Сочинение Высший свет в романе Л. Толстого «Война и мир»
В романе “Война и мир” Толстой “со строгостью судьи и гражданина” вершит нравственный суд над высшим светом и бюрократической верхушкой самодержавной России. Ценность человека, по мнению Толстого, определяется тремя понятиями: простота, доброта и правда.Нравственность, как считает писатель, — это умение почувствовать свое “я” как часть общечеловеческого “мы”. И любимые герои Толстого просты и естественны, добры и сердечны, честны перед людьми и своей совестью.
Совсем иное отношение у писателя к высшему свету — “завистливому и душному для сердца вольного и пламенных страстей”, по выражению Лермонтова. С первых страниц романа мы, читатели, попадаем в петербургские гостиные большого света и знакомимся со сливками этого общества: вельможами, сановниками, дипломатами, фрейлинами. Толстой срывает покровы внешнего блеска, утонченных манер с этих людей, и перед читателем предстает их духовное убожество, нравственная низость. В их поведении, в их взаимоотношениях нет ни простоты, ни добра, ни правды. Все неестественно, лицемерно в салоне А. П. Шерер. Все живое, будь то мысль или чувство, искренний порыв или злободневная острота, гаснет в бездушной обстановке. Вот почему естественность и открытость в поведении Пьера так напугали Шерер. Здесь привыкли к “приличьем стянутым маскам”, к маскараду. Князь Василий говорит лениво, как актер слова старой пьесы; сама хозяйка держится с искусственным энтузиазмом. Пьер почувствовал себя мальчиком в игрушечной лавке. Толстой сравнивает вечерний прием у Шерер с прядильной мастерской, в которой “веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели”. Но в этих мастерских решаются важные дела, плетутся государственные интриги, решаются личные проблемы, намечаются корыстные планы: подыскиваются места для неустроенных сынков вроде идиота Ипполита Курагина, намечаются выгодные партии для женитьбы или замужества. В этом свете, как рисует Толстой, “кипит вечная бесчеловечная вражда, борьба за блага бренные”. Вспомним искаженные лица “скорбной” Друбецкой и “благостного” князя Василия, когда они вдвоем вцепились в портфель с завещанием у постели умирающего графа Безухова.
А охота на Пьера, ставшего богачом?! Ведь это целая “военная операция”, тщательно продуманная Шерер и князем Василием. Так и не дождавшись объяснения Пьера с Элен, князь Василий врывается в комнату с иконой в руках и благословляет молодых — мышеловка захлопнулась.
Начинается осада Марии Болконской, богатой невесты для шалопая Анатоля, и только случай помешал успешно завершить эту операцию. О какой любви может идти речь, когда браки совершаются по откровенному расчету?
С иронией, даже с сарказмом рисует Толстой “объяснение в любви” Бориса Друбецкого и Жюли Курагиной. Жюли знает, что этот блестящий, но нищий красавец не любит ее, однако требует за свое богатство объяснения в любви по всей форме. А Борис, произнося нужные слова, думает, что всегда можно устроить так, что он жену будет видеть редко. Все приемы хороши, чтобы добиться “славы, денег и чинов”. Можно вступить в масонскую ложу, делая вид, что тебе близки идеи любви, равенства, братства. А на самом деле такие, как Борис Друбецкой, вступали в это общество с одной целью — завести выгодные знакомства. Пьер же, искренний и доверчивый человек, вскоре увидел, что этих людей интересовали не вопросы истины, блага человечества, а мундиры и кресты, которых они добивались в жизни.
Ложь и фальшь в отношениях между людьми особенно ненавистны Толстому. С какой иронией он рассказывает о князе Василии, когда тот просто обворовывает Пьера, присвоив доходы с его имений! И все это под маской добра и заботы о юноше, которого он не может бросить на произвол судьбы. Лжива и развратна и Элен Курагина, ставшая графиней Безуховой. Даже красота и молодость представителей высшего света принимают отталкивающий характер, ибо эта красота не согрета душой. Лгут, играя в патриотизм, Жюли Курагина, ставшая наконец-то Друбецкой, и ей подобные. Весь их патриотизм проявился в отказе от французской кухни и французского театра. Вспомним, с каким энтузиазмом двуличный князь Василий восхищается, говоря с гордостью пророка: “Что я говорил про Кутузова? Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона”. А когда до придворных дошло известие о сдаче Москвы французам, то князь Василий непререкаемо говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого развратного старика”.
Толстому особенно ненавистна императорская “игра в войну”. Для Александра I действительное поле сражения и парад на Царицынском Лугу — это одно и то же (вспомним его спор с Кутузовым перед Аустерлицким сражением). В военной среде, которую Толстой знал хорошо, процветают карьеризм, служба “лицам, а не делу”, боязнь личной ответственности за принятое решение. Вот почему так невзлюбили многие офицеры честного и принципиального Андрея Болконского. Даже накануне Бородинского сражения офицеры штаба были обеспокоены не столько его результатом, сколько заботами о своих будущих наградах. Они внимательно следили за флюгером царской милости. С суровой беспощадностью Толстой “срывал все и всяческие маски” с представителей высшего света, обличая антинародную сущность их идеологии — идеологии разъединения, эгоизма, тщеславия и презрения к людям.