Доклад: Параметры взаимодействия КНР с мировой экономикой

1. Количественные характеристики роли внешних факторов

Выдвинутый тезис о неинтегрируемости Китая в мировое хозяйство может показаться небесспорным. Более того, на первый взгляд, он противоречит наблюдаемому в последние двадцать лет росту открытости и конвертируемости китайской экономики. Важным заключительным аккордом в этом процессе стал, в частности, переход к конвертируемости национальной валюты по текущим операциям в 1996 г. Тем не менее, противоречие между неинтегрируемостью и ростом внешнеэкономической открытости – из разряда мнимых, в конечном счете многое в том или ином определении этих процессов решают конкретные пропорции.

Вместе с тем, следует сразу отметить, что с точки зрения экономического и политического содержания интеграция и адаптация в отношениях с Западом для стран Востока и Юга различаются принципиально: первая предполагает рост зависимости последних, вторая же, особенно в случае с Китаем, его гигантским хозяйством и политическими особенностями, означает лишь абсолютное увеличение его взаимодействия с окружающим миром, без роста зависимости и даже с ее ослаблением – что на мой взгляд, и является преобладающим способом развития внешнеэкономических связей КНР в последние полтора десятилетия. Что же касается относительных параметров взаимодействия с мировой экономикой, то оценка направления их движения в 90-е годы представляется весьма интересным предметом для обсуждения.

В научной литературе есть немало примеров непонимания отмеченного выше обстоятельства. Так, в 80-е годы многие западные специалисты непосредственно связывали политику открытости КНР с усилением зависимости этой страны и поэтому в ряде случаев прогнозировали свертывание указанного курса. «Программа зависимости Дэна–Ху–Чжао, возможно, рациональна, но неестественна для Китая. Борьба за независимость и национальное лицо против зарубежных ценностей хорошо известна в политике развивающихся стран. Однако в Китае она имеет куда более глубокие корни». Сетуя далее на «непостоянство» Пекина и уход Китая из антисоветского фронта в начале 80-х годов, А. Уайтинг, наконец, отмечает: «Не удивительно, что за пределами КНР возникают сомнения в надежности обещаний, что открытые в настоящее время для торговли и инвестиций двери в дальнейшем не будут закрыты».

Приведенное высказывание остается достаточно типичным ходом мысли. Нельзя, впрочем, исключить, что первоначально, на рубеже 70–80-х годов, именно идея зависимого развития захватила воображение части китайских руководителей. Однако впоследствии эта стратегия, как известно, не получила решающей поддержки. В мае 1982 г. Дэн Сяопин в беседе с руководителем Либерии выразил свое разочарование по поводу первых результатов нового курса: «В настоящее время мы проводим политику экономической открытости, стремимся использовать иностранные капиталы и передовую технологию, что помогло бы нам в развитии экономики… Однако получить капитал и передовую технологию из развитых государств – нелегкое дело. У некоторых людей там по-прежнему на плечах головы старых колониалистов, они желают нам смерти и не хотят, чтобы мы развивались». «После выдвижения политики открытости в течение некоторого времени существовала точка зрения, что ускорения роста можно добиться, занимаясь «четырьмя модернизациями» с опорой на зарубежные государства. На деле это была попытка «купить» модернизацию», – упоминал в этой связи Чэнь Юнь, ведущий архитектор обновленной экономической политики КНР.

В своей недавней монографии В.Я. Портяков, характеризуя значение периода 1984–1988 гг., справедливо отмечает: «Появляется устойчивая тенденция отхода от чрезмерной «экономизации» проблем модернизации, все большее внимание уделяется демографическим, социальным, экологическим аспектам модернизации, высказывается мысль о необходимости обеспечения скоординированного экономического и социального развития страны. Предпринимаются первые попытки оценить воздействие традиций Китая на процесс его модернизации».

Одним из внешних факторов, заставивших усомниться в целесообразности упомянутой «покупки» модернизации, было снижение мировых цен на сырьевые и топливные товары в середине 80-х годов. Доходы от экспорта нефти и нефтепродуктов составляли тогда примерно четверть валютных поступлений Китая, а вместе с сырьем и продовольствием – около 50%. Соответственно, с ухудшением мировой конъюнктуры возможность экономического ускорения за счет экспорта топлива и сырья практически закрывалась. Начинала казаться авантюрной и идея крупных заимствований на мировых рынках финансового капитала или получения гигантской ссуды у МВФ/МБРР. К тому же ослабление централизованного контроля за развитием внешнеэкономических связей обернулось к середине 80-х годов резким ростом импорта потребительских товаров, спекуляции ими, увеличением контрабанды, разного рода махинаций и т.п. Не происходило в первой половине десятилетия и улучшения структуры внешней торговли Китая: доля в экспорте сырья, продуктов его первичной переработки, а также топлива повысилась с 47% в 1981 г. до 51% в 1985 г. Достаточно напряженным оставалось валютно-финансовое положение страны, крупных непредвиденных расходов требовало и освоение зарубежных технологий и совместное предпринимательство, в том числе в специальных экономических зонах.

