Дипломная работа: Православие и культура

Искусства смягчают нравы.

Овидий

Искусства полезны лишь в том случае,

если они развивают ум, а не отвлекают его.

Сенека Младший

Каждая сожженная книга освещает мир.

Р. Эмерсон

Всякое искусство совершенно бесполезно.

Оскар Уайльд

АПОЛОГЕТИКА КУЛЬТУРЫ

В своей молитве к Богу Отцу Господь Иисус Христос не говорил об удалении верующих в Него из мира культуры, но просил об избавлении от пагубных ее течений и направлений: «Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла» (Ин. 17:15). Культура, как формирование мира образов, отражений, мира вторичного, свидетельствует о конфликте с миром первозданным, созданным Творцом. Но даже о сверхчеловечес­ком мире люди, как правило, вынуждены узнавать от людей, а потому религия самого небесного происхожде­ния нуждается в земных, культурных способах и механизмах своей передачи.[27] Если для возвращения в горний мир человеку необходимо воспользоваться системой понятий, образов и редставлений, ему необходимо уметь жить в культуре, уметь пользоваться культу­рой и уметь создавать культуру.

Действительно, восприятие человеком мира через пространство культуры является следствием грехопадения, а человек находится в рабстве этого пространства. Но мир культуры исчезнет только в огне Второго Пришествия, когда мы увидим Истину лицом к лицу. Следовательно, неправомерно ставить вопрос о том, полезно или неполезно человеку в своей земной жизни соприкасаться с миром культуры, – необходимо решить, как человек должен соприкасаться с ним.

Лучше, если в среде людей творческих, поэтов, художников и писателей будет больше христиан. Дело в том, что культурой уже злоупотребили, ее уже испортили и продолжают портить независимо от того, участвуют христиане в этом или нет. Быть может, некоторые христиане даже обязаны заниматься культурой уже потому, что они хотя бы не будут ее размывать мертвящими водами современных культурных «инициатив», станут некоторым «противоядием». Христиане, созидая культуру, могут формировать определенные эстетические ценности общества, так как культурные воззрения людей духовных глубже, разнообразней и чище, чем взгляды обычных людей (что, конечно же, не всегда является собственной заслугой христиан).

Художник-христианин стремится решить посредством своего произведения некую задачу, которая всегда осознается им, а именно – стремится помочь себе и окружающим стать выше, чи­ще, приобщенне е Небу. Марина Цветаева, после тридцатилетнего страстного служения поэзии подвергшая себя беспощадной критике и осуждению в своей работе «Искусство при свете совести», писала, что «нет вещи, которой бы оно не учило, как нет вещи, ей прямо обратной, которой бы оно не не учило, как нет вещи, которой бы одной только и учило. Все уроки, которые мы извл екаем из искусства, мы в него вл агаем. Искусство – ряд ответов, к которым нет вопросов. Все искусство – одна данность ответа».[28] Очевидно, что плодотворнее будет извлекать из искусства уроки христианства – для этого надо и наполнить его христианской проблематикой.

На протяжении веков Церковь занимается выработкой механизмов ограждения человека от посягательств мира на его, хотя и относительную после грехопадения, внутреннюю целостность. Догматические правила, выработанные Православием, не ограничивают свободу мысли, но пресекают беспочвенные фантазирования, могущие увести человека за пределы, свойственные его естеству, то есть в дурную бесконечность, на языке Евангелия, «тьму внешнюю» (Мф. 8:12). Наполнение мира культуры христианскими ценностями уже само по себе позволит существенно сузить пределы блуждания человеческого ума в лабиринтах «страны далеча» (Лк. 15:13).

Культура не поднимет человека над природой, но позволяет человеку подвести свою душу к тому рубежу, за которым начинается область действия духа. Причем наполнение произведений искусства собственно религиозными мотивами для этого вовсе не обязательно: самый сокровенные, совершенные и значимые качества человека могут быть увидены только через христианскую традицию по­каяния и всматривания в сердечную глубину. Однажды Г. Федотов назвал «Капитанскую дочку» позднего Пушкина самым христианским произведением русской литературы, хотя религиозная составляющая в этой повести почти незаметна. Так что, христианская культура – не обя­зательно та, которая прямо говорит или рассуждает о Хри­сте.[29]

