В прекрасном и яростном мире
В Толубеевском депо лучшим паровозным машинистом считался Александр
Васильевич Мальцев.
Ему было лет тридцать, но он уже имел квалификацию машиниста первого
класса и давно водил скорые поезда. Когда в наше депо прибыл первый мощный
пассажирский паровоз серии "ИС", то на эту машину назначили работать
Мальцева, что было вполне разумно и правильно. Помощником у Мальцева
работал пожилой человек из деповских слесарей по имени Федор Петрович
Драбанов, но он вскоре выдержал экзамен на машиниста и ушел работать на
другую машину, а я был, вместо Драбанова, определен работать в бригаду
Мальцева помощником; до того я тоже работал помощником механика, но только
на старой, маломощной машине.
Я был доволен своим назначением. Машина "ИС", единственная тогда на
нашем тяговом участке, одним своим видом вызывала у меня чувство
воодушевления; я мог подолгу глядеть на нее, и особая растроганная радость
пробуждалась во мне - столь же прекрасная, как в детстве при первом чтении
стихов Пушкина. Кроме того, я желал поработать в бригаде первоклассного
механика, чтобы научиться у него искусству вождения тяжелых скоростных
поездов.
Александр Васильевич принял мое назначение в его бригаду спокойно и
равнодушно; ему было, видимо, все равно, кто у него будет состоять в
помощниках.
Перед поездкой я, как обычно, проверил все узлы машины, испытал все
ее обслуживающие и вспомогательные механизмы и успокоился, считая машину
готовой к поездке. Александр Васильевич видел мою работу, он следил за
ней, но после меня собственными руками снова проверил состояние машины,
точно он не доверял мне.
Так повторялось и впоследствии, и я уже привык к тому, что Александр
Васильевич постоянно вмешивался в мои обязанности, хотя и огорчался
молчаливо. Но обыкновенно, как только мы были в ходу, я забывал про свое
огорчение. Отвлекаясь вниманием от приборов, следящих за состоянием
бегущего паровоза, от наблюдения за работой левой машины и пути впереди, я
посматривал на Мальцева. Он вел состав с отважной уверенностью великого
мастера, с сосредоточенностью вдохновенного артиста, вобравшего весь
внешний мир в свое внутреннее переживание и поэтому властвующего над ним.
Глаза Александра Васильевича глядели вперед отвлеченно, как пустые, но я
знал, что он видел ими всю дорогу впереди и всю природу, несущуюся нам
навстречу, - даже воробей, сметенный с балластного откоса ветром
вонзающейся в пространство машины, даже этот воробей привлекал взор
Мальцева, и он поворачивал на мгновение голову вслед за воробьем: что с
ним станется после нас, куда он полетел.
По нашей вине мы никогда не опаздывали; напротив, часто нас
задерживали на промежуточных станциях, которые мы должны проследовать с
ходу, потому что мы шли с нагоном времени и нас посредством задержек
обратно вводили в график.
Обычно мы работали молча; лишь изредка Александр Васильевич, не
оборачиваясь в мою сторону, стучал ключом по котлу, желая, чтобы я обратил
свое внимание на какой-нибудь непорядок в режиме работы машины, или
подготавливая меня к резкому изменению этого режима, чтобы я был бдителен.
Я всегда понимал безмолвные указания своего старшего товарища и работал с
полным усердием, однако механик по-прежнему относился ко мне, равно и к
смазчику-кочегару, отчужденно и постоянно проверял на стоянках
пресс-масленки, затяжку болтов в дышловых узлах, опробовал буксы на
ведущих осях и прочее. Если я только что осмотрел и смазал какую-либо
рабочую трущуюся часть, то Мальцев вслед за мной снова ее осматривал и
смазывал, точно не считая мою работу действительной.
- Я, Александр Васильевич, этот крейцкопф уже проверил, - сказал я
ему однажды, когда он стал проверять эту деталь после меня.
