Доклад: Интеллектуальный импорт

В отечественном искусстве, его истории, таким образом, постмодернизму есть от чего "плясать", чему противостоять. "Именно так - противостоять. Ибо постмодернизм никак нельзя считать продолжением или возрождением модернизма, как на том настаивают некоторые авторы² . Тут разница не в каких-то нюансах и акцентах, а в принципах и подходах. Не в средствах даже, а в устремлениях, порывах, целях. При всей своей нетрадиционности, критичности и радикальности модернисты все же тосковали по трансценденции - идеалу вечного, гармоничного, подлинного. Расшатывая и отвергая одни абсолюты, они с энтузиазмом создавали другие. За реальностью грубой, земной, мишурной, модернисты искали сверхреальность, сверхжизнь, некие параллельные миры, фундаментальную целостность, супраментальный разум, всеобъемлющую Идею. Действительность для них была безобразной, чистое и пре красное сохранялось только в искусстве.

Постмодернизм лишен всех этих "недостатков", он весь в жизненной данности, т.е. посюсторонности, сиюминутности, повседневности. Для него картина в художест-венном музее и ее репродукция в отрывном календаре эстетически равноценны и одинаково важны - правда, для разных категорий людей. Поскольку, претендуя на постмодернизм, мы никак не можем (менталитет не позволяет) отказаться от веры в трансцендентную (запредельную для повседневной практической жизни) реальность, то наше движение от модернизма к постмодернизму застревает или исчерпывается на. уровне неомодернизма.

Главное же в том, что культурный постмодернизм есть только одна (первая) из составляющих постмодернистского комплекса. А их по меньшей мере три. Вторая философско-теоретическая (собственно Метод), известна как деконструкция: лингвис-тическая (Ж. Деррида), эпистемологическая (Ж.-Ф. Лиотар), социальная (Ж- Делез , Ф. Гваттари, Ж. Бодряйар), властно-политическая (М. Фуко). В плане исторической, последовательности деконструкцию правильно называть постструктурализмом. И, наконец, третья составляющая постмодернизма - радикальный плюрализм. Это -социальная теория постмодернизма или, что корректнее, постмодернизм как социаль ная теория. Опять же в плане исторической, но отрицательной преемственности радикальный плюрализм представляет собой новую социальную парадигму, приходящую на смену двум предшествующим - коллективизму и, в особенности, индивидуализму.

Последние к концу XX столетия перестали эффективно работать, по сути, не черпали себя и потому потребовалась замена. Плюрализм пришелся как нельзя кстати. В отличие от традиционного коллективизма плюрализм несет с собой уважение личного достоинства человека (каждого индивида), а в противоположность индивидуализму индустриальной эпохи он поощряет и утверждает коммуникацию Другим. Отсюда и постмодернистский молекуляризм. Не один (индивидуализм-ато-мизм) и не все (коллективизм-тоталитаризм), а некоторые, своеобразное мини-общество. Я плюс Другой, мой жизненный мир и Другие. Другой не как объект наблю-дения и монологического вопрошания, а как субъект диалога, в котором ставятся под сомнение предубеждения и предпосылки своей собственной самости. Постмодср-нистское Я не может сформироваться в зеркале по-модернистски исключенного молчащего Другого. Здесь не "возлюби ближнего своего как самого себя" (это все-таки эгоцентризм), а совсем наоборот: возлюби самого себя как ближнего cвоего Синтезирующий и одновременно трансформирующий потенциал плюрализма огромен. С ним мы вправе связывать надежду на превращение индивидуалиста в подлинную личность, а тоталитарной коллективности - в истинную общность.

Из всех составляющих постмодернизма культурная, - конечно, исходная, опрсде-ляющая. С ней связана самая общая - нарративная (от литературы идущая) его определенность. Преувеличивать значение этой стороны постмодернизма, однако, нельзя. Кроме культурной составляющей, у постмодернизма есть еще и культурный (социально-культурный) статус. Он ориентирован на целостную (в единстве всех составляющих) определенность постмодернизма и характерен для благополучных, развитых, передовых стран. Целостный социально-культурный статус постмодернизма является отражением целостности соответствующей исторической ситуации. Любая односторонность (художественно-культурная, как у нас) этого статуса говорит об односторонности данной ситуации.

