Дипломная работа: Принудительные меры медицинского характера
Первые упоминания о душевнобольных в русском законодательстве относятся к XII в. В Судном законе князя Владимира Мономаха в главе «О завещании» содержалось указание об исключении «бесных» из числа свидетелей. Соборное уложение 1649 г. и Новоуказные статьи о татьбах, разбойных и убийственных делах 1669 г. освобождали психически больных от ответственности за убийство, но лечение таких лиц законодательством не предусматривалось[1] .
Русская судебная хроника XVIII в. знает целый ряд случаев осуждения заведомо душевнобольных на смертную казнь, пожизненное или длительное тюремное заключение. Однако в России преследования душевнобольных никогда не были так широко распространены, как в Западной Европе, где упомянутых лиц обвиняли в колдовстве или признавали одержимыми бесом, что влекло за собой жестокие пытки и мучительную казнь на костре[2] .
Формирование института принудительных мер медицинского характера в российском законодательстве прослеживается на протяжении многих веков. Так, в средневековой России в отличие от Западной Европы не было жестокого преследования душевнобольных. В случае совершения ими убийства или разбоя их не признавали виновными и помещали в монастыри для «изгнания бесов».
Монастырские больницы предназначались преимущественно для душевнобольных преступников, занимавших высокое положение в обществе. В связи с обременительностью содержания большого количества душевнобольных в начале XVIII века Святейший синод всячески пытался отказать светской власти в содержании душевнобольных при монастырях[3] .
На Руси чаще всего душевнобольные, совершившие те или иные правонарушения, помещались в принудительном порядке в монастыри. Опасных душевнобольных заковывали при этом в кандалы и цепи. Такое положение существовало до 1776 г., когда Екатерина II специальным указом предписала содержать душевнобольных преступников в Суздальском монастыре нескованными и обращаться с ними «с возможною по человечеству умеренностью». Принятие указа не означало того, что в действительности отношение к душевнобольным преступникам стало соответствовать требованиям гуманности. Обращение с душевнобольными лицами, даже не совершившими никаких правонарушений, в «сумасшедших домах» царской России еще спустя столетие после этого указа отличалось жестокостью и было направлено не столько на их лечение, сколько на усмирение[4] .
В последующее время правовое положение психически больных лиц, совершивших преступление, получило более определенное законодательное закрепление. В Своде законов 1832 г. предусматривалось освобождение душевнобольных от уголовной ответственности уже не только за убийства, но и за любые другие преступления, а также впервые упоминалось о принудительном лечении лиц, совершивших убийство в состоянии безумия или сумасшествия. Указанных лиц предлагалось содержать и лечить отдельно от других умалишенных в специальных отделениях домов сумасшедших.
В Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. содержалось достаточно широкое определение понятия невменяемости. В качестве причин, исключающих вменение в вину содеянного, назывались сумасшествие, припадки болезни, приводящей в умоисступление или полное беспамятство. В соответствии с названным актом принудительному лечению - помещению в дом умалишенных - лица, совершившие убийство, покушение на собственную жизнь и поджог, безумные от рождения, подвергались даже в том случае, если родственники были согласны взять на себя обязанность смотреть за ними и лечить их. Здесь же были определены порядок заключения этих лиц в дома умалишенных, сроки их содержания там и основания освобождения[5] .
Психиатрическое освидетельствование лиц, совершивших указанные преступления, проводилось в соответствии с нормами уголовного судопроизводства. Принудительное водворение лица в дом умалишенных и установление опеки над его имуществом производились по определению окружного суда и судебной палаты. Срок обязательного пребывания лица в доме умалишенных составлял два года, в течение которых должно отсутствовать проявление признаков сумасшествия. Данный срок мог быть сокращен при неопасном поведении больного. После освобождения лицо по решению суда передавалось на поруки заслуживавшим доверия лицам.