- А я сам хочу, - улыбнувшись, ответил Мальцев, и в улыбке его была
грусть, поразившая меня.
Позже я понял значение его грусти и причину его постоянного
равнодушия к нам. Он чувствовал свое превосходство перед нами, потому что
понимал машину точнее, чем мы, и он не верил, что я или кто другой может
научиться тайне его таланта, тайне видеть одновременно и попутного
воробья, и сигнал впереди, ощущая в тот же момент путь, вес состава и
усилие машины. Мальцев понимал, конечно, что в усердии, в старательности
мы даже можем его превозмочь, но не представлял, чтобы мы больше его
любили паровоз и лучше его водили поезда, - лучше, он думал, было нельзя.
И Мальцеву поэтому было грустно с нами; он скучал от своего таланта, как
от одиночества, не зная, как нам высказать его, чтобы мы поняли.
И мы, правда, не могли понять его умения. Я попросил однажды
разрешить повести мне состав самостоятельно; Александр Васильевич позволил
мне проехать километров сорок и сел на место помощника. Я повел состав, и
через двадцать километров уже имел четыре минуты опоздания, а выходы с
затяжных подъемов преодолевал со скоростью не более тридцати километров в
час. После меня машину повел Мальцев; он брал подъемы со скоростью
пятидесяти километров, и на кривых у него не забрасывало машину, как у
меня, и он вскоре нагнал упущенное мною время.
2
Около года я работал помощником у Мальцева, с августа по июль, и 5
июля Мальцев совершил свою последнюю поездку в качестве машиниста
курьерского поезда...
Мы взяли состав в восемьдесят пассажирских осей, опоздавший до нас в
пути на четыре часа. Диспетчер вышел к паровозу и специально попросил
Александра Васильевича сократить, сколь возможно, опоздание поезда, свести
это опоздание хотя бы к трем часам, иначе ему трудно будет выдать порожняк
на соседнюю дорогу. Мальцев пообещал ему нагнать время, и мы тронулись
вперед.
Было восемь часов пополудни, но летний день еще длился, и солнце
сияло с торжественной утренней силой. Александр Васильевич потребовал от
меня держать все время давление пара в котле лишь на пол-атмосферы ниже
предельного.
Через полчаса мы вышли в степь, на спокойный мягкий профиль. Мальцев
довел скорость хода до девяноста километров и ниже не сдавал, наоборот -
на горизонталях и малых уклонах доводил скорость до ста километров. На
подъемах я форсировал топку до предельной возможности и заставлял кочегара
вручную загружать шуровку, в помощь стоккерной машине, ибо пар у меня
садился.
Мальцев гнал машину вперед, отведя регулятор на всю дугу и отдав
реверс на полную отсечку. Мы теперь шли навстречу мощной туче, появившейся
из-за горизонта. С нашей стороны тучу освещало солнце, а изнутри ее рвали
свирепые, раздраженные молнии, и мы видели, как мечи молний вертикально
вонзались в безмолвную дальнюю землю, и мы бешено мчались к той дальней
земле, словно спеша на ее защиту. Александра Васильевича, видимо, увлекло
это зрелище: он далеко высунулся в окно, глядя вперед, и глаза его,
привыкшие к дыму, к огню и пространству, блестели сейчас воодушевлением.
Он понимал, что работа и мощность нашей машины могла идти в сравнение с
работой грозы, и, может быть, гордился этой мыслью.
Вскоре мы заметили пыльный вихрь, несшийся по степи нам навстречу.
Значит, и грозовую тучу несла буря нам в лоб. Свет потемнел вокруг нас;
сухая земля и степной песок засвистели и заскрежетали по железному телу
паровоза; видимости не стало, и я пустил турбодинамо для освещения и
включил лобовой прожектор впереди паровоза. Нам теперь трудно было дышать
от горячего пыльного вихря, забивавшегося в кабину и удвоенного в своей
силе встречным движением машины, от топочных газов и раннего сумрака,
обступившего нас. Паровоз с воем пробивался вперед, в смутный, душный мрак
- в щель света, создаваемую лобовым прожектором. Скорость упала до
шестидесяти километров; мы работали и смотрели вперед, как в сновидении.
