Сочинение «Сестра моя - жизнь» Б. Л. Пастернака

    Книга “Сестра моя — жизнь” — вторая (после “Поверх барьеров”) книга стихотворений Пастернака. Стихотворения, которые собраны в ней, объединены общей идеей, общими образами. Книга имеет собственную композицию: вступление, основную часть, состоящую из нескольких циклов, и “ послесловие ”.
    Интересно, что во многих своих произведениях Пастернак идет от музыки; это особенно характерно для данной книги (и следующей за ней — “Темы и вариации”) и заметно в одновременном присутствии одних и тех же образов в разных стихотворениях (“Девочка” и “Душистою веткою машучи...”, “Балашов” и “Давай ронять слова...”), причем в первом образ как бы заявляется, задается, получает свое развитие и разрешение. В первую очередь интересно в стихотворении “Про эти стихи”, где представлено мироощущение лирического героя книги.

    В кашне, ладонью заслонясь;
    Сквозь фортку крикну детворе:
    “Какое, милые, у нас
    Тысячелетье на дворе?”

    Здесь проявляется свойственное Пастернаку отношение к истории; он воспринимает себя и мир принадлежащими истории, как “второй вселенной, воздвигаемой человечеством в ответ на явление смерти с помощью явлений времени и памяти” (“Доктор Живаго”) лирический герой воспринимает себя как звено времени; он “вечности заложник/ У времени в плену”.
    Связь поколений и миров проявится еще в одном стихотворении книги — “Давай ронять слова...”.
    Интересно стихотворение “Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе...”, давшее название всей книге. В нем суть восприятия истории лирическим героем — равенство всех предметов и существ мира в ней.

    Что в мае, когда поездов расписанье,
    Камышинской веткой читаешь в купе,
     Оно грандиозней Святого писанья
    И черных от пыли и бурь канапе.

    Это стихотворение — концентрация мироощущения лирического героя; здесь заявлено равенство человека и жизни, человека и мира, жизни и мира. Все сотворенное кем бы то ни было имеет право на существование; вещь сотворена, следовательно, вместе со своим возникновением она вошла в историю и стала равна ей.
    В первый раз природа как реальное проявление жизни мира изображается в стихотворении “Плачущий сад”. Здесь заметен переход от ада к самому лирическому герою:

    Ужасный! — Капнет и вслушивается,
    Все он ли один на свете. Мнет ветку в окне, как кружевце,
    Или есть свидетель...
    К губам поднесу и прислушаюсь,
    Все я ли один на свете...

    Природа становится средством приобщения к истории.
    В связи с образом сада можно рассмотреть стихотворения “Зеркало” и “Девочка”; интересно, что вначале стихотворение “Зеркало” носило название “Я сам”.

    Дорожкою в сад, в бурелом и хаос
    К качелям бежит трюмо...
    Огромный сад тормошится в зале
    В трюмо — не бьет стекла!

    Отождествление себя с садом становится для лирического героя средством самовыражения; сад, как мир, характеризуется общностью существующей в нем жизни. Прямое отождествление себя и сада мы видим и в стихотворении “Девочка”:

    Из сада, с качелей, — с бухты-барахты
    Вбегает ветка в трюмо!..
    Родная, громадная, с сад, а характером —
    Сестра! Второе трюмо!

    В стихотворении “Душистою веткою машучи...”, где выражено единство всех явлений бытия:

    Пусть ветер, по таволге веющий,
    Ту капельку мучит и плющит.
    Цела, не дробится...

    Очень интересно стихотворение “Ты так играла эту роль!..”, где, возможно, выражено восприятие лирическим героем жизни как игры (вспомним название книги Юрия Живаго — “Игра в людей”). Особенно характерны строки:

    И, низко рея на руле
    Касаткой об одном крыле,
    Ты так! — ты лучше всех ролей
    Играла эту роль!

    Они дают возможность вспомнить “Чайку” Чехова; вообще в стихах Пастернака ассоциации играют значительную роль; так, например, они важны в “Балашове”:

    Мой друг, ты спросишь, кто велит,
    Чтоб жглась юродивого речь?
    В природе лип, в природе плит,
    В природе лета было жечь.

    Здесь задан вопрос, но на него не дается ответа. Он дан в стихотворении “Давай ронять слова...”. Характерно, что эпиграфом к нему служат процитированные только что строки; все стихотворение является преддверием ответа:

    Ты спросишь, кто велит? —
    Всесильный бог деталей,
    Всесильный бог любви,
    Ягайлов и Ядвиг.

    Это стихотворение, несмотря на то что оно не последнее, как бы заключает всю книгу — настолько исчерпывающе дан ответ. Здесь мы видим, кого Пастернак считает центром природы, культуры, мира; при этом подтверждается тождество всего созданного, сотворенного Богом:

    Кому ничто не мелко,
    Кто погружен в отделку
    Кленового листа...

    Характерным свойством книги “Сестра моя — жизнь” является очевидное присутствие в ней творящейся истории. Так, в стихотворении “Весенний дождь” мы видим:

    Это не ночь, не дождь и не хором
    Рвущееся: “Керенский, ура!”,
    Это слепящий выход на форум
    Из катакомб, безысходных вчера...

    Наконец, последнее стихотворение, где хотелось бы заметить наибольшее сближение природы, мира и человека, — это “Наша гроза”:

    Гроза, как жрец, сожгла сирень
    И дымом жертвенным застлала
    Глаза и тучи расправляй
    Губами вывих муравья.

    В книге есть цикл “Занятие философией”, включающий в себя “Определение поэзии”, “Определение души” и “Определение творчества”. Эти стихотворения по мысли как бы предваряют “Давай ронять слова...”. В “Определении поэзии” мы видим характерный предметный ряд:

    ...Это — ночь, леденящая лист,
    Это — двух соловьев поединок...

    Все, что ночи так важно сыскать...

    Здесь ночь уподоблена центру жизни. “Определение творчества” же сводится к определению мироздания: “Мирозданье — лишь страсти разряды, человеческим сердцем накопленной”. Таким образом, антропоморфность мира ложится в основу определения самого этого мира.
    Итак, мы видим, что книга “Сестра моя — жизнь” — единое произведение, где присутствует несколько развивающихся тем. Центральная — тема любви, от нее и зависят все остальные, сама же она выражена настолько полно в жизни природы и мира, что не может быть исчерпана.