Еще не вернулись на старые адреса парткомовцы, гебисты и НКВДэшники, а репрессивное колесо уже возобновило своё прерванное войной неумолимое движение. На следующий день после ухода немцев вышедшие из леса коммунисты стали, не дожидаясь возрождения судебной системы, вешать людей, заподозренных в содействии оккупантам. В Симферополе вешали возле базара, в Бахчисарае - на акациях вдоль ул. Ленина. Затем были арестованы члены Мусульманских комитетов - их вина тоже не требовала доказательств.

Одновременно началась вакханалия поощряемых властями доносов. Были среди них вызванные неодолимым желанием выявить "немецких прислужников", то есть политические, но чаще всего они были направлены против личных врагов или просто соседей - из желания отомстить, попользоваться имуществом или расширить площадь за счёт арестованных. Самым частым мотивом доносов было указание на сотрудничество с оккупантами, этого было вполне достаточно для суда скорого и неправого.

Но эта разновидность репрессий, вызванных инициативой снизу, далеко уступала, по причине своей стихийности, случайности, государственному, то есть организованному террору. В Крыму ещё шли бои, а Берия и его заместитель Меркулов подписали Приказ №00419/00137 от 13.04.44 "О мерах по очистке территории Крымской АССР от антисоветских элементов". В этом документе крымским НКВДэшникам и гебистам предписывалось создать репрессивную сеть с целью арестов неугодных граждан, для чего "широко практиковать привлечение местного населения". Для обеспечения этой крупномасштабной акции перед её началом в Крым перебрасывалось 3 000 сотрудников НКВД, 5 000 НКГБ и 20 000 человек из войсковых частей НКВД и Красной армии ("Авдет", 16.05.91).

Первыми жертвами террора стали члены бывшей низовой администрации оккупационного периода (старосты, бургомистры, члены магистратов, полицейские) и их семьи. Эта волна арестов практически не задела крымских татар - известно, что в Крыму на такие должности немцами назначались почти исключительно русские, отчасти - украинцы. Но вскоре начались аресты тех, кто при немцах работал в государственных учреждениях и на предприятиях любого профиля. И тут коренное население хлебнуло лиха наравне с остальными. Арестовывались труженики даже самых мирных профессий, таких, как пекари, школьные учителя или медицинский персонал - например, некоторые крымские татары работали в бывшем санатории им. Ленина, в Алупке, где немцы устроили госпиталь. Расстреливали даже тех татар, что работали в немецких трудлагерях.

Судакский преподаватель (позднее известный поэт) Куртсеит Амет, живший в 1980-х гг. в Воинке, рассказывал автору, что он после начала оккупации недолго колебался между опасением будущих репрессий и своим профессиональным долгом. И он сам и его коллеги организовали обучение детей в школах района, несмотря на все тяготы пропускного режима, голод, жестокую нужду в тетрадях и пособиях. В Судаке, как и повсюду в Крыму, обучение велось по старым учебникам - иных просто не было. Немцы вначале преследовали за это учителей (затушёванные чернилами портреты Сталина и других партийных вождей никого обмануть не могли, текст-то оставался прежний), потом махнули на это дело рукой. Но не так просто было отделаться от ока НКВД - всем преподавателям военных лет были щедро отпущены тюремные сроки.

Не легче пришлось и бывшим бригадирам колхозов и совхозов, другим производственникам, не бросившим работу с приходом немцев. Их судили наряду с политическими пособниками оккупантов; чаще всего при этом выносили приговор 10 лет заключения и 5 лет поражения в правах. Интересно заметить, что этих "опасных врагов Советской власти" (весь грех которых состоял в том, что возделывали поля и сады как их деды и прадеды) разыскивали на протяжении нескольких лет по всей стране. Так, бывшего председателя колхоза Сулейманова из села Галтай (н. Далёкое) Акмечетского района и осудили по этой статье на 10 лет лишь в 1947 году, причём далеко от Крыма, оставив его восьмерых детей без кормильца.

В чём-то схожей с судьбой учителей оказалась участь виноделов. Как известно, большая часть бесценной коллекции крымских вин была эвакуирована на кораблях Черноморского флота перед самой оккупацией на Кавказ, где благополучно пережила войну. Но многие сотни тысяч коллекционных бутылок остались в подвалах и Магарача, и Массандры. Мастера этих всемирно известных центров виноделия, скрывая от немцев отдаленные отсеки хранилищ, наскоро замурованные, рисковали жизнью. Но вот вернулись большевики, и их тут же осудили (благо, розыски не понадобились - все виноделы-мастера оставались на своих рабочих местах), дав стандартный срок в 10 лет - "за работу на немцев". Всего, таким образом, было осуждено из крымских татар 5 989 чел.; особенно жестокие приговоры были вынесены тем, кого сочли шпионами - таких оказалось ещё 998 чел. (Докладная записка Берии Сталину от 20.05.44 г. - цит. по: Бугай, 1992, 139, 144).