Вдруг крупная капля ударила по ветровому стеклу - и сразу высохла,
испитая жарким ветром. Затем мгновенный синий свет вспыхнул у моих ресниц
и проник в меня до самого содрогнушегося сердца; я схватился за кран
инжектора, но боль в сердце уже отошла от меня, и я сразу поглядел в
сторону Мальцева - он смотрел вперед и вел машину, не изменившись в лице.
- Что это было? - спросил я у кочегара.
- Молния, - сказал он. - Хотела в нас попасть, да маленько
промахнулась.
Мальцев расслышал наши слова.
- Какая молния? - спросил он громко.
- Сейчас была, - произнес кочегар.
- Я не видел, - сказал Мальцев и снова обратился лицом наружу.
- Не видел! - удивился кочегар. - Я думал - котел взорвался, во как
засветило, а он не видел.
Я тоже усомнился, что это была молния.
- А гром где? - спросил я.
- Гром мы проехали, - объяснил кочегар. - Гром всегда после бьет.
Пока он вдарил, пока воздух расшатал, пока туда-сюда, мы уже прочь его
пролетели. Пассажиры, может, слыхали, - они сзади.
Далее мы вошли в ливень, но скоро миновали его и выехали в утихшую,
темную степь, над которой неподвижно покоились смирные, изработавшиеся
тучи.
Потемнело вовсе, и наступила спокойная ночь. Мы ощущали запах сырой
земли, благоухание трав и хлебов, напитанных дождем и грозой, и неслись
вперед, нагоняя время.
Я заметил, что Мальцев стал хуже вести машину - на кривых нас
забрасывало, скорость доходила то до ста с лишним километров, то снижалась
до сорока. Я решил, что Александр Васильевич, наверно, очень уморился, и
поэтому ничего не сказал ему, хотя мне было очень трудно держать в
наилучшем режиме работу топки и котла при таком поведении механика. Однако
через полчаса мы должны остановиться для набора воды, и там, на остановке,
Александр Васильевич поест и немного отдохнет. Мы уже нагнали сорок минут,
а до конца нашего тягового участка мы нагоним еще не менее часа.
Все же я обеспокоился усталостью Мальцева и стал сам внимательно
глядеть вперед - на путь и на сигналы. С моей стороны, над левой машиной,
горела на весу электрическая лампа, освещая машущий, дышловой механизм. Я
хорошо видел напряженную, уверенную работу левой машины, но затем лампа
над нею припотухла и стала гореть бедно, как одна свечка. Я обернулся в
кабину. Там тоже все лампы горели теперь в четверть накала, еле освещая
приборы. Странно, что Александр Васильевич не постучал мне ключом в этот
момент, чтобы указать на такой непорядок. Ясно было, что турбодинамо не
давала расчетных оборотов и напряжение упало. Я стал регулировать
турбодинамо через паропровод и долго возился с этим устройством, но
напряжение не поднималось.
В это время туманное облако красного света прошло по циферблатам
приборов и потолку кабины. Я выглянул наружу.
Впереди, во тьме, близко или далеко - нельзя было установить, красная
полоса света колебалась поперек нашего пути. Я не понимал, что это было,
но понял, что надо делать.
- Александр Васильевич! - крикнул я и дал три гудка остановки.
Раздались взрывы петард под бандажами наших колес. Я бросился к
Мальцеву; он обернул ко мне свое лицо и поглядел на меня пустыми покойными
глазами. Стрелка на циферблате тахометра показывала скорость в шестьдесят
километров.
- Мальцев! - закричал я. - Мы петарды давим! - и протянул руку к
управлению.
- Прочь! - воскликнул Мальцев, и глаза его засияли, отражая свет
тусклой лампы над тахометром.
