Зеркало

    ЗЕРКАЛО Подновогодний вечер. Нелли, молодая и хорошенькая дочь помещика-генерала, день и ночь мечтающая о замужестве, сидит у себя в комнате и утомлёнными, полузакрытыми глазами глядит в зеркало. Она бледна, напряжена и неподвижна, как зеркало. Несуществующая, но видимая перспектива, похожая на узкий, бесконечный коридор, ряд бесчисленных свечей, отражение её лица, рук, зеркальной рамы — всё это давно уже заволоклось туманом и слилось в одно беспредельное серое море. Море колеблется, мигает, изредка вспыхивает заревом...
    Глядя на неподвижные глаза и открытый рот Нелли, трудно понять, спит она или бодрствует, но, тем не менее, она видит. Сначала видит она только улыбку и мягкое, полное прелести выражение чьих-то глаз, потом же на колеблющемся сером фоне постепенно проясняются контуры головы, лицо, брови, борода. Это он, суженый, предмет долгих мечтаний и надежд. Суженый для Нелли составляет всё: смысл жизни, личное счастье, карьеру, судьбу. Вне его, как и на сером фоне, мрак, пустота, бессмыслица. И немудрено поэтому, что, видя перед собою красивую, кротко улыбающуюся голову, она чувствует наслаждение, невыразимо сладкий кошмар, который не передашь ни на словах, ни на бумаге. Далее она слышит его голос, видит, как живёт с ним под одной кровлей, как её жизнь постепенно сливается с его жизнью. На сером фоне бегут месяцы, годы... и Нелли отчётливо, во всех подробностях, видит своё будущее. На сером фоне мелькают картина за картиной. Вот видит Нелли, как она в холодную зимнюю ночь стучится к уездному врачу Степану Лукичу. За воротами лениво и хрипло лает старый пес. В докторских окнах потёмки. Кругом тишина. — Ради бога... ради бога! — шепчет Нелли. Но вот наконец скрипит калитка, и Нелли видит перед собой докторскую кухарку. — Доктор дома? — Спят-с...— шепчет кухарка в рукав, словно боясь разбудить своего барина.— Только что с эпидемии приехали. Не велено будить-с. Но Нелли не слышит кухарки. Отстранив её рукой, она, как сумасшедшая, бежит в докторскую квартиру. Пробежав несколько тёмных и душных комнат, свалив на пути два-три стула, она, наконец, находит докторскую спальню. Степан Лукич лежит у себя в постели одетый, но без сюртука и, вытянув губы, дышит себе на ладонь. Около него слабо светит ночничок. Нелли, не говоря ни слова, садится на стул и начинает плакать. Плачет она горько, вздрагивая всем телом. — My... муж болен! — выговаривает она. Степан Лукич молчит. Он медленно поднимается, подпирает голову кулаком и глядит на гостью сонными, неподвижными глазами. — Муж болен! — продолжает Нелли, сдерживая рыдания.— Ради бога, поедемте... Скорее... как можно скорее! — А? — мычит доктор, дуя на ладонь. — Поедемте! И сию минуту! Иначе... иначе... страшно выговорить... Ради бога! И бледная, измученная Нелли, глотая слёзы и задыхаясь, начинает описывать доктору внезапную болезнь мужа и свой невыразимый страх. Страдания её способны тронуть камень, но доктор глядит на неё, дует себе на ладонь и — ни с места. — Завтра приеду...— бормочет он. — Это невозможно! — пугается Нелли.— Я знаю, у мужа... тиф! Сейчас... сию минуту вы нужны! — Я тово... только что приехал...— бормочет доктор.— Три дня на эпидемию ездил. И утомлен, и сам болен... Абсолютно не могу! Абсолютно! Я... я сам заразился... Вот! И доктор суёт к глазам Нелли максимальный термометр. — Температура к сорока идёт... Абсолютно не могу! Я... я даже сидеть не в состоянии. Простите: лягу... Доктор ложится. — Но я прошу вас, доктор! — стонет в отчаянии Нелли.— Умоляю! Помогите мне, ради бога. Соберите все ваши силы и поедемте... Я заплачу вам, доктор! — Боже мой... да ведь я уже сказал вам! Ах! Нелли вскакивает и нервно ходит по спальне. Ей хочется объяснить доктору, втолковать... Думается ей, что если бы он знал, как дорог для неё муж и как она несчастна, то забыл бы и утомление и свою болезнь. Но где взять красноречия? — Поезжайте к земскому доктору...