Дипломная работа: "Житие протопопа Аввакума, им самим написанное" как автобиографический жанр
Содержанием жития является биография «святого», т.е. положительного героя; отрицательный герой, «злодей», вводится в житие обычно только для контраста - на заднем плане.
Биография предполагает рассказ о жизни реального человека; такая биография обычно полна драматического движения. В житии всегда этого нет и быть не может: нет движения, роста, становления характера. «Святой» неподвижен. Он «святой» уже с момента рождения; он избранник божий. И в этом смысле он не имеет биографии: автору нечего рассказывать. Автору -агиографу остается только одно: подобрать материал для иллюстрации его святости. Житие и сводится обычно к такой иллюстрации в рамках биографического повествования о жизни героя и его кончине. Агиография -искусство дореалистическое; ближайшая к нему параллель - древнерусская иконопись. И там и здесь действуют одни и те же принципы художественного изображения, один и тот же метод отражения действительности.5
Житие, изображая человека («злодея» или «святого»), по возможности стремилось устранить все черты его индивидуального характера: только освобожденный от всего «временного», всего частного и случайного человек мог стать героем агиорафического повествования - обобщенным воплощением добра и зла, «злодейства» или «святости»6 . На практике это привело и не могло не привести к тому, что все герои жития стали напоминать один другого; обладать одними и теми же чертами «характера», в сходных обстоятельствах поступать одинаково, произносить одни и те же слова, даже часто двигаться или протягивать руки в одном и том же направлении. Для всех положений у агиографа уже была своя предустановленная схема. Нередко она переносилась из жития в житие - не потому, что у автора не было в запасе другой, собственного изобретения, а потому, что такая схема ценилась автором сама по себе, как уже найденная и закрепленная для данного положения, наиболее совершенная его норма. Здесь сходство - результат не столько подражания готовым литературным образцам, сколько проявления характерной для всякого агиографа тенденции свести к некоторому абстрактному единству все многообразие действительности.
Житие не столько отражает действительность, сколько планомерно и настойчиво навязывает ей свой абстрактный идеал человека, часто умозрительный.
Жития - жанр, характерный для всего средневекового периода развития литературы, - утвердились в литературе Киевской Руси в XI веке.
До нас дошли три оригинальных жития: два жития князей Бориса и Глеба и Житие Феодосия Печерского.
Древнейшие по времени - жития князей Бориса и Глеба.
«Сказание» о Борисе и Глебе – первое крупное произведение древнерусской агиографии. По наиболее вероятному предположению, написано оно было во второй половине XI века - незадолго до торжественного перенесения гробницы Бориса и Глеба 2 мая 1072 года в новую церковь в Вышгороде, сооруженную князем Изяславом Ярославичем. Составляя «Сказание», автор пользовался устной легендой и летописью. В «Сказании» -агиографически стилизованные портреты Бориса и Глеба и полный драматизма рассказ об их трагической гибели.8
Сказанию предпослана небольшая экспозиция. Составлена она в форме беглой фактической справки, цель которой познакомить читателя с действующими лицами предстоящего повествования. Здесь находим упоминание о князе Владимире - крестителем Руси, перечень его сыновей и некоторые необходимые сведения об основных участниках трагедии - Борисе и Глебе, Святополке и Ярославе. Видно, что автор явно поторопился возможно скорее перейти к делу; свидетельствуют об этом и фраза, которой он обрывает экспозицию и допущенный им недосмотр (утверждая, что у князя Владимира было двенадцать сыновей, он называет только одиннадцать имен).
История гибели Бориса и история гибели Глеба во многом дублируют одна другую; они построены по единому плану и подчас даже дословно воспроизводят одни и те же подробности.
Борис в изображении «Сказания» - высокий идеал младшего князя, во всем покорный князьям, старшим в роде. Он - живое воплощение той политической доктрины, которую старшие князья в эту эпоху настойчиво внушали своим вассалам в эгоистической заботе о собственном господствующем положении в стране. Все поведение Бориса в «Сказании» -наглядная демонстрация этой доктрины. Послушный и любящий сын, он по велению отца своего, князя Владимира «с радостью» отправляется в поход против печенегов. На обратном пути он узнает, что отец его скончался и что киевский стол захватил брат Святополк. Дружина предлагает ему пойти на Киев, но Борис отказывается. Он знает, что Святополк готовит покушение на его жизнь, но он верен долгу вассала и смерть предпочитает измене.