Он мгновенно дал экстренное торможение и перевел реверс назад.
Меня прижало к котлу, я слышал, как выли бандажи колес, стругавшие
рельсы.
- Мальцев! - сказал я. - Надо краны цилиндров открыть, машину
сломаем.
- Не надо! Не сломаем! - ответил Мальцев.
Мы остановились. Я закачал инжектором воду в котел и выглянул наружу.
Впереди нас, метрах в десяти, стоял на нашей линии паровоз, тендером в
нашу сторону. На тендере находился человек; в руках у него была длинная
кочерга, раскаленная на конце до красного цвета; ею и махал он, желая
остановить курьерский поезд. Паровоз этот был толкачом товарного состава,
остановившегося на перегоне.
Значит, пока я налаживал турбодинамо и не глядел вперед, мы прошли
желтый светофор, а затем и красный и, вероятно, не один предупреждающий
сигнал путевых обходчиков. Но отчего эти сигналы не заметил Мальцев?
- Костя! - позвал меня Александр Васильевич.
Я подошел к нему.
- Костя! Что там впереди нас?
Я объяснил ему.
- Костя... Дальше ты поведешь машину, я ослеп.
На другой день я привел обратный состав на свою станцию и сдал
паровоз в депо, потому что у него на двух скатах слегка сместились
бандажи. Доложив начальнику депо о происшествии, я повел Мальцева под руку
к месту его жительства; сам Мальцев был в тяжком удручении и не пошел к
начальнику депо.
Мы еще не дошли до того дома на заросшей травою улице, в котором жил
Мальцев, как он попросил меня оставить его одного.
- Нельзя, - ответил я. - Вы, Александр Васильевич, слепой человек.
Он посмотрел на меня ясными, думающими глазами.
- Теперь я вижу, ступай домой... Я вижу все - вон жена вышла
встретить меня.
У ворот дома, где жил Мальцев, действительно стояла в ожидании
женщина, жена Александра Васильевича, и ее открытые черные волосы блестели
на солнце.
- А у нее голова покрытая или безо всего? - спросил я.
- Без, - ответил Мальцев. - Кто слепой - ты или я?
- Ну, раз видишь, то смотри, - решил я и отошел от Мальцева.
3
Мальцева отдали под суд, и началось следствие. Меня вызвал
следователь и спросил, что я думаю о происшествии с курьерским поездом. Я
ответил, что думал, - что Мальцев не виноват.
- Он ослеп от близкого разряда, от удара молнии, - сказал я
следователю. - Он был контужен, и нервы, которые управляют зрением, были у
него повреждены... Я не знаю, как это нужно сказать точно.
- Я вас понимаю, - произнес следователь, - вы говорите точно. Это все
возможно, но не достоверно. Ведь сам Мальцев показал, что он молнии не
видел.
- А я ее видел, и смазчик ее тоже видел.
- Значит, молния ударила ближе к вам, чем к Мальцеву, - рассуждал
следователь. - Почему же вы и смазчик не контужены, не ослепли, а машинист
Мальцев получил контузию зрительных нервов и ослеп? Как вы думаете?
Я стал в тупик, а затем задумался.
- Молнию Мальцев увидеть не мог, - сказал я.
Следователь удивленно слушал меня.
- Он увидеть ее не мог. Он ослеп мгновенно - от удара
электромагнитной волны, которая идет впереди света молнии. Свет молнии
есть последствие разряда, а не причина молнии. Мальцев был уже слепой,
когда молния засветилась, а слепой не мог увидеть света.
- Интересно, - улыбнулся следователь. - Я бы прекратил дело Мальцева,
если бы он и сейчас был слепым. Но вы же знаете, теперь он видит так же,
как мы с вами.
- Видит, - подтвердил я.
- Был ли он слепым, - продолжал следователь, - когда на огромной
скорости вел курьерский поезд в хвост товарному поезду?
- Был, - подтвердил я.