— слышит она голос Степана Лукича. — Это невозможно!.. Он живёт за двадцать пять вёрст отсюда, а время дорого. И лошадей не хватит: от нас сюда сорок вёрст да отсюда к земскому доктору почти столько... Нет, это невозможно! Поедемте, Степан Лукич! Я подвига прошу. Ну, совершите вы подвиг! Сжальтесь! — Чёрт знает что... Тут жар... дурь в голове, а она не понимает. Не могу! Отстаньте. — Но вы обязаны ехать! И не можете вы не ехать! Это эгоизм! Человек для ближнего должен жертвовать жизнью, а вы... вы отказываетесь поехать!.. Я в суд на вас подам! Нелли чувствует, что говорит обидную и незаслуженную ложь, но для спасения мужа она способна забыть и логику, и такт, и сострадание к людям... В ответ на её угрозу доктор с жадностью выпивает стакан холодной воды. Нелли начинает опять умолять, взывать к состраданию, как самая последняя нищая... Наконец доктор сдаётся. Он медленно поднимается, отдувается, кряхтит и ищет свой сюртук. — Вот он, сюртук! — помогает ему Нелли.— Позвольте, я его на вас надену... Вот так. Едемте. Я вам заплачу... всю жизнь буду признательна... Но что за мука! Надевши сюртук, доктор опять ложится. Нелли поднимает его и тащит в переднюю... В передней долгая, мучительная возня с калошами, шубой... Пропала шапка... Но вот, наконец, Нелли сидит в экипаже. Возле неё доктор. Теперь остаётся только проехать сорок вёрст, и у её мужа будет медицинская помощь. Над землёй висит тьма: зги не видно... Дует холодный зимний ветер. Под колёсами мёрзлые кочки. Кучер то и дело останавливается и раздумывает, какой дорогой ехать... Нелли и доктор всю дорогу молчат. Их трясёт ужаснo, он они не чувствуют ни холода, ни тряски. — Гони! Гони! — просит Нелли кучера. К пяти часам утра замученные лошади въезжают во двор. Нелли видит знакомые ворота, колодезь с журавлём, длинный ряд конюшен и сараев... Наконец она дома. — Погодите, я сейчас...— говорит она Степану Лукичу, сажая его в столовой на диван.— Остыньте, а я пойду посмотрю, что с ним. Вернувшись через минуту от мужа, Нелли застаёт доктора лежащим. Он лежит на диване и что-то бормочет. — Пожалуйте, доктор... Доктор! — А? Спросите у Домны...— бормочет Степан Лукич. — Что? — На съезде говорили... Власов говорил... Кого? Что? И Нелли, к великому своему ужасу, видит, что у доктора такой же бред, как и у её мужа. Что делать? — К земскому врачу! — решает она. Засим следуют опять потёмки, резкий, холодный ветер, мёрзлые кочки. Страдает она и душою и телом, и, чтобы уплатить за эти страдания, у обманщицы-природы не хватит никаких средств, никаких обманов... Видит далее она на сером фоне, как муж её каждую весну ищет денег, чтобы уплатить проценты в банк, где заложено имение. Не спит он, не спит она, и оба до боли в мозгу думают, как бы избежать визита судебного пристава. Видит она детей. Тут вечный страх перед простудой, скарлатиной, дифтеритом, единицами, разлукой. Из пяти-шести карапузов, наверное, умрёт один. Серый фон не свободен от смертей. Оно и понятно. Муж и жена не могут умереть в одно время. Один из двух, во что бы то ни стало, должен пережить похороны другого. И Нелли видит, как умирает её муж. Это страшное несчастие представляется ей во всех своих подробностях. Она видит гроб, свечи, дьячка и даже следы, которые оставил в передней гробовщик. — К чему это? Для чего? — спрашивает она, тупо глядя в лицо мёртвого мужа. И вся предыдущая жизнь с мужем кажется ей только глупым, ненужным предисловием к этой смерти. Что-то падает из рук Нелли и стучит о пол. Она вздрагивает, вскакивает и широко раскрывает глаза. Одно зеркало, видит она, лежит у её ног, другое стоит по-прежнему на столе. Она смотрится в зеркало и видит бледное, заплаканное лицо. Серого фона уже нет. «Я, кажется, уснула...» — думает она, легко вздыхая.