Так или иначе односторонний, в национальную почву как следует не укорененный постмодернизм можно с полным основанием квалифицировать как периферийный. Наш постмодернизм именно таков. И потому, наверно, в его потоке так много пены, отталкивающей мути, сбивающих с толку завихрений, "шума времени" и не хватает спокойного глубинного течения.

Анализ постмодернизма в терминах центра и периферии³ , на мой взгляд, существенно проясняет (и дополняет, если иметь в виду сказанное выше) нашу импортно-зависимую позицию в этом вопросе. Центр в рассматриваемом плане представляет собой хорошо налаженную, медленно, но неуклонно набирающую высоту жизнь, благополучие, процветание как отдельного человека, так и общества в целом. Норма здесь - максимизация качества жизни и, далее, субъективного благополучия. Соответственно периферия - это скудная, недостаточно или плохо обустроенная жизнь, и которой многого не хватает, а если и хватает, то не на всех, в которой нормой является некий статистически усредненный уровень жизни, как правило, сдобренный идеологически культивируемой надеждой на непременное - притом сразу, целиком и полностью - облегчение жизненных тягот в будущем.

Центр являет собой постэкономическую общественную формацию (или систему, если кого-то смущают известные ассоциации). Нет, экономика здесь никуда не исчезает. Но она становится само собой разумеющейся, гарантированной и чуть ли не автоматически воспроизводящейся структурой- Она не давит своей необходимостью, своей насущностью и повседневностью. Достаточность делает ее незримым эфиром жизни. Иными словами, из базиса, на который всегда можно конкретно указать и сослаться, экономика превращается здесь в инфраструктуру человеческого бытия. В этой ситуации общество действительно "является итогом решений, политик и программ, а не естественного равновесия", чего никак не могут взять в толк некоторые наши авторы [7].

Иное дело периферия. Тут из всего торчат уши экономики; общественная формация именно экономическая. Впрочем, на поверхности, как в традиционном обществе например, все может выглядеть иначе, вплоть до демонстративного презрения к экономической, как меркантильной, сугубо материальной, стороне жизненных событий и процессов. Но это именно поверхностная сторона дела. Ибо, идя дальше и глубже, мы непременно обнаружим, что социетальная работа экономики никогда не прекращается, что экономика неотменяема. И в положительном смысле - как фундамент, базис, и в отрицательном - как аксиологическое восполнение ее, экономики, недостаточного развития. Презрение к экономике есть не что иное, как психологическая и, шире, культурная форма экономической сублимации, когда гуманизмом латают дыры технологии.

Нельзя не согласиться в данной связи с Р. Инглхартом, когда он пишет: "Ценности постмодерна получат наибольшее распространение в обществах, где уровень богатства и степень уверенности в будущем - наивысшие; для населения скудно живущих обществ на первый план будут выдвигаться по преимуществу ценности выживания" [8, с. 23]. Ценности постмодерна (постмодернизма центра в нашей терминологии) - это действительно ценности благополучия, активного, но естественного или последовательного продвижения вперед. И наоборот, ценности развивающегося пост-модерна (постмодернизма периферии) суть ценности нужды, недостатка (по цивилизованным меркам), выживания.

Постмодернизм центра есть игра. Игра жизни, жизнь как игра. Обычно постмодернизм обвиняют в том, что он действительность превращает в игру. Но это нс гак. Уж, скорее, наоборот: постмодернизм делает игру действительностью, оттесняя на обочину, загоняя в маргиналии доигровую или неигровую реальность. Нс приходится доказывать, что играют от избытка сил, от того, что их много, что они переливают через край. Играют там, где интересно, весело и азартно живут, где рискуют, спотыкаются, падают, но верят в успех и потому многого достигают. Игр.) входит сущностной чертой в любой постмодернизм, в постмодернизм как таковой. Игра - его эмблематическая фигура. Но в случае периферийного постмодернизма игра получается какой-то вымученной, отчаянной, с надрывом - нечто вроде пира (игры) во время чумы. Исчезает легкость и самодостаточность, свойственные постмодернизму центра. Жить играя, "как если бы", ad hoc-ратно, можно только в достаточно развитой, богатой и благоволучной стране. Где, как в Голландии к примеру, правительство платит фермерам за то, чтобы те не производили много.