Насколько известно, в течение всех послевоенных лет никто не мог выступить в защиту этих невинных жертв советского режима. Не произошло этого и позже, в годы "оттепелей". Даже юристы-теоретики не пытались заронить сомнение в справедливость тех давних приговоров. Лишь в самые последние годы раздался голос в защиту осужденных за свой труд. Да и то не юриста, а историка (и по несколько иному поводу). Он заметил, что нельзя обвинять целиком всю "сплочённую на профессиональной основе категорию специалистов, готовых работать при любом режиме (что отнюдь не адекватно - служить ему). Личный интерес специалиста - заниматься своим делом вне зависимости от изменений общественно-политического строя, тем более, когда социальный профиль функции их профессионализма претерпевает мало изменений…" (Журавлёв, 1996, 24 - 25).

Началось, вернее, возобновилось и экономическое давление режима на коренное население. У полуголодных крымскотатарских крестьян стали отбирать чудом уцелевший скот и домашнюю птицу. При этом использовался термин "контрактация" - тот же, что и до войны (и во время войны - на не оккупированном какой-то период Керченском полуострове). Эта конфискация шла по принципу "с паршивой овцы - хоть шерсти клок", так как скота у людей действительно сохранилось крайне мало: по всему овцеводческому Джанкойскому району удалось собрать лишь 38 936 ягнят и 365 цыплят (Крым в ВОВ, 379).

Второй насос был денежным. Под флагом подписки на третий Государственный заём у крымчан только за первый после прихода новой власти месяц была выкачана огромная сумма в 35 000 000 руб. - и это только "по неполным данным", то есть на деле денежная контрибуция была ещё большей (КК,12.05.44).

1.Б Советская трудовая армия

Возобновившиеся судебные и бессудные (так называемые "административные") репрессии при всей их тяжести коснулась всё же сравнительно небольшой части крымских татар. Внешне не столь остро трагичной, но более тяжёлой в виду грядущих событий, стала кампания по формированию трудовой армии.

Этот новый (вернее, хорошо забытый с 1920-х годов) вид тоталитарной эксплуатации распространялся на мужчин и подростков от 16 до 60 лет. Вначале этих кандидатов на рабский труд пытались выманить из разрушенного и голодавшего Крыма пропагандой интересной и хорошо оплачиваемой работы в России, на восстановлении крупнейших индустриальных предприятий. Но параллельно, с первых дней "освобождения", подозревая, что умудрённых опытом различных вербовок крымчан эта агитация не подействует, власти стали отправлять будущих трудармейцев на Север насильно, не спрашивая их согласия. Высылка шла, в основном в Гурьевскую, Рыбинскую и Куйбышевскую области; всего туда было отправлено 6 000 крымских татар и 5 000 - в распоряжение треста Московуголь (Телеграмма Берии Сталину от 20.05.44 - цит. по Бугай, 1992, 138-139).

При этом появились некоторые настораживающие черты, на которые мало кто обратил внимание, и суть которых раскрылась полностью много позже. А дело было в том, что нетатарское население было с приходом советской власти быстро вовлечено в процесс послевоенного восстановления Крыма. Работа нашлась всем, в особенности мужчинам, которых в условиях ещё не окончившейся войны было относительно немного и которые по большей части использовались в качестве руководителей низшего и среднего звена.

С крымскими татарами же, которых и до войны в руководителях ходило сравнительно немного, поступали иначе: их стали высылать из Крыма, как мы видели, в качестве трудармейцев. Причём если немцы загоняли в свои лагеря не столько сельскую, сколько городскую молодёжь, то советская власть мела всех подряд, практически поголовно. Раньше всего это коснулось тех, кого не нужно было агитировать, ни выявлять среди крупных городских и сельских масс населения, а именно "партизан - крымских татар, домой [их из отрядов] не отпуская, сразу после освобождения отправили в шахты на Урал".