Шаг вперед в развитии понятия невменяемости как обстоятельства, исключающего возможность привлечения к уголовной ответственности, сделало Уголовное уложение 1903 г. Определение невменяемости в этом акте максимально приближено к современному. «Не вменяется в вину, - гласит ст. 39 Уголовного уложения, - преступное деяние, учиненное лицом, которое, во время его учинения, не могло понимать свойства и значения им совершаемого или руководить своими поступками вследствие болезненного расстройства душевной деятельности, или бессознательного состояния, или же умственного неразвития, происшедшего от телесного недостатка или болезни.
В случаях, когда оставление такого лица без особого присмотра суд признает опасным, он отдает это лицо под ответственный надзор родителям или другим лицам, пожелавшим принять его на свое попечение, или помещает его во врачебное заведение. В случаях же учинения убийства, весьма тяжкого телесного повреждения, изнасилования, поджога или покушения на одно из сих преступных деяний, лицо, совершившее такое деяние, обязательно помещается во врачебное заведение»[6] .
Уголовное законодательство России советского периода исключало возможность наказания лиц, совершивших общественно опасное деяние в состоянии невменяемости, и уделяло внимание их принудительному лечению. Например, Руководящие начала по уголовному праву РСФСР 1919 г. предлагали применять к таким лицам лишь принудительные меры и меры предосторожности. Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. предусматривал принудительное лечение как меру социальной защиты, применяемую по приговору суда. Уголовный кодекс РСФСР 1926 г. к мерам медицинского характера относил принудительное лечение и помещение в лечебное заведение, соединенное с изоляцией. В отличие от дореволюционного законодательства принудительное лечение регулировалось инструкциями НКЮ (1935) и Минздрава (1954).
В УК РСФСР 1926 г. предусматривалось право суда применять в дополнение к наказанию меры медицинского характера к лицам, страдающим психическим расстройством, но не утратившим вменяемости (ст. 26). На практике же данная статья не находила применения.
Более подробно принудительные меры медицинского характера были регламентированы в УК и УПК РСФСР 1960 г. Здесь впервые определялись виды принудительных мер медицинского характера и условия их применения. Принудительное лечение могло осуществляться в психиатрических больницах общего и специального типа в зависимости от характера заболевания, опасности личности для общества и тяжести совершенных общественно опасных действий. Психиатрические больницы специального типа находились в ведении МВД. В 1988 г. в ст. 58 УК РСФСР 1960 г. были внесены изменения, которые касались дифференциации видов лечебных учреждений, осуществляющих принудительные меры медицинского характера. К таким лечебным учреждениям стали относиться психиатрические больницы с обычным, усиленным и строгим наблюдением. Кроме того, УК РСФСР 1960 г. устанавливал порядок назначения, изменения и прекращения принудительного лечения. Появилась ранее неизвестная УК норма о применении принудительных мер медицинского характера к алкоголикам и наркоманам, совершившим преступления.
В системе мер уголовно-правового воздействия центральное место занимают уголовная ответственность и наказание, основанием для реализации которых является факт совершения преступления, а целями – исправление виновного, общая и специальная превенция. Законодательство содержит и другие уголовно-правовые институты, которые применяются к лицам, совершившим преступления. Речь идет о принудительных мерах медицинского и воспитательного характера, юридическая природа которых исследована недостаточно полно[7] .
Уголовное законодательство многих зарубежных стран построено по так называемому «двухколенному» принципу. В его рамках выделяются две группы относительно самостоятельных мер. С одной стороны, наказание, размеры которого определяют деяние и вина, с другой – иные меры (медицинские, воспитательные, профилактические и т. п.), характер которых зависит от общественной опасности личности преступника[8] . Такой подход при всех его недостатках позволяет дифференцирование, подходить к правовому регулированию средств воздействия первой и второй группы и создавать с учетом их специфики различные системы гарантий соблюдения режима законности.
Комитет Конституционного надзора СССР Заключением от 25 октября 1990 г. признал не соответствующим Конституции СССР и международным актам о правах человека принудительное лечение алкоголиков и наркоманов в ЛТП. Такой вывод заставляет внимательнее взглянуть на аналогичный уголовно-правовой институт с позиций его законности и обоснованности.