Существенна разница между центром и периферией постмодернизма и плане духовности. На стороне центра она фиксируется (завязывается, если быть точным) и виде постматериальных ценностей, на стороне периферии - ценностей нематериальных. Разница, надо сказать, существенная, принципиальная. В первом случае очевидна характерная для естественноисторического развития последовательность:

сначала преобладали материальные ценности; ими люди, надо полагать, насытились и потому потянулись к высшим, постматериальным ценностям. Собственно материальные ценности служат здесь реальной почвой, исторической органикой, на которой постматериальные ценности только и могут расцвести. Есть куда пускать корни, с чего брать соки. Духовность, создаваемая постматериальными ценностями, как нельзя лучше подходит современному, сильно изменившемуся, по сравнению с прошлым. миру. За ней стоит сознательный и свободный выбор явно окрепшего в своей бытийной самостоятельности человека, человека, активно наращивающего свои требования-претензии к жизни. Это не аскеза, а всесторонность и жизненная полнота. Ничто человеческое субъектам и носителям такой духовности действительно не чуждо. Грубо говоря, постматериальные ценности - это тот случай, когда "не в деньгах счастье", но деньги есть, их достаточно, хватает. И наоборот, нематериальные ценности - это когда "не в деньгах счастье", и при этом денег действительно нет, их хронически не хватает.

В противоположность духовности центра духовность периферии вневременна. Она складывается не вслед, не на основе, а всегда как бы вопреки реальному течению жизни. Это, по сути, духовность традиционного общества, уходящая своими корнями в родоплеменную мифологию бытия. Ей никогда не предшествовал полноводный исторический поток материальных ценностей. Она поэтому неустранимо аскетична. Это духовность, рожденная бедностью, лишениями, недостатками, а не богатством, избьп -ком, полнотой жизни. Здесь Благо не снимает (в диалектическом смысле) блага, а. как правило, противостоит им в виде универсальной нравственной антитезы. Что-то вроде твердого морального духа в условиях всеобщей разрухи.

Постматериальные ценности не столь однозначны и жестки, как ценности нематериальные. Они пластичны, неавтоматичны, допускают большую свободу действии. Позволим себе еще раз процитировать Инглхарта: "В весьма ненадежном мире обществ, где доминировала забота о средствах к существованию, несомненно, важной психологической потребностью была потребность в абсолютных критериях, а также и представлении о некоей непогрешимой высшей силе, заботами которой все в конечном счете уладится" [8, с. 20]. В постмодернизме "ничто не гарантировано", потому что гарантирована, обеспечена базовая определенность бытия - жизнь, или выживание.

В условиях периферийности и исторической неподготовленности, или запоздалости, что здесь одно и то же, постмодернизм может быть даже опасен. Периферия выживает, центр живет. Здесь - суровость и необустроенность бытия, там - его гедонистический полнота, граничащая с известной рафинированностью и расслабленностью. "Что русскому здорово, то немцу смерть" - любим мы повторять в данной связи. К постмодернизму, однако, это неприменимо. Уж, скорее, наоборот: что немцу-постмодернисту здорово, то русскому-полумодернисту смерть.

Возьмем для иллюстрации структурный аспект общественной жизни. На Западе (в постмодернистском центре) он настолько крепко выстроен, настолько определенен и однозначен в своем функционировании, что даже если сделать его децентрированным (децентрированная структура Дерриды), он все равно будет работать эффективно -даже более эффективно, чем до этого. И общество не рассыпется, не погрузится в пучину хаоса и беспредела, а, напротив, станет еще более динамичным, сбалансированным и перспективным.