Не воевавшие же подростки и взрослые мужчины вначале должны были пройти медкомиссию в районных военкоматах. Понятно, что эти комиссии, созданные явно для проформы, особо придирчивыми не были и быть не могли. Так, во всём Дегирменкое не оказалось ни одного комиссованного, забрали всех мужчин определённого возраста, "никого из трудоспособных не оставили"; в Бахчисарайском районе "наших всех взяли, до 1926 года рождения, чуть-чуть оставили деревню восстанавливать"

Трудно, конечно, предположить, что после голодных оккупационных лет все эти вчерашние крестьяне обладали хотя бы средним здоровьем, необходимым для ожидавшего их тяжкого труда в чуждых природных и бытовых условиях. Впрочем, есть свидетельства тому, что из крымскотатарских сёл забирали не только людей с ослабленным здоровьем, но и явных инвалидов; "в трудармию брали неполноценных мужчин, женщин и стариков". Из Кизил-Таша забирали контуженных на фронте ("Къасевет" №22, 16); Абибуллаев Юсуф из Акбаша Акмечетского района, ещё до войны снятый по состоянию здоровья с воинского учёта, также был забран.

А разве больше годились для столь тяжкого испытания худенькие, недокормленные крымскотатарские подростки, фактически дети, которые в отличие от своих русских сверстников, были вырваны безо всякой вины из школьной жизни и брошены в нечеловеческие условия трудлагерей Севера. Есть свидетельства, что за два дня до депортации вербовщики выхватывали из семей мальчишек и до 16 лет.

"Нормальная" же вербовка шла, таким образом, как её вспоминает один из прошедших все испытания трудлагерем Османов Асан из деревни Ак-Кая Карасубазарского района. В середине апреля 1944 года вся молодёжь деревни получила повестки в райвоенкомат на 22 апреля. "Нас там построили, крымских татар отделили от других наций, затем 3-го мая 1944 года нас, крымских татар, первым эшелоном отправили в путь. И 14 мая мы прибыли в Рыбинск, где находились лагеря заключённых, которые позже были взяты на фронт. Нам предстоял труд заключённого без срока. … Там находилось нас, татар, около 1 500 - 2 000 человек". Очень похожую картину рисует Абдувелиев Сеттар: "Меня в 17 лет забрали 24 апреля 1944 года в трудармию, через военкомат Карасубазарский, там было просто: татары направо, еврей - туда, русские - туда, потом в эшелон и - в Куйбышев, там, в лагерь зэков [то есть стационарный, очевидно, гулаговский - В. В.], строили крекерный завод.

Ещё один такой же эшелон, целиком загруженный крымскими татарами, был отправлен в Казахстан в лагеря близ г. Гурьева. Там, как и в Рыбинске, существовала зона, из которой запрещался выход, то есть условия были аналогичны исправительно-трудовым лагерям. Одинаковая с зэком ждала трудармейца и кара за побег. Когда в зону пришло известие о депортации и всех ужасах, с нею связанных, и крымские татары начали бежать из трудармии, чтобы как-то помочь оставшимся в Узбекистане без кормильцев обречённым своим семьям, то их стали судить военным трибуналом и давать стандартные приговоры: 10 лет тюрьмы с поражением в правах.

А в некоторых лагерях крымскотатарских трудармейцев вообще содержали в действующей зоне ИТЛ. Так было, например, в Куйбышевской области, где банды заключённых безнаказанно издевались над ослабленными тяжкой работой и полуголодным существованием крымчанами ("Къырым", 17.05.95,1).

Условия труда и быта в трудлагерях были аналогичны ГУЛАГовским: каторжная работа "оплачивалась" 500 граммами хлеба и чашкой баланды в день. В условиях совершенно иного, чем в Крыму, климата, антисанитарии, барачных сквозняков, рванья вместо одежды, смертность среди трудармейцев стала угрожающе высокой уже в первые месяцы на новом месте. Даже самая элементарная техника безопасности отсутствовала, в том числе и на лесоповале. Это могло как-то компенсироваться старым опытом в среде лагерников, пригнанных из схожих местностей, а среди крымчан не было практически никого, кто бы раньше занимался этим опасным, требовавшим специальной квалификации трудом; только по этой причине в Куйбышевских лагерях погибло до 1/3 крымчан ("Къырым", 17.05.95, 1).

Выше упоминалось, что крымские власти, комплектовавшие эшелоны в северные трудлагеря, совершенно не интересовались семейным положением своих жертв. Поэтому, если мобилизация 1941 года лишила крымскотатарские семьи основной их опоры, то есть мужчин самого трудоспособного возраста, а оккупация в корне подорвала материальные основы существования, то трудовая "вербовка" дочиста подмела мужчин и подростков, на которых хоть как-то держались большие, как правило, многодетные крымско-татарские семьи. Многие после этого оказались буквально в безвыходном положении. Поэтому средняя семья встретила акцию по депортации уже обессиленной, малоспособной к выживанию, до предела экономически и морально угнетённой, и беспомощной. Именно в этом результате репрессивной вербовки накануне величайшей трагедии крымско-татарского народа - её главное значение.