В результате в середине 80-х годов в Китае надолго отказались от мысли о форсированной интеграции в мировое хозяйство. При этом развернулось движение по жесткому упорядочение деятельности внешнеторговых компаний на местах. За последними закреплялась определенная товарная номенклатура, обязательным стало наличие экспортного плана. Компаниям ниже провинциального уровня вообще запретили заниматься внешнеторговыми операциями. Прошедшие годы показали плодотворность выработанного тогда осторожного подхода, хорошо вписавшегося в рассмотренный в предыдущей главе алгоритм «отпустить – зажать». Поэтому можно сказать, что последовавшими и нынешними своими внешнеэкономическими успехами КНР обязана отнюдь не одним только инициаторам реформ конца 70-х годов, но и вовремя проведенной корректировке курса преобразований, содержание которой составило своего рода возвращению к «опоре на собственные силы», но уже, разумеется, в модернизированной версии – с учетом накопленного позитивного и негативного опыта.

Количественные оценки китайского хозяйства еще некоторое время назад вызывали серьезные затруднения у специалистов, использовавших разные методики. Однако с течением времени методические сложности были в значительной мере преодолены. Во-первых, общепринятым в международной статистике стало сравнение национальных валют по их покупательной способности на внутренних рынках, или так называемому паритету покупательной способности – ППС. Во-вторых, с декабря 1996 г. китайский юань официально является валютой, конвертируемой по текущим операциям. Фактически это означает конвертируемость китайской экономики, то есть производимых ею товаров и услуг, при сложившихся внутри страны ценах (причем даже в некоторой ретроспективе). А уровень последних в КНР, как известно, существенно ниже, чем в развитых, некоторых развивающихся, новоиндустриальных и так называемых переходных странах.

Расчет ВВП Китая по ППС на 1997 г. дает величину примерно в 3,5–4 трлн. долл.; в США аналогичный показатель оценивался в 7,5 трлн.; в Японии составлял около 3 трлн. К сожалению, далеко не всегда соответствующая поправка делается при определении такого важного показателя, как доля внешней торговли в ВВП. Понятно, что при соответствии производимых в Китае товаров и услуг среднемировым стандартам прямое сопоставление объема внешней торговли с ВВП, рассчитанное по текущему курсу валют, теряет смысл, если иметь в виду совокупную хозяйственную мощь страны и роль в ней внешних факторов. Куда более точным будет соотнесение этих величин с учетом внутренней покупательной способности национальных денежных единиц. Соответствующие пересчеты необходимы и при определении роли иностранных инвестиций в экономике страны, и при многих других вычислениях – скажем, энергоемкости национального продукта и т.д.

Применительно к теме данной работы необходимо подчеркнуть, что вывод о росте вовлеченности КНР в мировую экономику в последнее десятилетие, ставший общим местом сотен работ по Китаю, не получает подтверждения. Это хорошо видно из данных таблицы 9. К тому же описанные в предыдущей главе статистические парадоксы, возникшие после восстановления суверенитета над Сянганом, вполне могут трактоваться в пользу мнения об еще более низкой зависимости основного массива китайского хозяйства от внешних факторов, в том числе от прямых иностранных инвестиций. Последние к тому же в настоящее время имеют тенденцию с снижению: после сокращения в 1998 г. на 7% за первые пять месяцев 1999 г. объем реализованных в КНР зарубежных капиталовложений уменьшился, по некоторым данным, на 17%. По другим данным, снижение объема реализованных прямых инвестиций в КНР составило в первом квартале 1999 г. 14,6%.

Ситуация с притоком прямых иностранных капиталовложений в соседние с Китаем государства стала в 1997–1998 гг. весьма контрастной. Так, в Индонезии их приток в 1997 г. сменился оттоком 1 млрд. долл. в 1998 г. В Южной Корее и Таиланде в 1998 г. наблюдалось резкое увеличение объема прямых зарубежных капиталовложений по сравнению с предыдущим годом, соответственно, с 2 до 5 и с 4 до 7 млрд. долл. В рассматриваемый период указанный показатель оставался стабильным на Филиппинах и слегка уменьшился в 1998 г. в Малайзии – с 5 до менее 4 млрд. долл.