Общепризнанным является положение, в соответствии с которым принудительные меры медицинского характера свободны от элементов кары и не влекут за собой судимости. Поэтому их следует считать самостоятельным правовым институтом, который существует параллельно с уголовной ответственностью. Но в отличие от нее он основан не на факте совершения преступления, а на свойствах личности виновного, которые находятся за чертой признаков субъекта преступления и поэтому не влияют на квалификацию. Однако в соответствии со ст. 37 УК РСФСР могут учитываться при определении вида и размера наказания, В теории уголовного права принудительные меры медицинского характера, указанные в ст. 62 УК РСФСР, существовали как «меры безопасности» или «меры защиты»[9] .
Вряд ли можно согласиться с распространенным мнением о том, что целями принудительных мер медицинского характера является исправление лиц, отбывающих наказание[10] . Любое лечение, даже принудительное, сохраняет свою гуманную сущность и может иметь лишь единственную цель – излечение лица, страдающего от заболевания (которым следует считать алкоголизм и наркоманию). Указанная цель в перспективе может совпадать с целями уголовного наказания (лежать в русле их реализации). Однако оказание медицинской помощи нельзя подчинять решению каких бы то ни было идеологических и воспитательных задач. Можно представить себе и такую ситуацию, когда цели указанных уголовно-правовых институтов будут не совпадать, а то и противоречить друг другу. Так, излечение особо опасного рецидивиста не влечет автоматического прекращения антиобщественной деятельности[11] .
В связи с Заключением Комитета Конституционного надзора СССР от 25 октября 1990 г. возникает вопрос, правомерен ли действующий порядок принудительного лечении лиц, совершивших преступления. Уголовный закон не требует от суда установления причинной обусловленности между заболеванием виновного и совершенным преступлением. В этих случаях принудительность лечения оправдывается не столько приговором, формирующим правовой статус осужденного, сколько юридической природой мер безопасности, которые предписывают ограничивать некоторые права и свободы личности в тех ситуациях, когда это способствует сохранению общественных ценностей. Здесь можно провести аналогию с существующим в уголовном праве институтом крайней необходимости, которая правомерна лишь в том случае, если вред, причиненный правоохраняемым интересам, в результате оказывается меньше вреда предотвращенного.
Принудительные меры медицинского характера основаны не на совершении преступления, а на свойствах личности виновного и под этим углом зрения не должны назначаться приговором, где решаются вопросы уголовной ответственности. Представим себе, что осужденный согласен с квалификацией преступления и мерой назначенного судом наказания, но возражает против принудительного лечения. Если приговор вступил в законную силу, то его обжалование с целью опротестования в порядке надзора лишь в связи с неверно назначенным принудительным лечением малорезультативно, если не бессмысленно. И совсем иная ситуация складывается, когда протест будет приноситься на специальное определение, решающее лишь данный конкретный вопрос. Здесь шансы осужденного на пересмотр дела в порядке надзора значительно возрастут, а его права и законные интересы получат более надежную правовую защиту.
Обращает на себя внимание и то, что полный перечень видов принудительного лечения, применяемых к осужденным, фактически не охватывался ст. 62 УК РСФСР. Так, из текста ст. 24, 53 УК РСФСР следует, что к лицам, отбывающим наказание по приговору суда, применялся также и лечение от венерического заболевания, возможность принудительной реализации которого ясно обозначена в п. 2 Указа Президиума Верховного Совета РСФСР от 11 июля 1979 г. «Об усилении борьбы с распространением венерических заболеваний» (в редакции Указа от 29.01.86 г.). То же следует из установления уголовной ответственности за уклонение от лечения от венерической болезни (ст. 115 УК РСФСР) Однако правовым основанием для такого принудительного лечения, даже в случае совершения больным какого-либо преступления, является не приговор или определение суда, а решение лечебно-профилактического учреждения. Юридическая природа этой меры, влекущей уголовно-правовые последствия (неприменение ст. 24, 53 УК РСФСР), настоятельно требовал специальной процессуальной формы реализации. Принудительное лечение от венерической болезни (как и от алкоголизма или наркомании) по отношению к лицам, осужденным за преступления, также должно назначаться специальным судебным определением[12] .