Достаточно уже того, что для художника-христианина не человек есть мера всех вещей. И не собствен­ное «Я» есть то, чем он непременно должен поделиться с чита­телями, зрителями, слушателями. И наконец, он не станет заниматься тем, что давно стало нормой в мире искусства: выбрасывать собственную душевную грязь на окружа­ющих. Искусство конца XX века напрочь забыло старое правило, что грязное можно отмыть только в чистой воде, что грязной водой не отмоешь то, что уже выпачкано: «описаниями, демонстрацией порока никогда не излечишь того, кто уже пребывает порочным».[30]

Итак, христиане, действуя в пространстве культуры, могут придавать искусству направление создания произведений, призванных «разбудить» человека, поставить перед ним вечные вопросы, даже подвести его к некоему порогу, за которым начинается духовная жизнь. В светском искусстве подлинная духовность невозможна, так как искусство духовное – это молитва, сама жизнь человека во Христе, но от светского искусства это и не требуется. Хорошо, если его цели и задачи будут находиться в границах возвышения человеческой души, как бы возделывания[31] и приготовления ее для принятия семян духовных.[32]

Появлению таких выдающихся имен в мире православного богословия как святитель Василий Великий, святитель Григорий Богослов и святитель Иоанн Златоуст мы отчасти обязаны тем языческим школам, в которых они обучались внешней мудрости.[33] Сам святой Василий Великий говорит о факте своего знакомства с миром языческой культуры в Афинской Академии следующее: «Конечно, собственное пре­восходство дерева – изобиловать зрелыми плодами, но оно носит на себе и некоторое украшение – листья, колеблющиеся на ветвях: так и в душе истина есть преимущественный плод, но не лишено приятности и то, если ду­ша облечена внешней мудростью, как листьями, которые служат покровом плоду и производят приличный вид. Почему говорится, что и тот славный Моисей, кото­рого имя за мудрость у всех людей было велико, сперва упражнял себя египетскими науками, а потом приступил к созерцанию Сущего. А подобно ему, и в позднейшие времена о премудром Данииле повествуется, что он в Ва­вилоне изучал халдейскую мудрость, а затем уже коснул­ся Божественных уроков»[34] . Аналогичное отношение к языческой культуре имеет место и у других Отцов и учителей Церкви, например, Оригена: «Утверждаем, что человеческая мудрость служит упражнением для души, но целью – Божественная»[35] .

Святой Василий, однако, упоминал о характере временной необходимости полученных в Академии знаний. В зрелом возрасте, уже бу­дучи епископом, он сообщал в письме своему бывшему учителю, профессору и тогдашнему светилу красноречия Ливанию, что бро­сил уже занятия изящной классической литературой и сме­нил их на «более достойные»: «Я теперь беседую с Моисеем, с Илиею и с подобными им блаженными мужами, которые пересказывают мне свои мысли на грубом языке: и что у них занял, то и говорю. Все это верно по мыслям, но не обделано по слогу, как видно и из сего самого письма. Ибо если и выучился я чему у Вас, то забылось это со временем»[36] .

На основании приведенных святоотеческих высказываний можно сделать вывод о необходимости четкого и строгого разграничения ду­ховного и душевного: приобретая познания в области культуры можно «возделывать» душу, а можно воспитывать «художественный вкус». Первое способствует формированию в человеке добродетелей, последнее создает видимость таковых...

Пространство культуры можно рассматривать как житницу или склад лучших душевных ценностей. Сами по себе человека они не спасают, но для души его могут стать предвосхище­нием, прообразом ценностей духовных. Шедевры душевной красоты «подобны Царствию, как естественная любовь – добродетели милосердия, честь – духовной силе, луна – солнцу. Это лучше, много лучше, чем душевная пустота. Для одних они – доброе начало, для других – ничто. Культура не всех ведет в небесный Иерусалим и многих от него уводит».[37] Опасность последнего действительно чрезвычайно велика, потому, что «искусство – искус, может быть, самый последний, са­мый тонкий, самый неодолимый соблазн земли. Это третье царство со своими законами, из которого мы так редко спасаемся в высшее, и как часто – в низ­шее! Между небом и адом искусство – «чистили­ще», из которого никто не хочет в рай»[38] .