Для устойчивости общественной системы и ее успешного развития требуется теперь иная мера разнообразия. Развитые демократии, кажется, успешно отвечают на этот вызов времени. Тут только одно неудобство, да и то для властей. Его образно выразил Ш. де Голль: "Трудно управлять страной, в которой 500 сортов сыра". Убедительным примером структурного расшатывания в сфере управления является переход от иерархической жесткой структуры к матричной (сетевой или ad hoc) организации в передовых индустриальных странах. У нас, на постмодернистской периферии, структурализация жизни совсем на та. Существующие структуры в целом неустойчивы, а попытки внести в них больше разнообразия, сделать более гибкими, вибрантными ("дрожащими" на манер античных атомов) заканчиваются, как правило, неудачей -развалом самих этих структур. Иначе говоря, постмодернистская тряска структур в нашей конкретной ситуации несет непредсказуемые последствия. Лучше не трогать.

Еще одна иллюстрация - шизоаналитические инверсии постмодернизма. И опять ничего страшного, никакого срыва и мазохистского расшатывания. Перед нами, естественно, не клиника, не нечто патологически расстроенное и необратимое, а попытка вырваться из смирительной, или нормализующей, рубашки социальных кодов, которые делают жизнь человека сверхдетерминированной, исторически предопределенной, а посему нетворческой, малопродуктивной. Цель все та же — сделать социальную нормативность, а через нее и социальную среду в целом более пластичной, человечески податливой. Подойти к грани, границе, но ни в коем случае не переходить ее; всегда иметь тыл и быть "обратимым".

Мне понятна обеспокоенность Е. Золотухиной-Аболиной, когда она риторически вопрошает: а не несет ли постмодернизм с собой "распад сознания"? [9]. Разумеется, несет. Только - нашего, как исторически незрелого или, что"еще хуже, безжалостно и регулярно ломаемого (царизм-большевизм-либерализм). Западному это не грозит. Запас рационально-аналитической прочности в нем настолько велик, что в буквальном смысле расшатать его постмодернизму никогда не удастся. Западное культурное сознание, надо сказать, переваривает пост-модернистскую критику с немалой для себя пользой. Исходно разрушительная энергия этой критики довольно успешно трансформируется в адаптационную, само культурное сознание от этого становится более рефлексивным и мобильным.

Периферия наполовину, если не на две трети пленена модернистской методологией, ее установками, принципами, категориями. И потому многое воспринимается неадекватно, с предубеждением и нежеланием входить в детали. Между тем детали, вариации и другие "микро" играют в постмодерне исключительно важную роль. В них упирается, на них выходит постмодернистское различение, как его понимает в частности Деррида.

Особенно раздражает нас, судя по публикациям, постмодернистская поверхностность. "Скольжение по поверхности" - звучит как приговор. Однако о чем, о какой поверхности идет здесь речь? Да, постмодернизм отрицает сущностную, как, впрочем, и любую другую вертикаль, эссенциалистскую иерархию, субординацию, вообще структуру. Но зато он развивает и по-своему обустраивает горизонталь общественной жизни людей. И, видимо, это правильно. Вот поучительная картинка нашей жизни. У одного очень известного политического лидера на встрече "с народом" спросили:

- А где гарантия, что, придя к власти, Вы со своей командой не станете воровать?

- Гарантия здесь, - последовал ответ, - может быть только одна - моя совесть.

И зал с одобрением закивал головами. А зря! Ответ, по меньшей мере, спорен. И уж точно не адекватен тем демократическим задачам, которые стоят перед нашей страной. Демократия не строится на уходящей в глубины человеческой психики совести, хотя настоящая демократия определенно не может быть и бессовестной. Вместо этой нравственно-метафизической вертикали она выстраивает открытую для обозрения и контроля горизонталь в виде так называемой системы сдержек и противовесов, институтов гражданского общества, правовых механизмов разрешения конфликтов, технологий комп