В уголовном законе необходимо было создавать институт мер безопасности, где следует предусмотреть все их разновидности. Он должен был найти адекватное отражение в уголовно-процессуальном и уголовно-исполнительном законодательстве, что позволило более четко определять основания, пределы и последствия некарательного ограничение прав и свобод граждан, применяемого в связи с совершением ими преступлений.
Дальнейшее развитие институт принудительных мер медицинского характера получил в разработанной учеными Теоретической модели Общей части уголовного кодекса[13] . Авторы Теоретической модели разъединили содержавшиеся в гл. 6 УК 1960 г. нормы о принудительных мерах медицинского характера и принудительных мерах воспитательного характера, поскольку эти меры отличаются по своей юридической природе, основаниям и целям применения. В Теоретической модели УК более четко, чем в действующем законодательстве, были сформулированы основания применения принудительных мер медицинского характера, впервые закреплялись их цели и упоминалось о возможности применения принудительных мер медицинского характера к лицам, совершившим преступление в состоянии ограниченной вменяемости.
С учетом положений Теоретической модели уголовного кодекса были изложены цели и основания применения принудительных мер медицинского характера в Основах уголовного законодательства Союза ССР и республик 1991 г., которые остались практически недействующим документом. Определение видов принудительных мер медицинского характера, условий и порядка их применения, продления, изменения и прекращения были отнесены Основами к компетенции уголовных кодексов республик.
Довольно ясно сформулированы основания применения принудительных мер медицинского характера в УК РФ 1996 г. в отличие от УК 1960 г., где такие основания прямо не назывались, хотя и указывалось, к какому контингенту лиц упомянутые меры относятся.
Доктринальные определения принудительных мер медицинского характера отражают стремление авторов охватить как главные, так и второстепенные признаки названных мер. В результате таких попыток созданы излишне громоздкие определения. Типичным определением такого рода является дефиниция, предложенная в 1979 г. в диссертации Б.А. Протченко: «Принудительные меры медицинского характера – это установленные законом медико-судебные меры, назначаемые судом представляющим опасность для общества по своему психическому состоянию и характеру содеянного невменяемым, а также заболевшим после совершения преступления хронической или временной душевной болезнью вменяемым лицам. Принудительные меры медицинского характера не являются наказанием, они преследуют цели восстановления психического здоровья указанных лиц и предупреждения совершения ими новых общественно опасных деяний, обусловленных расстройством психической деятельности, а в отношении совершивших преступление вменяемых лиц и предупреждения новых преступных действий»[14] .
Медицинскими принудительные меры, применяемые к психически больным лицам, являются потому, что имеют строго медицинский характер: рекомендации по их назначению дают комиссия врачей-психиатров, судебно-психиатрическая экспертиза, содержание этих мер в соответствии с медицинскими показаниями определяется медицинским персоналом психиатрических учреждений, где проводится принудительное лечение.
Принудительные меры являются уголовно-правовыми мерами государственного принуждения, поскольку они предусмотрены уголовно-правовыми нормами материального, процессуального и уголовно-исполнительного законодательства. «Указание на юридическую принадлежность таких мер является явно недостаточным, так как для правоприменителя в лице судебных правоохранительных органов и медицинских учреждений важна их отраслевая принадлежность, знание которой позволяет обратиться к соответствующим нормам УК РФ, УПК РФ, УИП РФ и других федеральных законов»[15] .
Принудительные меры медицинского характера можно определить как особую уголовно-правовую форму государственного принуждения, содержание которой заключается в принудительном лечении невменяемых, а также вменяемых лиц, совершивших преступления и нуждающихся по своему психическому состоянию в принудительном лечении[16] . «Данное определение содержит указание на существенные признаки принудительных мер медицинского характера, не касаясь оснований, целей их применения и других характеристик принудительных мер, которые требуют самостоятельного и подробного рассмотрения»[17] .