Ма-аленькая!

    "...И была она, браток, телом-ту ма-анинькая!.."
    Kaждый раз, как я вспоминаю эту фразу, из дали прошлого мне улыбаются две пары подслеповатых, старческих глаз, улыбаются такой тихой, ласковой улыбкой любви, сожаления и в ушах звучат два надтреснутые голоса, одинаково характерно подчеркивающие то обстоятельство, что "она" была маленькая.
    И мне делается так хорошо и легко от этого воспоминания, лучшего за все десять месяцев моего хождения пешком по кривым дорогам нашей родины, такой большой и такой печальной...
    По пути из Задонска в Воронеж я догнал двух богомольцев - старика и старуху. Обоим им с виду было лет полтораста; они шли медленно и как-то неумело, тяжело двигая ступни по горячей пыли дороги, и оба имели в физиономиях и в одежде еле уловимое нечто; это нечто сразу позволяло заметить, что старики идут издалека.
    - Из Тобольской губернии шагам... со Господней помочью! - подтвердил старик мое предположение.
    А старуха на ходу ласково оглянула меня добрыми, когда-то голубыми глазами и, добродушно улыбаясь, добавила, вздыхая:
    - Из самого Н-ского заводу, деревеньки Лысой будем мы с отцом-то!
    - То-то, чай, изустали?
    - Мы-то? Ничего! Пока двигаемся... ползем Божьей милостью!..
    - По обету, браток... Обещанье, значит, дали киевским и соловецким угодникам Божиим... Да... - снова подтвердил старик. - Мать! Посядем, вздохнем маленько? - обратился он к спутнице.
    - Ну, что ж? - согласилась та.
    И вот мы сели в тень от старой придорожной ветлы. День был жаркий, небо безоблачно, впереди и сзади нас извивалась дорога и уходила в дали, завешенные знойной мглой. Кругом было пустынно и тихо. По оба бока дороги неподвижно стояла чахлая рожь.
    - Высосали землю-то!.. - сказал старик, подавая мне несколько сорванных колосьев...
    Мы заговорили о земле и о жестокой зависимости от нее крестьянской судьбы. Старуха слушала нас и вздыхала, порой вставляя в наши речи хорошее, опытное слово.
    - Как жива была б она, сколько бы нанудила (1) сердечко свое на таком-ту поле! - вдруг сказала старуха, оглянувшись вокруг на полосы низенькой, выгоревшей ржи, испещренные плешинами.
    - Да-а! Уж порадела бы... - качнул головой старик.
    И оба они вдруг замолчали.
    - О ком это вы? - спросил я.
    Старик добродушно улыбнулся.
    - Тут... вспоминаем об одной...
    - Стоялка наша была... барышня... - вздохнула старуха.
    И вдруг оба они, глядя на меня, точно сговорясь между собой, протянули медленно и жалостно, в унисон друг другу:
    - Ма-анинькая така была телом-ту!..
    Это было странно и очень больно резнуло меня по сердцу. Нечто заупокойное звучало в их старых голосах... А они вдруг, торопясь и перебивая друг друга, стали рассказывать так быстро, что мне, сидевшему между ними, оставалось только поворачивать голову от одного рассказчика к другому.
    - Привезли ее к нам урядник (2) и сдал, значит, старосте. Определи ее на постой, говорит...
    - На квартиру, стало быть, к кому-нибудь! - пояснила старуха.
    - Ее к нам и определили...
    - Глядим: красная вся... дрожит с холоду-то...
    - А сама такая ма-анинькая...
    - Аж в слезы мы...
    - Господи, думаем, куда ее таку заслали?
    - На какую ее потребу? За каку таку провинность?
    - А она, слышь ты, отколе-то отсудова...
    - Из России, стало быть...
    - Мы ее первым делом - на печь...
    - Печь-то у нас бо-ольша... да те-епла... - сокрушенно вздохнула старуха.
    - Ну, потом, значит... кормить ее!
    - Смеется!
    - Глазенки-те че-ерные... как у мыша...
    - И вся-то она, как мыша... гладка да кругла...
    - Отдышалась... плачет... Спасибо, говорит, родимы!
    - И учала вертеть!
    - Уж и начала же!.. - с восхищением выкрикнул старик и засмеялся, сощурив глаза.
    - Кататся тебе по избе-то, как клубок, и гоношит (3), и гоношит... И то, и это... и то поставит так, и это эдак... Лохань с помоем вон, свиньям, говорит, тащите... Да сама ее и хвати ручонками-те, да осклизнулась... да по плечи руки-те в по-омои-то будух! Ах ты...
    И оба они засмеялись, задыхаясь и кашляя до слез.
    - Поросята опять же...
    - Целует их прямо в рыла!..
    - Невозможно, говорит, вон поросев!
    - В неделю умучила вот как!
    - В пот, бывало, вгонит...
    - Хохочет, кричит, ножонками топает...
    - А то вдруг потемнится вся, заробет...
    - Как умрет!..
