например, Наташа на балу «стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно-поднимающейся, чуть определенною грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская, — у нее была одна мысль: "Неужели так никто не подойдет ко мне"» (т. 2, ч. 3, XVI). Начав с описания внешнего облика Наташи, Толстой постепенно развертывает характеристику ее душевного состояния. Внутренние реплики и монологи Наташи обогащают психологическую «информацию», которой насыщены ее пластические портреты.