Следователь внимательно посмотрел на меня.
- Почему же он не передал управление паровозом вам или, по крайней
мере, не приказал вам остановить состав?
- Не знаю, - сказал я.
- Вот видите, - говорил следователь. - Взрослый сознательный человек
управляет паровозом курьерского поезда, везет на верную гибель сотни
людей, случайно избегает катастрофы, а потом оправдывается тем, что он был
слеп. Что это такое?
- Но ведь он и сам бы погиб! - говорю я.
- Вероятно. Однако меня больше интересует жизнь сотен людей, чем
жизнь одного человека. Может быть, у него были свои причины погибнуть.
- Не было, - сказал я.
Следователь стал равнодушен; он уже заскучал от меня, как от глупца.
- Вы все знаете, кроме главного, - в медленном размышлении сказал он.
- Вы можете идти.
От следователя я пошел на квартиру Мальцева.
- Александр Васильевич, - сказал я ему, - почему вы не позвали меня
на помощь, когда ослепли?
- А я видел, - ответил он. - Зачем ты нужен мне был?
- Что вы видели?
- Все: линию, сигналы, пшеницу в степи, работу правой машины - я все
видел...
Я озадачился.
- А как же так у вас вышло? Вы проехали все предупреждения, вы шли
прямо в хвост другому составу...
Бывший механик первого класса грустно задумался и тихо ответил мне,
как самому себе:
- Я привык видеть свет, и я думал, что вижу его, а я видел его тогда
только в своем уме, в воображении. На самом деле я был слепой, но я этого
не знал. Я и в петарды не поверил, хотя и услышал их: я подумал, что
ослышался. А когда ты дал гудки остановки и закричал мне, я видел впереди
зеленый сигнал, я сразу не догадался.
Теперь я понял Мальцева, но не знал, почему он не скажет о том
следователю - о том, что после того, как он ослеп, он еще долго видел мир
в своем воображении и верил в его действительность. И я спросил об этом
Александра Васильевича.
- А я ему говорил, - ответил Мальцев.
- А он что?
- "Это, говорит, ваше воображение было; может, вы и сейчас
воображаете что-нибудь, я не знаю. Мне, говорит, нужно установить факты, а
не ваше воображение или мнительность. Ваше воображение - было оно или нет
- я проверить не могу, оно было лишь у вас в голове; это ваши слова, а
крушение, которое чуть-чуть не произошло, - это действие".
- Он прав, - сказал я.
- Прав, я сам знаю, - согласился машинист. - И я тоже прав, а не
виноват. Что же теперь будет?
- В тюрьме сидеть будешь, - сообщил я ему.
4
Мальцева посадили в тюрьму. Я по-прежнему ездил помощником, но только
уже с другим машинистом - осторожным стариком, тормозившим состав еще за
километр до желтого светофора, а когда мы подъезжали к нему, то сигнал
переделывался на зеленый, и старик опять начинал волочить состав вперед.
Это была не работа: я скучал по Мальцеву.
Зимою я был в областном городе и посетил своего брата, студента,
жившего в университетском общежитии. Брат сказал мне среди беседы, что у
них, в университете, есть в физической лаборатории установка Тесла для
получения искусственной молнии. Мне пришло в голову некоторое соображение,
неуверенное и еще не ясное для меня самого.
Возвратившись домой, я обдумал свою догадку относительно установки
Тесла и решил, что моя мысль правильна. Я написал письмо следователю,
ведшему в свое время дело Мальцева, с просьбой испытать заключенного
Мальцева на подверженность его действию электрических разрядов. В случае,
если будет доказана подверженность психики Мальцева либо его зрительных
органов действию близких внезапных электрических разрядов, то дело
Мальцева надо пересмотреть. Я указал следователю, где находится установка
Тесла и как нужно произвести опыт над человеком.
Следователь долго не отвечал мне, но потом сообщил, что областной
прокурор согласился произвести предложенную мною экспертизу в
университетской физической лаборатории.