Поэтому не будет преувеличенным и общий вывод о задачах целой цепи мероприятий советской власти в первые недели её возвращения в Крым, начиная от первых арестов по доносам и кончая массовой высылкой мужской части народа. Это была логичная система мер, последовательно направленных на ослабление силы сопротивления коренного народа Крыма грядущему геноциду, на обескровление этноса с тем, чтобы он понёс в ходе уже решённой депортации максимально крупные потери.

1.В Накануне

Пока не будут полностью раскрыты заботливо оберегаемые "демократической" властью архивы НКВД - МГБ - КГБ и некоторые правительственные, до тех пор историки могут только догадываться, кому именно из кремлевских людоедов принадлежала сама идея депортации коренных крымцев на другой континент. Мы даже не знаем в точности, когда было принято соответствующее роковое решение. Ставшее не столь давно известным письмо Берии к Сталину, датированное 10.05.1944 г. - явно вторичный документ, очевидно, затребованный вождём для нормально-бюрократического прохождения такого рода решений в структуре кремлёвского аппарата. Единственное, что пока можно утверждать, так это невозможность принятия такого решения всего за неделю (!) до начала крупномасштабной акции. Ведь она потребовала, помимо всего прочего, концентрации огромного числа технических средств и всестороннего обеспечения их бесперебойной работы, чего впопыхах не сделать. Нет, конечно, это преступление было задумано и созрело задолго до весны 1944 года.

Информация о подготовке такого крупномасштабного, хоть и державшегося пока в секрете преступления, просто не могла не просочиться наружу. Одним из таких тревожных сигналов можно считать частичную депортацию крымских татар в 1942 году, пока только из причерноморских районов, не занятых немцами, то есть находившихся в пределах досягаемости советских карательных органов (Краснодар, Туапсе, Новороссийск, Анапа, весь Таманский полуостров). Эта акция была осуществлена согласно Постановлению Гос. Комитета обороны № ГОКО - 1828 от 29.05.1942, подписанного Сталиным (КТНД, Т. II, 41).

Но есть некоторые данные о том, что депортация была намечена ещё раньше , до окончательного оставления Красной армией Крыма. Во-первых, в мае 1941 г. Большевики стали высылать в Казахстан крымских татар, проживавших в Белоруссии и Литве (Эдиге М. Кырымаль; цит. по: Бугай, 1992, 132-133). Во-вторых, поздней осенью-зимой 1941 г. из частей 51-й армии, тогда дислоцированной на Керченском полуострове, было отправлено в тыл, а затем переброшено в Грузию около 2 000 военнослужащих крымских татар. В течение нескольких дней в Тбилиси прибывали дополнительные, не столь крупные, но исключительно крымско-татарские контингенты, пока всех их, солдат и офицеров, не набралось 2 500 человек. Затем их эшелонами перебросили далеко на северо-запад, на самые гибельные участки фронта, где они были почти полностью истреблены.

Один из немногих выживших участников этой малопонятной операции высказывает вполне логичную и обоснованную догадку о том, что "Сталин не хотел, чтобы мы участвовали в освобождении Крыма, так как ему нужна была причина для предстоящего выселения всего крымскотатарского народа. Поэтому от нас решили избавиться, а ещё лучше, просто истребить, отправив на самый тяжёлый участок советско-германского фронта" (Фахры).

Уже тогда поползли слухи о том, что после войны крымских татар вышлют с полуострова; они достигли фронта. Шёл третий год войны, а политруки действующей армии вели вполне чётко направленную работу с личным составом, готовя мнение о закономерности намеченной депортации коренного народа Крыма (Алядин). Да и в самом Крыму, ещё до снятия немецкой оккупации (шли бои за Севастополь) о готовящейся высылке народа знали не только НКВДэшники, но и общевойсковое офицерство. Несколько позже жители с. Унгут (Кировский район) услышали то же от рядовых солдат, хотя по неимоверности такой акции решили, что это ложный слух.

Поступали и другие, правда, не столь определённые сигналы. За несколько недель до начала депортации красноармейцы и офицеры из частей, размещённых по деревням, вдруг воспылали страстью к музыке. Они стали выпрашивать (якобы на время) у местных татар аккордеоны, баяны, скрипки, то есть самое ценное из уцелевшего после оккупации имущества, которые затем удерживали у себя под разными предлогами, явно затягивая время до какого-то события. Были и другие, но схожие случаи. В Симеизе солдат уговаривал крымско-татарскую девочку дать ему часы "на время, поносить", а когда старшая сестра запретила это, зловеще заметил: "Через пару дней вы не так запоёте!".