Здесь уже приходится руководствоваться принципом апостола Павла: «для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их, и совесть» (Титу 1:15), потому, что отказываться от культуры как «детоводителя ко Христу» (Гал. 3:24) нет оснований: не­которых культура помогает привести к Богу. «Не всех, конечно, – есть другой путь, он коро­че и верней. По нему шли тысячи простых душ, но начинали они оттуда, куда нам еще надо прийти»[39] .

В наши дни очень трудно обратить необразованного (точнее – перекошено образованного) человека, потому что ему все нипочем. Популярная наука, имидж (или «нарушение имиджа») его узкого круга, рекламные штампы и тому подобные мифологемы заключили человека в темницу искусственного мира, который он считает единствен­но возможным. Для него нет тайн: он все «знает». Человек же куль­турный постоянно сталкивается с тем, что мир очень сложен и что окончательная истина, какой бы она ни была, обязана быть неожиданной и требующей труда для восприятия. Все же, будучи подготовленным войти в Церковь легче.[40]

Нужна ли культура тому, кто уже обратился? Да, наверное. Во-первых, «культура рождена бо­лезнью человечества. Это очки, которые не нужны здоровым глазам. Но сорвать с близорукого очки и растоп­тать их под тем предлогом, что здоровый человек не нуж­дается в очках, было бы медвежьей услугой. Если человек идет на костылях, то он, очевидно, не здоров. Но сломать их – немилосердно. Культура и есть те костыли, в кото­рых нуждается наша душа, их можно отбросить только по выздоровлении.

В Эдеме культуры не было, и в Небесном Иерусалиме ее не будет. Но мы не находимся ни там, ни там. Пока мы не вполне вошли в Царство Отца – костыли нам нужны. Поэтому Церковь, возвещая цель че­ловеческого странствия, бесконечно возвышающуюся над миром культурных достижений и ценностей, все же никог­да не становилась культуроненавистническим движением. Через мегафо­ны культуры мы лучше слышим друг друга. Через ее трансформаторы мы яснее познаем мир; и репродукторы культуры же порой впервые доносят до человека весть о действительном Творце. Эта техника порой страшно «фонит». Но лишь очень немногие могут лучше слышать вооб­ще без нее.»[41]

Во-вторых, «не все призваны к чисто созерцательной жизни. Многие славят Бога делами. Если наша работа может быть безвредной и даже полезной, мы вправе делать ее во славу Божию. Тот, кто убирает комнату, и тот, кто пишет стихи, одинаково и на одном условии служат Господу.»[42]

В-третьих культура способна дать некоторое развлечение в моменты духовного расслабления, она может увести душу от радикально душепагубного к предметам, достойным существа разумного. Одной из возможностей культуры является, например, та, что она может подарить людям радость. Способность человека радоваться – качество, сообщенное душе Творцом. Греховно радостное переживание лишь тогда, когда мы ради него поступились нравственностью, нарушаем за­коны, также данные Богом. Мир культуры сам по себе такой цены не требует, хотя за моменты эстетического наслаждения временами и платят такой ценой.[43]

МНЕНИЕ ОТЦОВ: «CONTRA»?

К большинству проявлений мира греко-римской языческой культуры христиане первых веков относились враждебно – не в смысле уничтожения предметов культуры, окружавших их[44] , а в плане внутреннего неприятия, отторжения его ценностей и норм. Античные религии, культы, мистерии полностью отрицались всеми апологетами,[45] а это влекло за собой отказ от многого, сопутствующего религиозной жизни: от всех элементов культуры, богато пропитанных мифо-ритуальным содержанием – по сути, от всего искусства.Однако вызвано такое отношение было не тем, что Церковь с момента возникновения являлась «цитаделью мракобесия и невежества», в чем ее до сих пор время от времени обвиняют, а состоянием самой языческой культуры того времени. Она была охвачена общим кризисом: «с упадком древней религии и с разложением римского общества наступила пора и общего нравственного принижения, вследствие чего и искусство усвоило и разрабатывало мотивы, благоприятствовавшие тог­дашней распущенности нравов»[46] .

Объектом самой беспощадной критики христианских апологетов явилось именно искусство в силу его сильнейшего воздействия на мировоззрение и души людей. Тертуллиан, например, «видел в искусстве опору языческих понятий, причину их успешного распространения, поддержку враждебного христиан­ству культа. Сила и влияние язычества были бы, по его мнению, ничтожны без пышности и суетного великолепия его бог