Через несколько дней следователь вызвал меня повесткой. Я пришел к
нему взволнованный, заранее уверенный в счастливом решении дела Мальцева.
Следователь поздоровался со мной, но долго молчал, медленно читая
какую-то бумагу печальными глазами; я терял надежду.
- Вы подвели своего друга, - сказал затем следователь.
- А что? Приговор остается прежний?
- Нет. Мы освободим Мальцева. Приказ уже дан, - может быть, Мальцев
уже дома.
- Благодарю вас. - Я встал на ноги перед следователем.
- А мы вас благодарить не будем. Вы дали плохой совет: Мальцев опять
слепой...
Я сел на стул в усталости, во мне мгновенно сгорела душа, и я захотел
пить.
- Эксперты без предупреждения, в темноте, провели Мальцева под
установкой Тесла, - говорил мне следователь. - Включен был ток, произошла
молния, и раздался резкий удар. Мальцев прошел спокойно, но теперь он
снова не видит света - это установлено объективным путем,
судебно-медицинской экспертизой.
Следователь попил воды и добавил:
- Сейчас он опять видит мир только в одном своем воображении... Вы
его товарищ, помогите ему.
- Может быть, к нему опять вернется зрение, - высказал я надежду, -
как было тогда, после паровоза...
Следователь подумал.
- Едва ли... Тогда была первая травма, теперь вторая. Рана нанесена
по раненому месту.
И, не сдерживаясь более, следователь встал и в волнении начал ходить
по комнате.
- Это я виноват... Зачем я послушался вас и, как глупарь, настоял на
экспертизе! Я рисковал человеком, а он не вынес риска.
- Вы не виноваты, вы ничем не рисковали, - утешил я следователя. -
Что лучше - свободный слепой человек или зрячий, но невинно заключенный?
- Я не знал, что мне придется доказать невиновность человека
посредством его несчастья, - сказал следователь. - Это слишком дорогая
цена.
- Вы следователь, - объяснил я ему. - Вы должны знать про человека
все, и даже то, чего он сам про себя не знает...
- Я вас понимаю, вы правы, - тихо произнес следователь.
- Вы не волнуйтесь, товарищ следователь... Тут действовали факты
внутри человека, а вы искали их только снаружи. Но вы сумели понять свой
недостаток и поступили с Мальцевым как человек благородный. Я вас уважаю.
- Я вас тоже, - сознался следователь. - Знаете, из вас мог бы выйти
помощник следователя...
- Спасибо, но я занят: я помощник машиниста на курьерском паровозе.
Я ушел. Я не был другом Мальцева, и он ко мне всегда относился без
внимания и заботы. Но я хотел защитить его от горя судьбы, я был ожесточен
против роковых сил, случайно и равнодушно уничтожающих человека; я
почувствовал тайный, неуловимый расчет этих сил - в том, что они губили
именно Мальцева, а, скажем, не меня. Я понимал, что в природе не
существует такого расчета в нашем человеческом, математическом смысле, но
я видел, что происходят факты, доказывающие существование враждебных, для
человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти гибельные силы сокрушают
избранных, возвышенных людей. Я решил не сдаваться, потому что чувствовал
в себе нечто такое, чего не могло быть во внешних силах природы и в нашей
судьбе, - я чувствовал свою особенность человека. И я пришел в ожесточение
и решил воспротивиться, сам еще не зная, как это нужно сделать.
5
На следующее лето я сдал экзамен на звание машиниста и стал ездить
самостоятельно на паровозе серии "СУ", работая на пассажирском местном
сообщении. И почти всегда, когда я подавал паровоз под состав, стоявший у
станционной платформы, я видел Мальцева, сидевшего на крашеной скамейке.
Облокотившись рукою на трость, поставленную между ног, он обращал в
сторону паровоза свое страстное, чуткое лицо с опустевшими слепыми
глазами, и жадно дышал запахом гари и смазочного масла и внимательно
слушал ритмичную работу паровоздушного насоса. Утешить его мне было нечем,
и я уезжал, а он оставался.