    - Да в слезы... Уж ревит, ревит, так это ее сподымя (4) бьет. Кружишься, кружишься около-то ее... Чего ей? Непонятно... Хоть сама плачь. И плачешь, бывало... не знай о чем. Обоймешь ее, да и зальешьси вместе...
    - Известно... дите как бы...
    - А живем-то мы одни. Сына в солдаты сдали, а другой на золотых промыслах...
    - А ей-то осьмнадцатый, кажись, годок...
    - Какое! С виду ежели давать, никак не больше двенадцати...
    - Ну, уж ты больно!.. Двенадцати!.. Тоже!..
    - А больше - скажешь?.. Как бы!
    Поспорив, старики оба и сразу замолчали.
    - Ну, а что же дальше? - спросил я.
    - Дальше?.. Ничего, браток!.. - вздохнул старик.
    - Умерла она... Огневица (5) ее изожгла, - и по морщинистым щекам потекли две слезинки.
    - Да-а, брат, умерла... Два годочка только с нами и пожила... Вся деревня ее знала. Чего, вся деревня!.. Многие знали. Грамотейка была. На сходы хаживала... Кричит себе, бывало... Ничето, умница!..
    - А главное дело - душа!.. Ах, ка-акая душа ангельская!.. Все-то до нее доходило, все-то ее сердечушко ведало!.. Барышня ведь, как есть городская, в бархотной кофточке... ленточки... башмачки... книжки читает и все это, а крестьянство понимала. Ах, как просто! Все знала! "Откуда толь ты это, милушка?" - "В книжке, говорит, прописано!.." Н-ну уж!.. Чего бы ей это, зачем? Замуж бы вышла, барыней была, а тут вот заслали, и померла... - И чудо!.. Учит всех... така-то манинькая!.. да всех это так сурьезно... То не так, друго не так... - Грамотница... что толковать... Раделица (6) про все, да про всех... Где кто болен - бежит, где кто... - Умерла-то без памяти... бредила только. "Мама, говорит, мама!.." Жалостно таково... Поехали было за попом, может, мол, придет в себя... А она, милушка, не подождала... скончалась. По лицу старухи текли слезы, и мне было так хорошо, точно это обо мне плакали... - Вся деревня собралась к нам... Толкутся на улице и на дворе... Как?!. Как?!. Все ее любили, души не чаяли в ней... - Эх, девчурочка была золотая!.. - вздохнул старик. - Всем миром и похоронили... А потом к масленой сорок ден вышло (7), и сообразились... айда-ка, мол, помолимся за нее!.. И суседи то же... "Чего вы, говорит, и в сам деле? Идите-тко! Люди вы, значит, свободные, не рабочие... А ей авось зачтется". Мы и тронулись. - Так это вы за нее? - спросил я. - За нее, девочку, родной, за нее! Авось, мол, Господь Бог Батюшка примет нашу грешну молитву, простит ей! И пошли вот на первой поста (8), как раз во вторник вышли... - За нее!.. - повторил я. - За нее, друг! - подтвердил старик. Мне хотелось еще много раз слышать, что именно, желая помолиться за нее, они прошли тысячи верст. На мой взгляд, это было так хорошо, что казалось неправдоподобным. Я подсказывал им другие побудительные причины, желая еще более убедиться, что они пошли именно "за нее", маленькую девочку с черными глазами... - И к великому идете? - Нет, куда нам!.. Когда и присядем... Поедем с денек, а потом опять... трудимся помалу. Стары уж больно мы пешком-ту все идти... Господь видит, стары... Как бы нам ее ножки-то... ну, так ино дело! И оба они опять вперебой принялись говорить о ней, маленькой девочке, заброшенной судьбой далеко от дома и мамы и умершей от огневицы.
    
    ***
    Часа через два мы встали и пошли. Я думал о маленькой девочке, но не мог представить ее себе... и мне было до боли обидно это бессилие воображения.
    Русский человек плохо умеет представлять себе хорошее, светлое...
    Скоро нас догнал старик на телеге. Он меланхолично (9) оглянул нас и, приподняв шапку на наш поклон, крикнул старикам:
    - Садитесь, подвезу до деревни!
    Они сели и исчезли в облаке пыли... Я долго шел в нем и смотрел, как вдали исчезала телега, увозя стариков, прошедших многие тысячи верст, чтоб помолиться о маленькой девочке, которая заставила их полюбить себя...
    (1) Нудить (устар.) - здесь: мучить, измучить.
    (2) Урядник - нижний чин уездной полиции.
    (3) Гоношить - здесь: суетиться, копаться.
    (4) Сподымя (народ.) - подымая, вздымая. Здесь: бьется в плаче.
    (5) Огневица (разг.) - горячка, лихорадка.
    (6) От слова радеть - заботиться.
    (7) Сорок дней после смерти.
    (8) Имеется в виду так называемый Великий Пост, охватывающий шесть недель до Пасхи.
    (9) Меланхоличный - унылый, тоскливый.