Вопрос о правомерности подсчета доли внешней торговли в ВВП по ППС принято считать дискуссионным. Применительно к разным по масштабам хозяйства странам, на мой взгляд, нужен дифференцированный подход. В случае с Китаем правомерность расчетов по ППС представляется очевидной. Их макроэкономическая точность проще всего доказывается от обратного: взяв «курсовой» показатель мы не сможем объяснить феномен постоянства высоких темпов роста ВВП при огромных колебаниях в динамике экспорта и импорта в последние несколько лет. В 1995 г. объем внешней торговли КНР увеличился на 18,6%, в 1996 г. прирост составил лишь 3,2%, в 1997 г. этот показатель равнялся 12,0%, а в 1998 г. внешнеторговый оборот сохранился примерно на уровне предыдущего года. Прирост же ВВП в эти четыре года составлял, соответственно: 10,2%; 9,7%; 8,5% и 7,8%. Поквартальная же статистика фиксировала разнонаправленные векторы в динамике, причем ускорение в темпах роста ВВП в конце 1998 г. происходило в Китае при абсолютном снижении объема внешней торговли. В целом за 1998 г. доля внешней торговли в ВВП КНР сократилась: существенное снижение объемов экспорта и импорта во второй половине года сопровождалась в этот период увеличением ВВП. А в первом квартале 1999 г. рост ВВП на 8,3% происходил одновременно с падением экспорта на 7,3% и незначительным приростом общего товарооборота внешней торговли за счет роста импорта на 12%. Поэтому и с точки зрения нынешней динамики процессов роста, с одной стороны, и развития внешнеэкономических связей, с другой, говорить об усилении интеграции КНР в мировое хозяйство не приходится.

Приняв долю внешней торговли в ВВП Китая равной примерно 40%, придется также констатировать, что КНР почти достигла среднемирового уровня экспортной квоты. Однако в таком случае показатели удельного веса страны в мировом товарном и промышленном экспорте – соответственно 2,88 и 3,39% окажутся многократно ниже доли страны в мировом производстве промышленной и сельскохозяйственной продукции. Кроме того, указанный выше среднемировой индикатор экспортной квоты соответствовал, например, уровню включенности в мировое хозяйство Индонезии. Вряд ли можно согласиться с утверждением, что в КНР он такой же, как у этой островной страны или, скажем, всего лишь в два с половиной раза ниже, чем у Тайваня; выше, чем у Японии, где экспортная квота составляет около 9% и т.д.

Приведу еще один аргумент против использования «курсового» показателя в качестве критерия при определении роли внешних факторов в экономике гигантской страны. Как известно, доля сельского хозяйства и услуг в ВВП Китая превышает половину. Оба сектора характеризуются минимальным удельным весом интернационального компонента. Поэтому, предположив, что удельный вес внешней торговли в хозяйстве страны колеблется на уровне 40–45%, придется чуть ли не целиком включить продукт китайской промышленности в международный оборот, что, разумеется, очень далеко от действительности.

И наконец, еще одно соображение. Развитие рыночных отношений в странах с плановыми в прошлом экономиками обычно ведет к становлению достаточно крупного пласта так называемой теневой экономики, бартеризации и натурализации хозяйственной жизни. Соответственно, статистика перестает улавливать значительную часть внутреннего продукта. В то же время в случае с КНР необходимо отметить высокую надежность таможенной статистики, относительно скромные масштабы контрабанды, занижения стоимости контрактов. Поэтому реальное соотношение между ВВП и внешним товарооборотом больше, чем это представляют любые способы подсчета.

Из приведенных выше наблюдений за динамикой роста ВВП и объема внешней торговли Китая следует, как представляется, вывод, существенный для проведения границы между хозяйством этой страны и так называемыми новоиндустриальными экономиками. Хорошо заметно принципиальное отличие КНР от НИС первой и второй волны – китайское хозяйство может в течение длительного времени развиваться стабильно высокими темпами независимо от тенденций в динамике внешнеторгового оборота. Экономики же большинства стран ЮВВА, будучи гораздо более подверженными влиянию внешних факторов, не могут обеспечить роста ВВП при сколько-нибудь продолжительных неблагоприятных экзогенных воздействиях и снижении объемов мирохозяйственных связей.