Шло лето; я работал на паровозе и часто видел Александра Васильевича
- не только на вокзальной платформе, но встречал его и на улице, когда он
медленно шел, ощупывая дорогу тростью. Он осунулся и постарел за последнее
время; жил он в достатке - ему определили пенсию, жена его работала, детей
у них не было, но тоска, безжизненная участь снедали Александра
Васильевича, и тело его худело от постоянного горя. Я с ним иногда
разговаривал, но видел, что ему скучно было беседовать о пустяках и
довольствоваться моим любезным утешением, что и слепой - это тоже вполне
полноправный, полноценный человек.
- Прочь! - говорил он, выслушав мои доброжелательные слова.
Но я тоже был сердитый человек, и, когда, по обычаю, он однажды велел
уходить мне прочь, я сказал ему:
- Завтра в десять тридцать я поведу состав. Если будешь сидеть тихо,
я возьму тебя в машину.
Мальцев согласился.
- Ладно. Я буду смирным. Дай мне там в руки что-нибудь, - дай реверс
подержать: я крутить его не буду.
- Крутить его ты не будешь! - подтвердил я. - Если покрутишь, я тебе
дам в руки кусок угля и больше сроду не возьму на паровоз.
Слепой промолчал; он настолько хотел снова побыть на паровозе, что
смирился передо мной.
На другой день я пригласил его с крашеной скамейки на паровоз и сошел
к нему навстречу, чтобы помочь ему подняться в кабину.
Когда мы тронулись вперед, я посадил Александра Васильевича на свое
место машиниста, я положил одну его руку на реверс и другую на тормозной
автомат и поверх его рук положил свои руки. Я водил своими руками, как
надо, и его руки тоже работали. Мальцев сидел молчаливо и слушался меня,
наслаждаясь движением машины, ветром в лицо и работой. Он сосредоточился,
забыл свое горе слепца, и кроткая радость осветила изможденное лицо этого
человека, для которого ощущение машины было блаженством.
В обратный конец мы ехали подобным же способом: Мальцев сидел на
месте механика, а я стоял, склонившись, возле него и держал свои руки на
его руках. Мальцев уже приноровился работать таким образом настолько, что
мне было достаточно легкого нажима на его руку, и он с точностью ощущал
мое требование. Прежний, совершенный мастер машины стремился превозмочь в
себе недостаток зрения и чувствовать мир другими средствами, чтобы
работать и оправдать свою жизнь.
На спокойных участках я вовсе отходил от Мальцева и смотрел вперед со
стороны помощника.
Мы уже были на подходе к Толубееву; наш очередной рейс благополучно
заканчивался, и шли мы вовремя. Но на последнем перегоне нам светил
навстречу желтый светофор. Я не стал преждевременно сокращать ход и шел на
светофор с открытым паром. Мальцев сидел спокойно, держа левую руку на
реверсе; я смотрел на своего учителя с тайным ожиданием...
- Закрой пар! - сказал мне Мальцев.
Я промолчал, волнуясь всем сердцем.
Тогда Мальцев встал с места, протянул руку к регулятору и закрыл пар.
- Я вижу желтый свет, - сказал он и повел рукоятку тормоза на себя.
- А может быть, ты опять только воображаешь, что видишь свет! -
сказал я Мальцеву.
Он повернул ко мне свое лицо и заплакал. Я подошел к нему и поцеловал
его в ответ:
- Веди машину до конца, Александр Васильевич: ты видишь теперь весь
свет!
Он довел машину до Толубеева без моей помощи. После работы я пошел
вместе с Мальцевым к нему на квартиру, и мы вместе с ним просидели весь
вечер и всю ночь.
Я боялся оставить его одного, как родного сына, без защиты против
действия внезапных и враждебных сил нашего прекрасного и яростного мира.