Автор «Сказания» хорошо понимал, что покорность Бориса старшим в роде князьям - качество, которое само по себе еще не дает основания рассматривать Бориса как святого, как «блажного». Подвиг Бориса нуждался в религиозном обосновании. С этой целью автор «Сказания» олицетворяемую Борисом политическую доктрину поднял до уровня божественной заповеди, а его самого в избытке наделил и чисто христианскими добродетелями: смирением, кроткостью, безлюбием, непротивлением злу, покорностью воле божьей, аскетическим отречениям от мира и всех его соблазнов.9
В результате образ Бориса приобрел в «Сказании» еще один аспект – стойкого борца за «слово» божье. И даже - мученика за веру.
Образ Бориса в «Сказании» чрезмерно перегружен содержанием. И чтобы он мог вызвать не только благоговейное удивление, но и живое к себе сочувствие, следовало несколько ослабить его «умозрительность». Это автор и сделал. Он сообщил Борису черты, свойственные рядовому человеку, не «страстотерпцу».
В «Сказании» Борис боится ожидающей его судьбы. При мысли, что ему надлежит скоро умереть, он испытывает страх. Автор показывает и рождение, и развитие этого чувства. Предчувствие переходит в уверенность. Накануне смерти (это было в субботу, - сообщает автор) Борис после захода солнца велит «пети вечернюю», а сам уходит в шатер помолиться. Затем, ложится спать, но не может заснуть. На рассвете, рано поднявшись, он просит священника начать заутреню; обувается, умывает лицо и тоже молится. Он уже точно знает, что его ждет. Между тем убийцы подходят к шатру, они слышат голос Бориса, поющего псалмы. Слышит и Борис их шепот около шатра. Его охватывает трепет, но он продолжает молиться. Появляются убийцы, и мы читатели, видим их глазами испуганного Бориса.
Скорбная атмосфера, созданная автором вокруг Бориса, в особенности сгущается, когда тот, не в силах сдержать сердечного сокрушения, проливает слезы - обильные, заливающие лицо, «горькие» и «жалостливые», сопровождающиеся тяжкими вздохами. Это не простые слезы. Они - дар, который бог посылает «избранникам» своим. И они заразительны.10 При виде Бориса, проливающего слезы, все окружающие его «на Льте» (на берегу Альты, где Борис был убит) возмущаются духом и тоже начинают «плакати» и «стенати». Сцена эта («хоровой плач») - одна из художественных находок автора.
Во многом напоминает Бориса в «Сказании» и его брат Глеб. Верный своему долгу вассал, он такой же добровольный мученик, как и Борис. Когда Святополк зовет его в Киев - он немедленно садится на коня и с малой дружиной отправляется в путь, невзирая на неожиданное препятствие. Невдалеке от Смоленска его настигают посланные Святополком убийцы. Глеб безропотно, не оказывая никакого сопротивления, позволяет убить себя; его же собственный повар по приказу одного из убийц - Горясера зарезал его ножом.
Миру света и добра в «Сказании» резко противопоставляется мир тьмы и зла - в образе князя Святополка. Второй Каин, Святополк уже в начале «Сказания» появляется с эпитетом «окаянный»; эпитет этот затем становится постоянным и сопровождает Святополка до конца его истории. Святополк -злодей по самой своей природе. Он уже родился с печатью греха. Он это понимает и сам. Он подлежит полному и безоговорочному осуждению и по закону божественному, как братоубийца, и по закону человеческому, как нарушитель порядка, по которому старшие князья должны строго выполнять свои обязанности по отношению к вассалам - младшим князьям, если требуют от них покорности. Не кто иной, как дьявол подсказывает ему мысль.
Образ Святополка у автора последовательно выдержан в одном и том же ключе; он неизменно появляется в окружении обличающих цитат из «писания» и слов подчеркивающих его «лесть» и злобу.
В литературном отношении наиболее примечательна первая часть этого рассказа. Ярослав здесь автором «Сказания» поднят на высоту, достойную его убитых братьев. В рассказе устранено все, что как или иначе могло бы снизить его Ярослава, заданный патетический облик (нет, например, ни слова о том, что смерть князя Владимира застала его среди приготовлений к войне с отцом). Ярослав в «Сказании» - орудие божественного возмездия Святополку - братоубийце. Он – восстановитель порядка в Русской земле, нарушенного «крамолой старшего брата».
Едва ли не самая показательная особенность «Сказания» как произведения литературного - широкое развитие в нем внутреннего монолога. Эта форма прямой речи была хорошо известна греческой агиографии; она не раз встречается у Кирилла Скифопольского. Но в литературу древнерусскую ее впервые внес автор «Сказания». Своеобразие ее в том, что такой монолог произносится действующими лицами повествования как бы «немо» - «в себе», «в сердце», «в уме своемъ», «в души своей».12 Обычно в «Сказании» внутреннему монологу героя повествования предшествует описание внешних признаков крайнего душевного волнения: дрожь тела, слезы, от печали или страха они лишаются дара речи, не могут говорить; внутренний монолог получает тем самым у автора свою мотивировку. Следует, однако, отметить, что в «Сказании» в монологах этого рода налицо одно неопределенное противоречие. Они ничем в сущности не отличаются от прямой речи, произносимой «вслух». Везде одно и то же: чередование однотипных по структуре предложений, нередко с анафорическим повторением первого слова, риторические возгласы («Увы мне... Увы мне!»), вопросы обращения, цитаты из «писания», известные метафоры, даже созвучия однокоренных слов. Только иногда автору удавалось и в рамках этой высокой риторики сообщать этим монологам характер непроизвольного, психологически вероятного самовысказывания. Примером может служить первый монолог Бориса: здесь и скорбь о смерти отца, и желание повидать младшего брата, и покорность воле божьей, и неуверенность в самом себе, и мысли о тщете мира сего - длинная цепь горестных размышлений, беспорядок которых по-своему очень тонко отражает удрученное состояние его духа.
Агиограф, а не летописец, автор «Сказания» не придавал большого значения исторической достоверности своего повествования13 . Рассматривая «Сказание» с этой точки зрения, нетрудно обнаружить в нем и недомолвки и даже прямое невнимание к фактической стороне дела.
В «Сказании» как и во всяком агиографическом произведении, многое условно. Историческая правда в нем полностью подчинена тому комплексу моральнополитических, литературных и даже церковно-обрядовых задач, которые автор себе ставил.14
Условно в «Сказании» даже время. По воле автора оно иногда явно замедляет свой естественный бег. 15 Показательный тому пример – убийство Глеба в изложении автора. Дело происходит в окрестностях Смоленска на реке Смядыни. Глеб с приближенными плывет на лодке. К нему подплывают тоже на лодке, убийцы. Когда обе лодки поравнялись, убийцы прыгают с обнаженными мечами в лодку Глеба. Глебу остаются считанные мгновения. Но он успевает все: не только произнести три монолога, но и преклонив колена, помолиться. Убийцы надолго как бы застывают в том положении, в каком впервые увидел их читатель, - с поднятыми мечами в руках. Иногда, по воле автора, время непомерно спешит. Борис по «Сказанию», был убит 24 июля, Глеб - 5 сентября. За этот срок в «Сказании» происходит слишком много событий, если учесть пространство, отделяющее действующих лиц повествования в тогдашние средства сообщения. Бориса с берегов Альты привозят в Вышгород, Святополк посылает вестника к Глебу в Муром в надежде обманом заманить его в Киев, Глеб окольным путем - Волгой - из Мурома отправляется в Смоленск. Сестро Предслава посылает Ярославу, из Киева в Новгород, известие о смерти отца и гибели Бориса, Ярослав шлет гонца в Смоленск предупредить Глеба. Святополк, не дождавшись приезда Глеба в Киев, отправляет убийц ему навстречу, те прибывают в Смоленск и находят Глеба Смядыни.
«Похвала» которой «Сказание» заканчивается, переключает его повествовательную часть в другой жанр - в произведение ораторской прозы, в так называемое похвальное слово. По содержанию «похвала замечательна тем, что подчеркивает общерусское значение культа Бориса и Глеба. Они -грозное «оружие», «меча обоюдоостра», с помощью которых народ русский и его князья охраняют «отъчество свое» от нашествия иноземцев, успешно подавляют как «усобъныя брани», так и всякие «дъяволя шотания» в земле. Слава их выше славы Дмитрия Салунского, прославленного защитника своего родного города Салуни, ибо они - защитники не одного города, не двух, а всей земли Русской «спасение».16
Этой церковно-политической декларации соответствует в «похвале» и праздничная торжественность ее литературного оформления. Риторические восклицания, у которых преимущественно состоит «похвала» в начале, к концу перерастают в молитвенные обращения, сперва к святым братьям, а затем к богу. Последние в «похвале» навеяны «Словом о законе и благодати» (его заключительной молитвой к богу от вся земли нашея»).
Наряду с княжескими житиями в литературе Киевской Руси стали появляться и жития, посвященные выдающимся деятелям церкви – основателям тех или иных монастырских общежитий.
Старейший памятник древнерусской агиографии этого последнего типа жития основателя Киево-Греческого монастыря Феодосия Греческого, принадлежащее Нестору, автору «Чтения» о Борисе и Глебе.
Память Феодосия Греческого в стенах монастыря стала праздноваться вскоре же после его смерти, еще до его в 1108 году официальной канонизации. В 1091 году в новую каменную церковь монастыря из пещеры, где до сих пор покоилось тело Феодосия, были торжественно перенесены его мощи и установлены в притворе на правой стороне. Незадолго до этого события Нестор и написал Житие, видимо по поручению игумена Никона. Точно неизвестно, когда его составил Нестор; во всяком случае, еще при жизни Никона.