Вероятно, эту границу можно с известной степенью условности принять и за разделительную черту между Китаем и НИС с точки зрения их современного положения в мировом хозяйстве, а также зависимым и независимым экономическим развитием, обозначить этот рубеж как признак асимметричной зависимости и т.п.

2. Основные хозяйственные и внешнеэкономические показатели

В связи с высказанными выше соображениями, представляется очевидным, что относительно невысокая непосредственная вовлеченность Китая в мировую экономику, как раз и оказалась одним из важнейших факторов, обеспечивших устойчивость хозяйства страны по отношению к валютно-финансовому и торгово-экономическому кризису в тихоокеанской Азии в 1997–1998 гг. КНР удалось в тот период удержать высокие темпы роста производства, а в 1997 – начале 1998 гг. – и экспорта; ее валютные резервы продолжали увеличиваться, превысив в середине 1998 г. годовой импорт, росли они и после начала падения экспорта во второй половине 1998 г., увеличивались они и в 1999 г. Внешний долг Китая представлен главным образом среднесрочными и долгосрочными льготными кредитами, коэффициент его обслуживания составляет не более 5–6%.

Тот факт, что динамичный экономический рост отнюдь не всегда предполагает увеличение доли внешней торговли в ВВП даже не в очень крупных странах, известен из азиатского хозяйственного опыта. При всей разнице условий в мировой экономике в отдельные периоды показателен пример Турции. В 60-е годы среднегодовой прирост ВНП составил в этой стране 7,0% – больше, чем в Афганистане, Бирме, Индии, Египте, Малайзии, на Филиппинах, чуть меньше, чем в Кувейте и Таиланде. Одновременно доля внешней торговли в ВНП Турции существенно сократилась. Список таких примеров легко продолжить. Примечательно, что до первой мировой войны доля внешней торговли в ВВП Японии была выше, чем в настоящее время и т.п. Китайский специалист Ван Хуайнин обращает внимание на то, что в начале XX в. объем мировой торговли достигал трети ВВП, а в конце столетия – лишь одну пятую. Еще больше разрыв по накопленным за рубежами развитых стран капиталовложениям: в начале века около трети годового мирового ВВП, в конце – лишь 10–12%.

Фундаментальное своеобразие развитию хозяйства Китая и его нынешнему положению в мировой экономике придает аграрный фактор. В отличие от многих азиатских стран, попавших в отношения зависимости от Запада из-за высокой доли в импорте продовольствия и особенно зерна, КНР в начале 90-х годов добилась устойчивого самообеспечения в этой критически важной области. Причем, стоит подчеркнуть, что зерновой сектор агропроизводства развивался в этот период наименее динамично.

Объясняется это довольно просто: в рационе большинства китайцев, сначала горожан, а с 90-х годов и основной части крестьян произошел, по-видимому, важный и необратимый структурный сдвиг – относительное и абсолютное уменьшение доли зерновых продуктов. Аналогичный процесс происходил в Японии, Сингапуре, на Тайване и в Гонконге в 70-е годы, а в 80-е годы – в Южной Корее. В Японии, например, потребление риса в 70-е годы снизилось со 108 до 91 кг, в Сингапуре – с 95 до 81 кг, на Тайване – со 145 до 122 кг. Потребление пшеницы во всех перечисленных странах и территориях было относительно стабильным или снижалось и выросло в 70-е годы только в Сингапуре – с 55 до 63 кг. Сокращение доли зерновых в рационе принято считать свидетельством того, что страна практически решила продовольственную проблему. Вдобавок, темпы естественного прироста населения в конце 90-х годов оказались в Китае ниже ожидавшихся, в частности, в 1998 г. данный показатель впервые не достиг 1%. Коэффициент Энгеля характеризуется относительно небольшим разрывом между городом и деревней: соответственно 46 и 55%.

Несколько нарушил картину нарастания продовольственного самообеспечения в КНР неурожай 1994 г. В 1995 г. китайские организации произвели крупные закупки американской пшеницы, вызвав, во-первых, значительное повышение цен на нее, а во-вторых, обильное количество публикаций по поводу грозящей миру «продовольственной угрозы» в лице Китая. Наибольшую известность получили работы Лестера Брауна, содержавшие, в частности, прогноз, согласно которому дефицит зерна в Китае к 2030 г. должен был бы составить от 207 до 369 млн. т. Среди неудачных среднесрочных прогнозов можно отметить, например, предположение, касающееся производства, потребления и импорта зерна в КНР на 2000 г., сделанное в 1996 г., соответственно – 410, 449 и 39 млн. т.

В действительности, помимо неурожая, масштабные китайские закупки зерновых были вызваны еще рядом факторов, в том числе хаосом на внутреннем рынке и недостаточной координацией внешнеэкономической работы. Правительство КНР предприняло жесткую программу увеличения производства зерна и упорядочения торговли им. Было проведено несколько мероприятий, включавших повышение личной ответственности губернаторов и мэров за снабжение населения зерном и овощами. В рамках наведения порядка в 1995 г. Госсовет отозвал у правительств провинций и право производить экспортно-импортные операции с зерном. В результате, если в 1994 г. государственная торговля контролировала менее половины рынка зерна, то в 1995 г. – 70–80%. А в 1996 г. КНР вновь стала нетто-экспортером зерновых.

Характерны для современной ситуации меры, принятые в начале 1998 г. Госсоветом КНР. Предусматривались в частности следующие практические шаги: приобретение госкомпаниями у крестьян излишков зерна в соответствии с установленным правительством уровнем поддерживаемых цен, продажа указанными компаниями зерна с минимальной прибылью, санкции за продажу зерна по ценам ниже государственных, а также передачу части прибыли местным органам власти. В совокупности эти меры можно охарактеризовать как усиление централизованного контроля за рынком.

Важно, что Китай практически полностью обеспечивает себя и другими сельскохозяйственными продуктами, продолжая вывозить на внешние рынки постоянно увеличивающийся в абсолютном выражении объем товаров традиционного китайского пищевого экспорта и относительно новых позиций экспортного растениеводства и животноводства. Среди них овощи, свежие яйца, прудовая рыба и продукция водных промыслов, молодые побеги бамбука, грибы, консервированная спаржа, чай, мед, срезанные цветы, карликовые декоративные деревья и еще множество позиций. Это во многом отличает Китай от большинства соседних азиатских стран, а также других крупных государств Востока, особенно экспортеров нефти, в том числе с точки зрения динамики процесса продовольственного самообеспечения. Во второй половине 90-х годов доля продовольствия в импорте КНР сократилась с 4,6 до 2,7%, в экспорте – с 6,7 до 5,8%. Аналогичная тенденция была характерна и для непродовольственного сырья.

Недооценка стратегического характера самообеспечения в курсе Пекина – распространенный методический изъян в прогнозировании развития китайской агросферы. Так, К. Андерсон, приведя данные о странах-соседях Китая, приходит к следующему заключению: «Очевидно, что стандартная неоклассическая теория структурных изменений и изменений в сравнительных преимуществах в растущих хозяйствах подтверждается представленными эмпирическими данными по Азии… Эту теорию подтверждает и сорокалетняя история хозяйства Китая». Посетовав на «политические искажения», еще мешающие китайскому сельскому хозяйству подтвердить в полной мере универсальность неоклассики и теории сравнительных преимуществ, К. Андерсон переходит к прогнозу: уже к 1995 г. Китай, в соответствии с его расчетами, должен был бы ежегодно импортировать от 32 до 39 млн. т пшеницы, 9–12 млн. т кукурузы, 1–6 млн. т сахара, 2–8 млн. т молока, до 5 млн. т мяса и мясопродуктов. Ни прогноз, ни его методика не оправдались, да и не могли оправдаться – несмотря на то, что к указанному году на импорте страны сказались последствия далеко не самого удачного в истории китайской агросферы предыдущего года.

Дело, как мне представляется, заключается не только в «политических искажениях», не только в желании руководства КНР «доказать всему миру, что страна способна выработать стратегию самодостаточного развития», и даже не в дефектах аграрной статистики. Неприменимость многих классических схем и математических моделей к оценке китайского хозяйства вытекает уже из его гигантских масштабов. Сама масса этой экономики заставляет руководителей страны в основном ориентироваться на бездефицитную модель, чтобы не оказаться жертвой тех же резких ценовых колебаний, обусловленных ожиданиями и спекуляциями по поводу китайского фактора на мировом рынке. Тем же самым в немалой степени объясняется необходимость накапливать крупные стратегические запасы продовольствия, сырья, валюты и т.п. Забавно, что некоторые экономисты усматривают в этом признак «сверхдержавное™» Китая. Эти же авторы, впав в отличие от Л. Брауна в другую крайность при прогнозировании, предсказали к 2015 г. превосходство аграрного продукта Китая над американским в 21 раз.

--> ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ <--